Совсем недавно изображения "основоположников" были если не атрибутом советской государственности, то уж точно знаком верности передовому Учению. Подразумевалось, что одна шестая земной суши укреплена не только силой военной, но, прежде всего, правильной идеологией. Принцип научной обоснованности торжествовал на каждом шагу. Все шли в верном направлении, потому что нельзя уклониться от законов истории. Но те, кто прибывал в Страну Советов из другого мира, или те, кого взрыв революции застал уже сформировавшимися людьми, сразу замечали зловещую раздвоенность существования под коммунистами.

Бертран Рассел, приехавший в Советскую Россию в 1920 году, поразился ее сходством с утопической Республикой Платона. В стране воинствующего материализма безраздельно царствовала Идеология. Другой - уже русский - философ Б.Вышеславцев, высланный на Запад двумя годами позже, описал двоящуюся реальность коммунизма.

"Итак, где же коммунизм в России? Покажите его нам, его нет нигде! Да, нигде и вместе с тем везде... Кто однажды жил и дышал этой атмосферой... тот не забудет никогда и нигде особый запах этих ядовитых газов, этой страшной тлетворности, вызывающей духовную рвоту".

Автор этих пульсирующих от внутреннего напряжения строк принадлежал к группе российских мыслителей и общественных деятелей, которые в начале XX столетия порвали с господствовавшим среди интеллигенции материалистическим мировоззрением, перейдя на позиции идеализма. Все они затем приняли активное участие в том движении, что гораздо позднее получило неточное название "русского религиозного возрождения".

Митрофанов фокусирует свое "исследование" на творчестве "золотой семерки": Н.А.Бердяева, С.Н.Булгакова, П.Б.Струве, С.Л.Франка, И.А.Ильина, Ф.А.Степуна и Г.П.Федотова. Иногда привлекает тексты Б.П.Вышеславцева и Г.В.Флоровского. Совсем нет ссылок на такого тонкого исследователя русской революции и культуры, каким был "младший" Ильин, Владимир Николаевич, не привлечено и творчество других авторов, принадлежавших к религиозно-философскому кругу - будь то в русском зарубежье или в митрополии, в полуподполье (А.Ф.Лосев, А.А.Мейер и др.).

Цель своего труда Митрофанов видит в следующем:

"...рассмотреть и проанализировать осуществленный в русской религиозно-философской традиции первой половины XX века опыт критического исследования коммунизма как сложного и противоречивого духовно-исторического феномена".

Звучит многообещающе, хотя и туманно. Что значит, например, "сложный и противоречивый феномен"? То ли, что коммунизм включает в себя положительные и отрицательные моменты, а значит - вполне может использоваться как один из путей развития человечества? Это не разъяснено, более того, автор сводит мысли философов к утрированному осуждению красной идеи, исходя из которой никаких "противоречий" и не могло быть.

Но вот читаем в книге Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма" следующее многократно повторяющееся у него утверждение: "Я согласился бы принять коммунизм социально...". Многие деятели религиозного возрождения мучались коммунизмом.

О.Георгий эту важную составляющую опыта философов напрочь замалчивает. В промежутках между цитатами он постоянно пытается выдать некий общий идейный знаменатель, к которому пришли российские религиозные мыслители в своем анализе коммунистической идеи. Получается не формула, а невольно шаржированный образ самих мыслителей.

Россия пала, соблазнившись обещаниями революционеров, но в результате осчастливила человечество своим "столь же уникальным, сколько и трагическим" опытом постижения сущности коммунизма. Постоянно подчеркивается приоритет русских философов в "обличении" и "разоблачении". Но где же анализ, в чем заключается традиция, заложенная отечественными "исследователями коммунизма как системы мировоззрения и системы власти"?

Сами по себе цитаты из книг творцов нашего культурного Ренессанса красивы и верны, однако странным образом в контексте путанных рассуждений Митрофанова стреляют мимо цели: феномен коммунизма в его динамике не ухвачен. Взять, к примеру, впечатляющие перечисления исторических грехов России. Может быть, дело в пресловутом "русском медведе", а не в великой теории социалистического переустройства жизни?

Австро-американский экономист Ф.Хайек, к примеру, считал, русский и, шире, восточно-европейский социалистический эксперимент вполне "чистым", свидетельствующем о несостоятельности марксизма. Нобелевский лауреат, он был одним из тех западных ученых, кто как раз создавал методологические подходы в изучении коммунистической идеологии. В трудах же русских религиозных философов нет методологической четкости в данном вопросе. Но и западные, и российские антикоммунисты сходятся в одном: сущность коммунизма заключается не в философской, экономической или политической сторонах этого учения, а в антропологической, направленной на перерождение морального фундамента человека.

Хайек: "Следование социалистической морали привело бы к уничтожению большей части современного человечества..."¹ Бердяев: "В России появился новый антропологический тип, новое выражение лиц..."

Надо признать, что очень мало наших современников и соотечественников понимают эту леденящую угрозу, исходящую от коммунизма, именно потому, что последний обладает исключительной способностью к мимикрии (в отличие от твердолобого нацизма). И хотя Г.Митрофанов предупреждает об искушении евразийством, в одежды которого также пытается рядится нынешняя коммунистическая идеология, однако вся его книга пронизана равнодушием к судьбам России. Корни этого безразличия надо искать не в квасном оптимизме, пропитавшем его творение. Но, как ни странно на первый взгляд, в полном неуважении к читателю.

Бытовал такой прием в среде советского студенчества: если плохо освоил какую-либо из гуманитарных дисциплин, то при сдаче экзаменов употребление идейно правильной терминологии поможет выйти сухим из воды. А вот одна из вершин исследовательской мысли о.Георгия:

"Создание большевистской партии, объединившей лжерелигиозно-зилотски настроенных революционеров единой волей лжепророкообразного вождя, означало появление в рядах еще не окончательно отторгнувшейся от народнически романтических представлений революционной интеллигенции профессиональных революционеров... При этом исторически привыкшая сторониться... общественно-политической жизни православная иерархия, к тому же связанная административными путами синодальной бюрократии, не могла действенно противостоять происходившей в это время в сознании народных масс духовно-мировоззренческой секуляризации, которая обнажила во многом еще не преображенные христианством рудиментарно-языческие пласты народной религиозности".

Перед нами средневековая схоластика, благодаря которой и волки сыты, и овцы целы. Одновременно отдается дань современным публицистическим поветриям: укоряется иерархия, но обличается при этом только "синодальная бюрократия" (она, видимо, не включала в себя архиереев), сущность же русской трагедии сводится к народному язычеству и интеллигентским выкрутасам.

Настаиваю, дело не в невежестве автора, а в тенденции, наметившейся в издательском православном деле.

Подозреваю, что батюшку, прикоснувшегося к обоюдоострой теме коммунистического соблазна, обуяли духи русской революции. Одним из могучих духов, вызвавших катастрофу семнадцатого года, был бес карьеризма. Бес этот и глухой, и немой, и всегда откровенный. "Вот, дорогие отцы-начальники и меньшие братья, результат моих многолетних трудов на ниве духовного просвещения. Коммунизм наконец разоблачен достижениями верных сынов Церкви и меня, многогрешного". Только в таком контексте можно понять этот труд. Понять, но не простить. Потому что неимоверно грустно, когда глубокий выстраданный опыт русской религиозной философии не служит делу добра и просвещения.

---

Примечания:

¹ Ф.А.Хайек. Пагубная самонадеянность: Ошибки социализма. М., 1992. С. 18.