Смирнов А. Лето никогда: Повести. - СПб.: Амфора, 2004. - 319 с. 1000 экз. (п) ISBN 5-94278-410-8
Шуляк С. Кастрация; Лука: Романы. - СПб.: Амфора, 2003. - 446 с. 1000 экз. (п) ISBN 5-94278-382-9
Аксёнов В. Солноворот. - СПб.: Амфора, 2003. - 414 с. 3000 экз. (п) ISBN 5-94278-444-2
Останин Б. Белые флаги: Амфоризмы. - СПб.: Амфора, 2004. - 224 с. 1000 экз. (п) ISBN 5-94278-488-4

Русский Аррабаль

Издательство "Амфора" не любит слово "серии". И в выходные данные их названия серий не включает. Но фактически серии у "Амфоры" есть. Больше того, на обложках некоторых книг встречаются повторяющиеся серийные обозначения типа "Романтическая комедия" или "Наша марка". В "Романтической комедии" выходят, по большей части, плохие западные любовно-иронические романы в плохих переводах. То есть "Романтическая комедия" - проза не наша. "Наша марка" - проза наша. Новая современная русская проза - та самая, которую днем с огнем ищут нынче издатели. Итак, дано: четыре книги разных авторов, написанные в разных жанрах. Повести фантастические (Смирнов), повести таежно-почвеннические (Аксёнов), абсурдные романы (Шуляк) и, наконец, писательская записная книжка (Останин). Можно сказать, что нам представлены почти все жанры, которые может предложить сегодня некоммерческая отечественная литература. Каждой твари в одном экземпляре. Идеальный набор для вступительного сочинения "Жанровое многообразие современной русской литературы".

Издательство "Амфора" славится своим умением представлять книгу. На четвертой стороне обложки и в аннотации про автора и роман сообщают кучу полезной и бесполезной информации, автора вписывают в концепцию и определяют жанр, в котором он работает, объясняют, почему сие произведение эпохально и чем призвано нас поразить. Псевдофилологический ликбез. "Станислав Шуляк - нигилист, рассудительный циник". Рядом фотография Шуляка, он выглядит, как, по мнению "Амфоры", и положено выглядеть нигилисту и рассудительному цинику - фиолетовый плащ, чудной шарф, диковинная шапочка. То есть нам предлагается писатель-абсурдист. Ему положено эпатировать публику. Русский Фернандо Аррабаль. Пишет красиво и непонятно. Еще раз процитирую аннотацию на обложке: "Читая странные романы Шуляка, понимаешь, что смысл иссяк, исчерпал себя, сгинул - остался лишь звук". Я не стал бы делать таких выводов в мировом масштабе и ничего не могу сказать про звук, но если говорить конкретно о Шуляке, могу согласиться, что смысл иссяк.

Герои Шуляка живут в нашем или, по крайней мере, очень похожем на наш мире. Они ходят в гости, посещают бары, ездят на машинах, но все эти поступки лишены какой-либо мотивации, речи героев пространны и путаны. Один персонаж говорит про одно, другой ему отвечает, но что-то свое и такое же непонятное. Впрочем, что удивляться: смысл-то иссяк. И редкие реалистические отступления лишь усиливают общую бессмыслицу. Монолог главного героя переходит в диалог, и обратно, а смысла все равно не прибавляется. Второй роман сборника, "Лука", выполнен в той же манере, что и "Кастрация", только чуть-чуть забавнее.

"Того-то, помнишь, на стенке, вовсе не Васей зовут, это я его только называл Васей. На самом-то деле его Ильюшкой Шамариным зовут, такое настоящее имя будет! Ну, я-то думаю, Вася или Ильюша - не все ли равно!? О, он был такой способный!... Недаром, что самый любимый. Он всю таблицу умножения на память помнил и еще мог умножать больше. Мы-то все ему тогда говорили: быть тебе точно, Ильюшенька, панком, если, конечно, не станешь стараться в изучении наук. А он знай себе все дудит целыми днями на саксофоне; так противно дудел, знаешь... Все у него никак не выходили триоли. Он еще признавался, ему чем больше диезов в нотах, тем легче играть. Бывало, подойдешь к нему сзади, засунешь незаметно бильярдный шар в саксофон, а он все дудит, напрягается - глаза у него вылезут, сам покраснеет, и дудит до тех пор, пока шар из саксофона не выкатится".

И так весь роман. Простоватый язык а-ля сказки юродивых, полный абсурд и частое употребление умных слов типа триоли, диезы, таблица умножения и панки.

Аксенов-2: Миссия "Тайга"

Второй на очереди - Василий Аксёнов. Тут, господа, перед нами типичный случай игры в литературные наперстки. В русской литературе уже был (и, слава тебе Господи, есть до сих пор) один Василий Аксенов, Василий Павлович. Шестидесятник; яркий представитель городской литературы, той, которую в те времена противопоставляли писателям-деревенщикам. Василий Аксёнов нынешний, даром что тезка и однофамилец (впрочем, с прибавлением буквы "ё" в фамилии и отчества Иванович) - это деревенский ответ Василию Аксенову, Аксенову городскому и прозападному. А еще амфоровский поход в народ и в тайгу. А еще амфоровский ответ "пальмировскому" Николаю Шадрину и его "Без царя" и "Бог простит". Выражаясь языком нового Аксёнова, а так же его апологета и редактора Павла Крусанова, нам "ишшо" на четвертой сторонке обложки разъясняют, с чем, собственно, предстоит встреча: "...аксеновскую современность вряд ли сегодня до конца распознают, ибо в такую дрянную канаву скатился русский человек, что чурается дивной своей литературы..." Теперь открываем книгу и на любой странице обнаруживаем, чего именно мы чураемся:

"Правда, правда, как не неправда-то, - отвечает ей и пуще того плачет Машенька. - Совсем молоденька: двумя телками... Я че, омманывать вас стану? Мне ж ишшо надо как-то доживать, а омману-то я, мила моя, кто же меня помянет добрым словом?.. И че отвечу на том свете?.. И подержала бы, да больше не могу уж - силушки нет, откуда ей взяться: старый пень не тянет в себя соку. Я омману, дак люди правду скажут. Стыд-то мне после кто с лица умоет?!"

Вот и продираемся через эту прозу, как герои Аксёнова через тайгу. Постоянство Аксёнова и его верность избранной манере достойны восхищения: самые ранние вещи в книге датированы 1983 годом, самые поздние - 2001-м. Но что тогда, что "седня" - пишет Аксёнов одинаково. И его подчеркнутая простонародность оборачивается претенциозностью, заслоняющей содержание.

Гуру поневоле

Нет писателя без записной книжки писателя. А то какой же он тогда писатель? Интересно читать записные книжки человека известного. Вот, например, Илья Ильф. Мы знаем, что написал этот человек, мы знаем, кто он, мы знаем друзей, которых он упоминает в своих записных книжках. Или Сергей Довлатов. Та же история. Борис Останин - диссидент, издатель подпольного альманаха "Часы", критик и один из кураторов премии Андрея Белого. Впрочем, это я в умном интернете прочитал, из книги можно понять только, что Останин бородат, что его знает Борис Гройс, что он дружит с А.Секацким, В.Лапицким и Б.Мартыновым и что у него выходил сборник максим "Пунктиры". То есть: Останин - человек известный, но в узких кругах. Почему его книгу преподносят читателю как труд знаменитого автора, известного любому школьнику, - не очень понятно. То есть, конечно, в родном Питере Останин, вполне возможно, известен всем и каждому, но вот в Москве он звезда не первой величины и неплохо было бы все-таки объяснить всем читателям, кто он, собственно, такой и почему нам предложено знакомиться со всеми плодами его раздумий.

И тут возникает вторая проблема: Ильф и Довлатов своим творчеством заработали такое к себе уважение, что у них интересна буквально каждая мысль. Профессиональный подпольщик Останин, увы, не такая звезда. Не все "амфоризмы" Бориса Останина одинаково остроумны и одинаково заслуживают внимания. Да, конечно, "Сизиф, катающий в реторте философский камень"; "Бескрайняя плоть"; "Гора оказалась мышью"; "И склоняю, как школьник плохой: Деррида, Дерриды, Дерридой"; "Бутыль красного вермахта" - афоризмы смешные, эффектные. Но в книге слишком много глубокомысленных трюизмов и высокопарных банальностей ("Поэзии приличествуют обходные пути, прямота ей вредна", "Лучшая литература - та, что напоминает пламя свечи"). Сам Останин роняет: "Трюизмы очевидные и трюизмы неочевидные". Он, по-видимому, уверен, что у него они все - неочевидные. И напрасно.

Возводя хорошего питерского критика в ранг гуру, любая фраза которого достойна восхищения, "Афмора", оказывает ему дурную услугу.

Псевдокадеты и псевдопионеры

Алексей Смирнов пишет антиутопические страшилки. Видно, что он очень внимательно читал романы братьев Стругацких и чтение это на него повлияло. В сборник вошли две повести: "Сибирский послушник" и давшее название всей книге "Лето никогда". Прием в обеих повестях схожий: место действия - замкнутое учебное заведение, кадетский корпус в далекой Сибири в первой повести и псевдопионерский лагерь на российском юге во второй. Сперва учебные будни, усыпляющее чувство близкой опасности, а потом происходит нечто, шокирующее читателя. И все переворачивается с ног на голову.

"Сибирский послушник" и названием, и, отчасти, сюжетом апеллирует к "Сибирскому цирюльнику". Кадетский корпус, благородные юноши, муштра, изысканные манеры, дворянско-немецкие фамилии - Швейцер, Нагле, Вустин, Кох, Раевский. Молодежь готовят к борьбе с Врагом, Врагом с большой буквы. Враг хитер и коварен, норовит поразить "вьюношей" болезнями и смутить их дух, посему наставники заботятся и о высокой морали, и о физическом здоровье подопечных. Кстати, наставники, священники церкви Устроения Господня, носят чудные имена Савватий, Саллюстий и даже Коллодий. Юноши уверены, что мир вокруг уничтожен страшной войной, Враг (с большой буквы) захватил матушку-Россию, но при должной моральной и религиозной стойкости Врага можно победить. На каком-то этапе и курсанты, и читатели начинают понимать, что их дурят, что, может быть, все не так плохо, как им рассказывают, но действительность, как выражался Высоцкий, еще кошмарнее. Нелицеприятное описание православного иезуитства доставит отдельное удовольствие всем, кому дороги традиции светского государства.

"Лето никогда" начинается с идиллического описания летнего детского лагеря, прямо-таки сошедшего со страниц журнала "Костер". Правда, то тут, то там Смирнов расставляет метки: недавно по этому миру прокатилась какая-то война между Западом и исламом. На территории лагеря находится Кукушкина береза, где когда-то сидел моджахед-снайпер, а из репродуктора звучит опера "Полет Шамиля", причем именно то место, где по либретто Шамиль приближается к Манхэттену. И опять-таки идиллия лагеря нарушается кошмарными финальными открытиями.

Четыре автора. Но для чтения я могу порекомендовать только одного - Алексея Смирнова. Чем берут остальные? Стилем, выпендрежем. Дремуче-почвеннический стиль у Аксёнова, претенциозный абсурд у Шуляка, глубокомысленные, но далеко не всегда глубокие афоризмы у Останина. Форма главенствует над содержанием, а кое-где полностью его заменяет. У Смирнова язык - без ненужных изысков; он умеет играть словами, в частности, именами собственными (одни Коллодии и Савватии чего стоят!), умеет пародировать чужие стили (философствование героя по имени Большой Букер в "Лете никогда" - отличный пример; всю свою нелюбовь к подобному интеллигентскому безответственному разглагольствованию Смирнов аккуратно упрятал внутрь цитируемой "брошюры"). Но у Смирнова кроме формы есть еще и содержание: он пишет о серьезных вещах, о важных вещах - о той роли, какую играет (или может сыграть) в нашей жизни религиозный или идеологический авторитаризм. Но эти серьезные мысли он облекает в формы почти триллера - особенно увлекательного потому, что поначалу совершенно непонятно, чем кончится дело и вообще в какой мы, собственно, попали жанр.

"Амфора" всех "своих" авторов аттестует и позиционирует как гениев, а их творения - как шедевры. Но завышенная планка - вещь коварная. Подлые критики очень любят спорить с тем, что написано в аннотациях или на четвертой сторонке обложки. "Амфора" сама виновата, мимо ее панегириков никто без шутки пройти не может.