Русский Журнал / Обзоры / Литература
www.russ.ru/culture/literature/20040412_me.html

Русский ковчег
8 апреля состоялось оглашение короткого списка премии "Национальный бестселлер".

Михаил Эдельштейн

Дата публикации:  12 Апреля 2004

В четверг, 8 апреля, в "Галерее художника" на Пречистенке состоялось оглашение короткого списка премии "Национальный бестселлер". Церемония прошла в ресторанном зале с видом на огромный иконостас работы Зураба Церетели. Несмотря на уютность помещения, читавшие последний роман Льва Гурского "Траектория копья" чувствовали себя в окружении многочисленных Георгиев Победоносцев грузинского мастера не слишком комфортно.

В лонг-листе Нацбеста значились 67 наименований. По дороге к финалу Линор Горалик и Макс Фрай свои произведения попытались отозвать, но не тут-то было: выяснилось, что регламент премии не предусматривает для авторов номинированных вещей возможности снять их с дистанции. Тем не менее, на заявления отказников устроители Нацбеста отреагировали достаточно нервно: Макс Фрай превратился в устах ответственного секретаря премии Виктора Топорова в "Верку Сердючку отечественного фэнтези", номинатор романа "Нет" Александр Гаврилов - в "небезызвестного господина из "Книжного обозрения"", а само творение Линор Горалик и Сергея Кузнецова оказалось "эротико-футуристической мыльной оперой".

Впрочем, в шорт-лист все же никто из бунтовщиков не вошел, хотя у романа Горалик-Кузнецова, по словам того же Топорова, был шанс попасть туда "при иных, не столь душераздирающих обстоятельствах". Вместо них шесть позиций в коротком списке заняли:

Андрей Тургенев "Месяц Аркашон" (изд-во "Амфора") - 10 баллов;

Виктор Пелевин "DПП (NN)" (изд-во "Эксмо") - 7 баллов;

Андрей Червинский "Шишкин Лес" (изд-во "Амфора) - 7 баллов;

Вера Галактионова "Крылатый дом" (изд-во "Андреевский флаг") - 6 баллов;

Илья Масодов "Черти" (изд-во "Kolonna Publications") - 6 баллов;

Валентин Распутин "Дочь Ивана, мать Ивана" (журнал "Наш современник") - 6 баллов.

Напомню, что финалисты Нацбеста определялись в несколько этапов. На первом 67 номинаторов сформировали тот самый длинный список. Затем лонг-лист поступил на рассмотрение Большого жюри, каждый из членов которого мог выделить два произведения. Своему фавориту он ставил три балла, а вещи, занявшей в его персональном рейтинге второе место, - один балл.

В прошлом году Большое жюри состояло из 24 судей; в этом году их осталось 20. Соответственно, проходной балл, гарантирующий место в шорт-листе, снизился с семи до шести. В своем выступлении на церемонии Виктор Топоров, сославшись на латинскую пословицу "Tres faciunt collegium" ("Трое составляют коллегию"), признал это нововведение не слишком удачным: теперь произведение может пройти в финал голосами всего двух участников Большого жюри. Что и случилось с повестью Распутина (за нее проголосовали Владимир Винников и Илья Кириллов) и романом Масодова (ему отдали свои голоса Алексей Плуцер-Сарно и Дмитрий Ольшанский).

Из не прошедших в шорт-лист отметим Юрия Мамлеева ("Мир и хохот") - 5 баллов и Михаила Елизарова ("Pasternak") - 4 балла. Три балла усилиями Александра Етоева набрал сборник Дмитрия Горчева "Осенняя жаба" - лучшая книга в длинном списке, по крайней мере - из знакомых мне.

Шорт-лист был передан на рассмотрение Малому жюри в составе: последний букеровский лауреат Рубен Давид Гонсалес Гальего, директор издательства "Ad Marginem" Александр Иванов, телеведущая Тина Канделаки, питерская актриса Ксения Раппопорт, арт-критик Алексей Тарханов и прошлогодние лауреаты Нацбеста Александр Гаррос и Алексей Евдокимов (авторы "[голово]ломки", разошедшейся, по словам представителей издательства "Лимбус Пресс", уже сорокатысячным тиражом, получили всего один голос на двоих).

Из фигурантов шорт-листа в момент его оглашения в зале присутствовала только Вера Галактионова, которая и была тут же представлена публике. Представление сопровождалось небольшим конфузом: питерская писательница Юлия Беломлинская встретила Галактионову несколько раз повторенным возгласом: "На мыло!". По лицам координаторов премии в этот момент можно было лишний раз убедиться, что они ценят только те сенсации, которые организуют сами. Незапланированный скандал их явно не радовал.

Тем более что рулевые Нацбеста подготовили свой собственный сюрприз. Место председателя Малого жюри в этом году было решено выставить на аукцион. Первоначальная цена судейской мантии и права решить судьбу премии в случае, если голоса членов жюри разделятся поровну, - 20 тыс. долл. Кто больше?

***

Вся правда про Виктора Пелевина уже была поведана городу и миру Романом Арбитманом в нашей совместной статье, и я с мнением коллеги целиком и полностью солидаризуюсь. А потому, не останавливаясь лишний раз на "DПП (NN)", перехожу к другим финалистам.

Самое литературно слабое произведение в шорт-листе - это повесть Валентина Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана". Больше всего ей вредит символическое заглавие, лишь подчеркивающее полную несостоятельность претензий автора на философское осмысление действительности и очерковую структуру его новой вещи.

В повести (будем все же из уважения к былым заслугам Распутина называть ее так) собраны все ключевые мотивы деревенской прозы - власть родового начала, связь человека и природы, неприятие города, протест против разлагающего влияния цивилизации и т.д. Темы эти, впрочем, и заявлены, и решены предельно публицистично. Выбранная автором манера требует отказа от любого усложнения художественной структуры, поэтому повесть строится на четкой системе простейших оппозиций (чистая вода Ангары - ржавая вода из крана в городской квартире).

Ни о каком богатстве психологического рисунка речь тоже не идет - Распутину нужны идеальные былинные герои и не менее условные злодеи. Если с последними дело обстоит более или менее нормально, то для изображения положительных персонажей у писателя просто-напросто не находится адекватного языка - не спасают даже разбросанные по повести то тут, то там солженизмы. В результате монологи самого положительного из всех героев повести, младшего Ивана, воспроизводят без малейшей стилистической правки передовицы "Руси православной", "Советской России" тож, что пугает даже его не менее положительную мать, которая нет-нет, да и спросит у сына: "Где это ты такого гладкого ума набрался?"

По сюжету распутинская повесть до неприличия напоминает "Ворошиловского стрелка", по материалу и приемам работы с ним - раннеперестроечные вещи Виктора Астафьева, начиная с "Печального детектива" и "Людочки". И монологи героев, и речь повествователя пропитаны странной интонацией усталой ненависти. Конкретным предметом ненависти могут быть кавказцы, китайцы, телевизор, реклама, валеологи - не суть. Настоящим ее объектом является, конечно, жизнь как таковая, слишком далеко отступившая от почвенного проекта. Симпатию у автора вызывают только скинхеды и - еще больше - ряженные в казачью форму уголовники с нагайками.

Впрочем, не стану дальше спорить с теми, кого обрадовало, что "мастер русского слова, опираясь на авторитет художественной литературы, во весь голос заговорил об отрицательном влиянии нерусских торгашеских мафий на быт и духовное здоровье простых русских людей". Распутин уже и так достаточно наказан соседством в шорт-листе с романом Ильи Масодова "Черти".

"Трудно избавиться от впечатления, что автор - не реальный человек, а литературный проект, и даже фамилия его - составная, - писал некогда про Масодова автор "Шведской лавки". - "Ма" - это "Мамлеев"..., "Со" - "Сорокин"... А "Д" - "другие"". Других набирается немало - "Черти" представляют собой коктейль из Платонова, маркиза де Сада, пионерлагерных страшилок, рассказов "Детям о Ленине" и прочих "Восставших из ада" и "Воспламеняющих взглядом". Хотя Мамлеев с Сорокиным в качестве источников инспирации, конечно, вне конкуренции.

Собственно, весь корпус масодовских текстов - это одна бесконечная пародия на Мамлеева. Но пародировать Мамлеева невозможно - все его творчество и без того сплошная самопародия. Разница между Мамлеевым и Масодовым в том, что первый, похоже, искренне считает себя мистиком, а второй воспринимает себя вполне адекватно.

Из всего сказанного понятно, что в романе наличествуют множество трупов, разной степени свежести и сохранности, людоеды, мухоеды, вампиры, люди с песьими головами, ожившие мертвецы, а также залежи рвоты, крови, мочи, кала и вывалившихся кишок.

"Там была хромоногая, беременная женщина с пустынным лицом, взобравшаяся на табурет, повалившаяся с табурета, качающаяся в петле, продолжавшая глухо, однотонно стонать и после смерти, стонать от боли, потому что в петле начались у нее снова роды, недоносок с кровью шмякнулся в землю, сломал себе шею, он был страшен, не походил еще на человека, когда вывернулся в кровавой луже под ногами матери"

- найти в "Чертях" более или менее пристойный фрагмент было нелегко, но я старался.

Лучшая характеристика писательской манеры Масодова, как это часто бывает, дана самим автором. Масодов пишет так же, как его герои убивают друг друга - "беззлобно, безжалостно и безо всякой причины". Особенно верно последнее - мотивировки в романе отсутствуют напрочь, ужасы громоздятся автором в порядке совершенно произвольном, какие-либо следы художественной логики обнаружить при всех стараниях не удается. Знаменитая толкиеновская фраза о зеленом солнце, которое легко придумать, но трудно обосновать, приходит на ум странице на десятой.

Проза Масодова по какому-то недоразумению считается метафизической. На самом деле это проза юмористическая. Только очень скучная. Вместо мифологического бурлеска у Масодова получился производственный роман из жизни чертей, упырей и прочей разнокалиберной нечисти: "Агафон убил Глашу посредством дохлого воробья и ржавого гвоздя. Рогатовы поливали ее могилу свиной кровью, смешанной с дождевой водой, но Глаша так и не вернулась".

Впрочем, героине "Чертей" повезло. "Вонь собственных испражнений" в конце концов "привела ее в чувство". Чего не скажешь об авторе.

Основу сборника Веры Галактионовой "Крылатый дом" составляет роман "На острове Буяне". Действие романа происходит в заповедном русском крае, селе Буяне, которое одиноким островом стоит посреди моря захлестнувшего Россию разврата. Впрочем, эта символика проясняется позже - поначалу кажется, что перед нами идиллическая картинка в духе Ефима Честнякова, нарисованная несколько монотонной, но качественной умеренно орнаментальной прозой. Пишет Галактионова действительно хорошо, что выгодно отличает ее от других питомцев "Андреевского флага" - профессиональные патриоты часто оказываются не в ладах с русским языком.

Первая половина романа посвящена взаимоотношениям коренной буянской жительницы Брони и городского непутевого полуинтеллигента Кеши, говорящего сатинскими монологами. Однако страниц через 50 демонстрировать свое языковое мастерство автору становится скучно, и она переходит на инвективы в адрес горожан, москвичей, демократов, коммунистов, "азеров", "пизнесменов", "проглотной власти" и т.д. Список виноватых у Галактионовой подлиннее, чем у Распутина: под подозрением оказываются даже бананы, "обезьянья еда", "заграничная отрава", которую завозят в Буян, чтоб тамошние жители "потихоньку бы с нее перемерли да землю бы от себя для заграницы освободили". Борьба с бананами заканчивается полной победой буянцев: киоск сожжен, родной Буян свободен.

Постепенно перед читателями разворачивается геополитическая программа Галактионовой во всем ее великолепии. Против нехороших людей, живущих по Старому Завету, объединятся православные и мусульмане. И наступит тогда отступникам полный Армагеддон. И поделом. Говорил же им Сын Божий: "Хватит вам Египты обирать - запрет вам на это дело налагается. И теперь уж в услуженье всем народам вы - идите. Смиряйтесь теперь перед ними всеми каждый день. И другим народам ноги мойте, как Христос своим ученикам их мыл" (во всей этой несколько вольной интерпретации Нового Завета непонятным остается только, почему Иисус говорит о себе в третьем лице).

Для иллюстрации слов Спасителя Галактионова вводит нового персонажа - инфернального Хрумкина-Фрумкина, флейтиста из городской филармонии, за которым городские жители бегут, как за Гаммельнским Крысоловом. Под конец на сцене появляется и его дед, "вылитый Вельзевул" с "небольшими крепкими рогами". Финал романа отведен под монологи героев-идеологов, на роль которых писательница выбрала откинувшихся из зоны уркаганов, по совместительству - "ангелов мести" и "ратников русского освобождения".

"Месяц Аркашон" Андрея Тургенева - это типичная "проза критика". Есть такой подвид в современной русской литературе, весьма активно в последнее время развивающийся. Такую же прозу пишет, например, член Большого жюри Нацбеста Дмитрий Бавильский, поставивший роману Тургенева три балла. Впрочем, "Месяц Аркашон" будет, пожалуй, поудачнее "Едоков картофеля".

От обычных романов и повестей проза критика отличается тем, что художественное высказывание в ней по сути подчинено теоретическому заданию. То есть критик Вячеслав Курицын видит в русской словесности незанятую нишу и предлагает прозаику Вячеславу Курицыну эту нишу занять. Курицын-прозаик пишет книгу и издает ее под псевдонимом Андрей Тургенев (кстати, почему выбрано именно это сочетание - в истории русской литературы вроде бы и без того наличествуют целых два Андрея Тургенева?).

"Месяц в Аркашоне" выстроен очень грамотно - ретардации, отступления, временные перебивы аккуратно занимают положенные им места. Грамотность вообще главный отличительный признак этого романа. Курицын-прозаик честно осуществил давнюю мечту Курицына-критика - написал текст без всяких признаков сверхзадачи ("И что все это значит?" - спрашивает героиня у героя. "Ну... Красиво просто", - отвечает тот; вновь, как и в случае с Масодовым, идеальное мета-описание предложено самим автором). Текст, который целиком заключен внутри обложки, начинаясь на 7-й странице и заканчиваясь на 302-й. Что выглядит довольно занятно в книге о трансценденции (последняя фраза романа: "Всех делов, - повторяет Алька, - не замыкаться. Не бояться выйти за пределы. Вот так").

Основная проблема Курицына-Тургенева в том, что его роман не состоялся именно как роман. Курицын хорошо пишет, но все фирменные феньки, описания, метафоры существуют сами по себе, не складываясь в единый узор. В эпиграф вынесен французский перевод знаменитого тютчевского стихотворения "Как океан объемлет шар земной...", подписанный латинскими инициалами F.T. Зачем? А просто так, по приколу. "Я видел недавно фильм одного модного, фамилию забыл, корейца; золотого мальчика, который догадывается, насколько бездна близка", - говорит герой и пересказывает фабулу романа Кристиана Крахта "1979". Хорошо придумано? Хорошо. Зачем? А фишка такая. Так же, как и "шоффер", написанный через два "ф".

С сюжетом дело обстоит несколько хуже - завязать интригу прозаику удается, но на развязку его не хватает, и сюжетные узлы приходится разрубать. Финал выглядит не то чтобы искусственным, но откровенно произвольным - можно было повернуть так, можно эдак.

Все вместе отдает механическим привкусом инсценированного чертежа. Тоже, кстати, характерная черта "прозы критика". Впрочем, иначе, наверное, и быть не могло, ведь критик пишет не просто романы, но рецепты, пособия, своего рода трафареты, по которым предлагается рисовать коллегам-литераторам.

Лучшая вещь в шорт-листе - "кинороман" Александра Червинского "Шишкин Лес". Безусловно, это произведение, удачно сочетающее элементы детектива, фарса, мелодрамы и семейной саги, ближе всего подходит к понятию "национальный бестселлер". Интеллектуалов примирят с ним умеренно модернистские приемы построения текста, сопровождающиеся слегка завуалированными отсылками к известным образцам, - так, герой сообщает о своей гибели на первой же странице, но продолжает вести повествование, как в "Красоте по-американски" Сэма Мендеса. А узнаваемость прототипов - сходство семьи Николкиных с семьей Михалковых очевидно - гарантирует роману интерес широкого читателя.

Опытный сценарист, Червинский и свою книгу строит так, чтобы ее с минимальной правкой можно было экранизировать. Размышления героев, лирические отступления, лейтмотивные цепочки - все это подчинено жесткому киношному ритму. Собственно, "Шишкин Лес" и задумывался изначально именно как киносценарий.

Парадоксальным образом такое построение текста не мешает психологической достоверности героев. Впрочем, здесь задачу автора облегчает то, что на место большинства персонажей читатель автоматически подставляет их прототипов. Но языковое мастерство и профессионально закрученная детективная интрига - уже целиком заслуга Червинского.

Ближе к концу в романе начинают попадаться бытовые и исторические ляпсусы - гаишник успевает в темноте заметить номер проезжающего мимо поста угнанного Форда; режиссер выдергивает "из штепселя телефонный провод", хотя Жора звонит Игнатовой на мобильник; Черненко умирает раньше Андропова - но эти мелкие промахи почти незаметны и общее впечатление от романа не портят.

"Шишкин Лес" можно прочитать как произведение политическое, апологию инстинкта государственничества. Не случайно настоящим героем оказывается искренний приспособленец Степан Николкин, а не его старший сын, невозвращенец и западник Макс. В этом контексте особенно важным оказывается то, что прославившую Николкина фразу "это наша история, и другой у нас нет" первым произносит не он, а бывший и будущий узник ГУЛага поэт-обэриут Владимир Зискинд.

Важнее, однако, другая ключевая идея романа - о всеобщей взаимосвязанности и взаимодетерминированности людей и событий. "Все люди на свете связаны загадочными узами", - замечает повествователь. В результате "Шишкин Лес" оказывается облегченным подобием "Доктора Живаго" (тоже, кстати, очень сериальная вещь), изобилующим случайными, но имеющими решающее значение встречами и прочими скрещениями судеб.

Роман Червинского очень хорош - у него напряженный сюжет, он отлично написан и ладно скомпонован. Но ему грозит большая опасность - похоже, его всерьез собираются провозгласить литературным событием, каковым "Шишкин Лес" никоим образом не является. Это профессионально сделанная крепкая беллетристика - не более, но и не менее. И фабула, и характеры, и философия - все здесь на уровне хорошего сериала, который, надеюсь, в ближайшее время будет по книге Червинского снят.

Шорт-лист Нацбеста-2004 составлен очень грамотно: всякой литературной твари здесь собрано по паре. Распутин с Галактионовой от националистов, Тургенев с Червинским - от западников, Пелевин и Масодов - от радикалов. Кому из обитателей этого ковчега достанется оливковая веточка - узнаем приблизительно через месяц.