Представляется знаменательным, что книга о забытом апостате и воинствующем атеисте эпохи "оттепели" вышла в свет к печальному юбилею: полвека назад послесталинское коллективное руководство дало сигнал новому гонению на Церковь. В июле 1954 г. ЦК КПСС принял постановление "О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения", в котором христианские конфессии страны вновь были представлены опасными внутренними врагами советского общества.

Труба прозвучала, но, по сложному стечению политических обстоятельств, антирелигиозный погром отложили. Отмашку активным и массовым действиям на атеистическом фронте произвел в 1958 г. уже Хрущев, укрепивший свою единоличную власть. Царь-самодур, в противовес своим либеральным жестам в гражданском управлении, методично повел кровавую антирелигиозную кампанию. Он намеревался в кратчайшие сроки построить коммунизм и поэтому поддерживал тезис о "необходимости возрастания научно-атеистической пропаганды по мере приближения коммунистического общества". Партия развернула такую пропаганду, что за три года (1961- 1964) - по имеющимся неполным данным - "органы" осудили по религиозным мотивам более 1200 человек. Около 200 священников сложили сан и перешли в ряды бойцов идеологического фронта. "Главным", во всяком случае - самым ярким, из перебежчиков стал преподаватель Ленинградских духовных школ А.А.Осипов (1911-1967). Его публичное отречение от Бога, подхваченное всеми основными государственно-партийными СМИ, служило и дымовой завесой для гонителей, и своего рода "моральным" обоснованием (по сути, конечно, абсолютно бессовестным) массовых репрессий верующих.

Ренегат - фигура, по определению, отрицательная, поскольку является не идейным оппонентом, дискутирующим с адептами противоположной стороны, а прислужником аппарата насилия, направленного на физическое подавление противника. Какой смысл в посвящении ему отдельной монографии, да еще предназначенной для широкого читателя? Петербургский историк С.Фирсов на протяжении всей книги постоянно возвращается к этому вопросу и всегда отвечает невпопад. Исследование его так и повисает мучительным вопросом автора к самому себе. Зачем об этом (и на этом) "материале" писать? "Для православного верующего это наименование (апостат. - П. П.) - позорно..."; "Изучая хрущевские гонения на религию и Церковь, мы вполне можем обойтись одной фразой о случае ренегатства А.А.Осипова"; "Одного этого, казалось бы, достаточно, чтобы прекратить дальнейший рассказ...". Но увесистый томик лежит на лотках книжных магазинов.

Жанр биографии злодея, рядового или экстраординарного, не в новинку для литературы. Э.Фромм, к примеру, оставил ряд блестящих психолого-исторических исследований о преступниках - идеологах XX века, и тем самым помог обществу выработать защитную реакцию от подобных явлений. Немецко-американский ученый достиг цели, в частности, благодаря своей предельно ясной этической оценке происшедшей трагедии. У Фирсова недостаточно разработана фактографическая и идейная сторона жизни Осипова, не дает он и четкого описания феномена советского атеизма. Но главное, наш ученый, вглядываясь в предмет исследования, приходит в полную духовную растерянность, когда пытается оценить как личность изменника, так и сам феномен отступничества. Казалось бы, что может быть яснее для церковного историка? Но ясность приходит тогда, когда сознание исследователя свободно от привходящих соображений. Создается впечатление, что у Фирсова мысль отвлечена каким-то сильным переживанием. Что-то чрезвычайно задевающее увидел он в двоящейся личности отступника, но сформулировать и определить эту данность не сумел даже для себя.

Родившийся в Таллинне, Александр Александрович Осипов смог прилично устроить свои житейские дела в буржуазной Эстонии. Окончив православный факультет Тартуского университета магистром теологии, женится на дочери протоиерея; вскоре уже служит настоятелем в столичном храме, занимается церковно-общественной и литературной деятельностью. До конца 1930-х гг. успел опубликовать 65 своих работ, среди которых "можно было найти откровенно антисоветские". Какой была его тогдашняя идейная позиция, Фирсов умалчивает. Только на одной из книжных иллюстраций можно увидеть брошюру Осипова 1937 г. и прочесть характерное название: "Имя христианское и имя национальное. Опыт разрешения проблемы". Советский атеистический словарь сообщает, что в тот период будущий "страстный атеист" "испытал влияние РСХД". Автор его нынешней биографии об этом даже не упоминает, как и о том, к какой юрисдикции А.А. относился. Но в 1940 г., сразу после "воссоединения" Эстонии, о.Александр уже секретарь Эстонского экзархата Московской патриархии. Летом 1941 г. его мобилизовали в действующую армию, но - в тыловую часть. А уже через год он оказывается священником в Перми! В 1944 г. вновь на родине и на прежних приличных должностях: настоятель, "секретарь" и... литератор (выходит как ни в чем не бывало его очередная брошюра).

Через год участвует в московском Поместном Соборе, избравшем нового Патриарха. С 1946 г. - по личному приглашению Ленинградского митрополита - перебирается на берега Невы, преподавателем Духовных академии и семинарии (ЛДАиС). Профессор-библеист (одно время инспектор, ректор). Зарплата не меньше трех тысяч рублей в месяц (в ценах 1961 г.!). Он мог жить широко и "удовлетворять практически все свои запросы". Автор вполне справедливо замечает, что способности его героя были всегда в полной мере востребованы: и при буржуазном строе, и "в мрачные годы сталинского "церковного ренессанса"" и в период восстановления "ленинских норм". Не ладилась у него только личная жизнь.

Первая жена, "образцовая поповна", мать его двоих детей, бежала с немцами, испортив мужу анкетные данные. Вторая, 19-летняя студентка, вышла замуж из меркантильных расчетов. Ради этого брака, зарегистрированного в 1951 г., Осипов просит церковноначалие о снятии священного сана, но остается уважаемым преподавателем ЛДАиС и ничего не теряет в окладе. Только через четыре с половиной года его прошение было удовлетворено. "Удивляет, впрочем, не только это, - отмечает Фирсов, - но и слишком мягкое наказание, - очевидно, дело было представлено в выгодном для "нарушителя" свете". Кто же был добрым ангелом-хранителем?

Еще в середине 1990-х гг. историк В.М.Шкаровский опубликовал архивный документ с выразительным названием: "Доклад секретного осведомителя, профессора протоиерея А.Осипова... о положении в Московской Патриархии". Изучая эту публикацию, Фирсов обоснованно отмечает: "Осипов никогда не был наивным человеком, он понимал, чего от него хотят. Власти... не скрывали своей заинтересованности в создании сети осведомителей, которые поставляли бы им информацию о жизни религиозных организаций "изнутри". В таких условиях грамотный... и владеющий пером священник был настоящей находкой для органов государственной безопасности". Вопрос о времени вербовки не прояснен (питерский архив ФСБ не пошел навстречу исследователю в этом вопросе), что и не существенно.

Важнее другое. Почему никто из коллег будущего предателя не ожидал от него удара? Не предотвратил? Даже после снятия сана ни у кого не было и мыслей о его "неправославии". "Предположить... что он пойдет на вероотступничество, никто в духовных школах не мог". Странно. Но не менее удивляет и то, что талантливый историк Фирсов не может подобную слепоту объяснить. Более того, не хочет верить своим глазам. То есть он без конца подчеркивает вероломство Осипова, всем обязанного Церкви и тайно подкапывающегося под нее и под своих коллег, которых изображал в доносах "врагами" государства. Но "ренегат"... "любил людей". Его "можно назвать гуманистом в том смысле, что он... старался помочь нуждающемуся, ценил справедливость". Соответствующих фактов приводится в книге всего ничего (усыновил в войну сироту, но куда тот потом делся - ни слова; кому-то помог деньгами, но в каких обстоятельствах - остается непонятным). Однако до сих пор, свидетельствует автор, "многие клирики старшего поколения РПЦ" относятся к сему апостату со смешанным чувством негодования и невольного уважения. Что и говорить, если исследование открывается вступительным "Словом пастыря" бывшего ученика Осипова, в котором можно прочесть о "неординарной личности" вероотступника, ярком начале его церковного служения, его "патриотических проповедях". "Трудно поверить, что Осипов обманывал!.."

На помощь читателю, как ни странно, приходит сам доносчик, оставивший предсмертные автобиографические наброски. В студенческие годы главнейшая идея и переживание будущего богослова такова: "проблема поповны и матушки", которая "должна... обладать добродетелью всех высокопоставленных (?! - П. П.) поповен, прекрасно печь пироги". Идеал этот остался навсегда, с годами лишь уточнились детали: супруга-толстушка, она же мать-любовница. Оба "члена норы" (семьи) должны помогать друг другу устроиться в этом мире. Главное - устроиться, все прочее - абсолютно неважно. Встретив отца после долгих лет разлуки, отмечает: тот "старается жить куда ветер дует... Увидев во мне благополучествующего протоиерея, принятого Патриархом, расспросив тщательно о перспективах для церкви, ринулся занять под церковным небом посильную ему должность. Стал членом церковного совета. Чуть ли не казначеем... Тип очень устойчивый... постепенно приспосабливаясь к обстановке социалистической эпохи, старался сохранить все наиболее любимое из прежнего и в то же время обеспечить себе плотик жизни на волнах мятущегося житейского моря".

Религия такого вот "плотика" и была верой Осипова, ради которой позволено все. Он люто ненавидел "кастовое духовенство", сравнивал его с "гангстерскими шайками в Америке" (притом что духовной корпорации был всем обязан), призывая советскую власть "обезвредить" Церковь. Сам же не только мировоззренчески, но и типологически, в поведении, в подходе к бытию, принадлежал всецело "поповке". Даже не той старгородской, описанной Лесковым, а "поповке" некоего вселенского духовного Миргорода, подменяющего собой Небесный Иерусалим. Какая бы ни была власть на дворе, обитателям этого места во вселенной всегда хорошо, потому что место такое. Подобные церковные кадры были несчастным побочным плодом государственно-церковного конкордата. О его позднейшем, советском, варианте тот же Фирсов в одной из своих статей написал блестяще: "...большевистская "симфония" не только изначально порочна, но и кощунственна: ведь от своих стратегических целей - построить безбожное государство - коммунисты никогда не отказывались". Но как же быть с "любовью к людям", с "гуманизмом" сексота, наконец? Вот ведь и автор монографии в растерянности.

Фромм об одном из своих преступных героев написал точно: "Распространено заблуждение, которое не позволяет нам распознавать в своей среде потенциальных фюреров до того, как они покажут свое настоящее лицо. Мы убеждены, что... лежащая на нем каинова печать должна быть очевидной. Наоборот, деструктивная личность демонстрирует миру добродетель: вежливость, предупредительность, любовь к семье, к детям, к животным". Подобное же типично миргородское заблуждение, огорчение за "своего", в конце концов, и дезориентировало исследователя. Что, в свою очередь, подчеркивает опасность и актуальность проблемы апостасии и для современной Церкви, и для вырабатывающейся научной этики российского ученого сообщества и для российского общества в целом. Обыденный "пирог" из мечтаний Осипова возвращает нас к тревогам классической русской культуры.