В "Голоде 103" Александр Агеев задал мне вопросы о знаменской рубрике "Ни дня без книги" ("Ежедневное чтение" - это подзаголовок), с которыми в последнее время ко мне обращаются все. Я думаю, пора на них ответить, как пора рассказать и о том, что я делаю здесь, в "Водяных знаках", - мне не хотелось это делать в самом первом выпуске. Надо было, чтобы накопились отклики и вопросы - и вот они, кажется, накопились по всей программе, и пора эту программу развернуть.

"Водяные знаки", мой первый авторский проект, стоит на той же основе, что и новый, поэтому сначала о них. Иногда я слышу нарекания, что в моих интернетских "рецензиях" силен мемуарно-автобиографический элемент - господа, я пишу не рецензии, хотя и рецензии тоже. Я здесь не занимаюсь никаким ремеслом, а пишу авторскую колонку - хотя и не хочу сходить с рубрики "Литература" в рубрику "Колонки": моя рубрика всегда касается только литературы, а в "Колонках", по-моему, и без меня народу много...

Так вот, повторяю: я пишу не совсем рецензии. И мемуарный элемент в моих текстах о книгах - не из кокетства, не потому, что мне не с кем поговорить о себе любимой, и не потому, что "Мемуарно-биографическая проза..." - тема моей диссертации. А потому, что книги - равноправная часть моей личной жизни, которая без них была бы несчастливой и неполноценной. Помните такое типовое пожелание "здоровья, успехов в работе и счастья в личной жизни", подразумевающее, что последнее - благополучное отправление половой функции, для моей возрастной категории - чтобы муж не обижал и дети не огорчали?

Александр Агеев в своем отзыве первый выпуск рубрики "Ни дня без книги" сконцентрировал суть недоумения, с которым встретили мой новый проект все - от первого ознакомившегося с ним человека - до последнего:

"Проект Анны Кузнецовой, грубая суть которого в том состоит, что критик читает и рецензирует по книжке в день, крайне интересный, но есть в нем и какое-то безумие. Я не очень верю, что такое возможно чисто физически: а жить-то когда? Но даже если возможно, то сколько месяцев человек способен выдерживать заданный темп?"

Господа, всякий авторский проект опирается на личные особенности человека, который его запускает. Неужели вы думаете, что кто-нибудь что-нибудь станет делать добровольно и регулярно, если это ему не свойственно, идет против его природы или просто слишком трудно? Все дело в том, что я - читатель-экзистенциалист. Что это значит, я объяснила на примере одной родственной души - в рецензии на книгу Сергея Боровикова "В русском жанре", которая выйдет в 6-м номере "Знамени". Эмпирическая реальность переходит у таких людей в книжную и обратно так же естественно, как перетекают друг в друга море и небо в пейзаже с размытым горизонтом.

Чувственный опыт и книжное знание у нас неразъемны, происходящие в книгах, переживаются с той же чувственной отдачей, что и в окружающей жизни, поэтому у нашей жизни совершенно иной тип пространства и времени, чем у других людей. В книгу с ее собственным хронотопом мы переходим как в соседнюю комнату, даже если она про античность или XVIII век. Может быть, поэтому я не люблю путешествовать. Я могу делать это не сходя с места. Помните последнего Аурелиано из "Ста лет одиночества"? Это я. Когда я все 90-е колесила по Европе - заработка ради и просто так, - много раз ловила себя на ощущении что беру в руки (глаза, уши) этот предмет (дом, пейзаж, музейную коллекцию) не первый раз. Поэтому "а жить когда" и "а когда читать" - вопрос об одном и том же. Чтение всегда было неотъемлемой частью моей жизни: я не просто люблю это занятие, я без него не могу - мне без него тесно, скудно, уныло и скучно, горизонт низкий, предметов, сколько бы их вокруг ни было, - мало. Потому что к каждой эмпирической вещи для меня должен быть приложен комплект из многих измерений ее существования и ракурсов взгляда на нее - только тогда я начинаю ее видеть.

Еще до школы я испортила себе зрение (во всех смыслах): в четыре года научившись читать, я очень быстро обрела что-то вроде наркотической зависимости от книг: читала сидя, стоя, лежа, вверх ногами, за едой... Когда родители это заметили и попытались воспрепятствовать запойному чтению, я стала читать еще и в туалете при тусклом желтом свете, и ночью под одеялом, украв у отца фонарик, а когда старшая сестра из сочувствия записала меня в библиотеку - поняла, что мир устроен чрезвычайно счастливо: для того, что дома приходится делать украдкой, в темноте, в атмосфере неодобрения, находятся тихие, светлые совершенно легальные и абсолютно доступные общественные места.

Книги изымались у меня при всякой возможности и запирались в шифоньер, ключ от которого я в конце концов выкрала и выбросила. Но когда их происхождение стало библиотечным, проблема исчезла сама собой: натерпевшиеся какого-то чрезвычайного горя в эпоху сталинизма (о чем никогда не рассказывали и охоту спрашивать отвадили всегдашней реакцией на расспросы: на лице бледность и каменное выражение, все ответы сводятся к тезису "вдруг все это вернется, лучше вам ничего не знать - ничего никому и не скажете". О своих дедушках я не знаю ничего, кроме имен Никифор Есипенко и Трофим Кузнецов), мои родители всегда очень боялись каких-то конфликтов с общественностью. И я стала победно читать!

- Книжечку читаешь? - спрашивала вернувшаяся с работы мама с той горечью в голосе, с какой родители задают хулиганам вопрос вроде "что же из тебя дальше будет?". - Вместо того, чтобы... - следовал перечень гораздо более важных для жизни дел. Поскольку по мере подрастания людям свойственно обзаводиться совестью, так и случилось, что лет на тридцать я оказалась от счастья отлучена: надо было делать все, что тогда перечисляла мама, и кое-что еще, что добавляли изменения возраста, жизни вокруг, личного и социального статуса.

Детское умение увлекаться книгой, переходить в пространство текста без задержки и оставаться там всем существом вернулось ко мне во всей полноте во время учебы в Литературном институте. Восстановилась и способность читать очень быстро - в детстве я не замечала, как книга кончалась, хотелось вернуться в нее - а перечитывать я не могла: помнила каждое слово, каждый поворот сюжета. В библиотеке я набирала по десять книг (больше не давали) на три-четыре дня, прочитывала, возвращала, брала еще десять... Дивясь, библиотекарши поначалу спрашивали их содержание - я рассказывала с большим энтузиазмом. Рассказывала в школе на уроках внеклассного чтения, рассказывала любимой подруге, моему alter-ego с 6 лет (теперь ее дочка, первокурсница того же Литературного института, живет у меня, когда хочет, тоже любит читать - и я рассказываю ей); рассказывала на семинарах и экзаменах - первое после детства острое ощущение счастья я испытала, начитывая списки литературы.

"Дневника читателя" я никогда не вела, как-то незачем было - впечатление от книги описаний и формулировок "для себя" не требовало и в общем-то не забывалось: до сих пор перебираю в себе слепки каких-то в детстве прочитанных книг. Но, начиная писать о книгах, я открыла для себя новое удовольствие: рецензируя книгу, раскрываешь ее полнее и подробнее, да и присваиваешь прочнее, назначая ей место и время в пространстве-времени себя - а не только гуляя по ее хронотопу. Первые рецензии я написала для "Знамени", как раз Александру Агееву, не ощутив никакого сопротивления материала: записываешь то, что думаешь, чувствуешь и вспоминаешь, пока живешь, - и все. Никакой специальной элоквенции я никогда не ищу. Поэтому и не боюсь, что слова у меня вдруг иссякнут. Поэтому - в зависимости от заложенной в текст идеи - рецензия на него может иметь стилистический облик научного трактата, а может пародировать его внешнюю форму. Поэтому писать статьи и большие рецензии теперь, когда они пишутся параллельно с малыми, стало легче, а не труднее: малый текст - как пружина, стремится развернуться, и когда малых текстов становится много - их сдержать невозможно... Поэтому - что значит "а жить когда"?

Вот мой обычный будний день: просыпаюсь в 11, вижу на столе рядом с кроватью стопку книг - радость окатывает такая, как у гурмана, который, не успев проснуться, получает в постель вкусный завтрак. Завтраки я обычно не ем - привычка беречь фигуру осталась с того времени, когда мне за ее линии на художественных фотографиях (одна из них попала в коллекцию нью-йоркского собирателя Юрия Трайсмана "Послевоенный русский авангард", в 1999 году привозившего свое собрание в "Русский музей") довольно хорошо платили, - да так и вошла в гигиенический режим наряду с чисткой зубов, накачиванием пресса и прочими необходимыми для хорошего самочувствия вещами. Первая чашка кофе бывает выпита на работе.

До знаменского офиса от моих Люберец полтора часа езды, потому что лучшей комбинации, чем "маршрутка - метро" выдумать не удалось: боюсь водить машину, поскольку всякое физическое бездействие автоматически переключает меня в другие эмпирии - задумываясь или начиная что-то вспоминать, я могу проехать даже Пушкинскую, на которой всегда выходит половина вагона. Но самое главное достоинство этой комбинации в том, что три часа в день, которые занимает проезд, я как раз таки читаю - вот вам гарантия того, что книга в день, даже толстая, обязательно будет прочитана. Читая в пути, я практически не замечаю дороги.

С работы приезжаю часов в восемь - а если иду на какую-нибудь цеховую тусовку или просто в кафе - позднее. А спать ложусь около пяти утра - поэтому и дочитать книгу, и описать впечатление от нее времени хватает в любом случае. Все мои рецензии, маленькие и большие, пишутся в будни. Эти четыре дня я живу одна и принадлежу только себе.

Ну, а на выходные, которые я провожу с любимыми людьми (нередко, кстати, и в беседах о прочитанном), или на каникулы, которые регулярно себе устраиваю, я беру книжки потоньше. Большую часть времени в путешествиях (пляжный отдых, как правило) я, чтобы не скучать, пишу стихи. Иногда и про книжки. Есть издания, будто специально созданные для поездок: семь узеньких длинненьких книжек издательства "Геликон" ложатся в дорожную сумку и рассыпаются по отельному столику с грацией шоколадных плиток.

И ощущение от жизни у меня в последнее время - как у ребенка, которому можно делать то - и только то, - что он хочет. Представьте себе со всей живостью что-нибудь, чем вы увлекались в детстве до самозабвения - и вы меня поймете. Нынешние дети так увлекаются компьютерными играми. И вот - помните? - вам надо все время останавливать игру, чтобы есть, спать, ходить за хлебом, выносить мусор, делать уроки... Словом, жЫть... Но наступило время, когда вам сказали: на, играй. И вот тебе еще за это деньги. Играй сколько хочешь, можешь даже не есть и не спать.

Кстати и об этом. Постоянному чтению способствуют две особенности - наживная и природная - моего организма. Первая: я совершенно не могу смотреть телевизор и слушать радио - благодаря двум своим прежним образованиям, я слишком хорошо считываю информацию, которую несет интонация, визуальный ряд и монтаж. И информация эта меня не просто раздражает - оскорбляет. С 1992 года я не включила телевизор ни разу. Вторая: сплю я действительно мало, не помню большего мучения, чем тихий час в детском саду, когда приходилось по два часа каждый день лежать без движения с закрытыми глазами, потому что бодрствующим в неположенное время в советском детском заведении могли и затрещину дать.

Объяснить эту свою особенность я тогда не могла - да и кто бы слушал? Как теперь не могу убедить сестру не давать маленькому сыну, который мало спит, тех страшных лекарств, которые ему прописали, разглядев в этой особенности организма признаки будущей патологии. Свой оптимальный режим сна я вычислила, вспомнив, как в детстве лежала без сна по полночи, засыпая с рассветом, а утром без труда вставала и шла в школу - и так по нескольку дней подряд. Я могу, обязательно просыпаясь через шесть часов сна, не вставать - спать и десять, и двенадцать часов, - но тогда у меня скоро начнутся трудности с засыпанием, а потом придет день, когда сутки или двое не получится заснуть вообще. А могу, как во время учебы в институте, спать по три часа дней пять подряд и хорошо себя чувствовать - но тогда в выходные сплю часов по двенадцать.

Может быть, это действительно ненормально и врачам виднее? - не знаю. Мальчик у моей сестры был веселый, некапризный, сообразительный, шустрый, у него ничего не болело, и то, что он подскакивал в четыре часа утра и просил с ним играть, скорее всего просто мучило окружающих, которые хотели спать, - легче было закормить его отупляющими таблетками, чем развивать в соответствии с его индивидуальностью. По-моему, надо было просто нанять утреннюю сиделку.

Может быть, и моя жизнь ненормальна, и виднее Александру Агееву - есть в ней "какое-то безумие". А для оздоровления надо бы ограничить ее чувственной стороной и пить снотворное. Не знаю. Только у меня есть универсальная линейка для определения вариантов нормы - и отклонений в патологию. Если человек: 1) чувствует себя хорошо, 2) хорошо выглядит, 3) не испытывает отвращения к простым и чистым радостям, 4) не испытывает стеснения в общении с окружающими - люди его не пугают, не кажутся странными, не вызывают неприязни и в большинстве своем (потому что, как говаривал Бунин, "я не червонец, чтобы нравиться всем") не реагируют неприязненно на его слова и поступки - это нормальный человек.

Итак, земную жизнь пройдя до середины, я оказалась на залитой солнцем поляне. Круг моей жизни замкнулся на том, что в детстве доставляло мне самую большую из всех возможных радостей. Мне колоссально повезло (поскольку такие вещи всегда в расположении у случая) после двух заездов в не вполне органичные для меня области бытия совпасть со своим детским счастьем и пропасть в нем. Поэтому продолжаться все это в конкретно-деловом выражении будет столько, сколько я буду иметь для этого расположение случая: площадку для выступлений и необходимый для рабочего микроклимата уровень уважения хозяев этих площадок к моему делу.