От редакции

В рубрике "Культура" открывается новая колонка: "Не здесь". Приходится признать, что, сидя в Москве, мы часто как будто забываем о существовании культуры в других городах, не говоря уже о странах. "Не здесь" - попытка выйти не только за пределы Садового кольца, но и - страшно подумать - МКАД. В "Не здесь" будут размещаться материалы о событиях и явлениях культурной жизни России и мира.

---

В последние годы в промышленном Тольятти произошел небывалый выброс творческой энергии, в результате чего многие жители оказались заражены странным театральным вирусом. С каждым годом в геометрической прогрессии увеличивается число молодых драматургов и прочих участников театральной жизни. И, по мнению дальновидных театралов, неровен час, как они потеснят на московской сцене мощный екатеринбургский клан: Василия Сигарева, братьев Пресняковых, Олега Богаева.

День Тольятти наделал на фестивале "Новая драма" много шума. Никакие другие пьесы не вызвали таких горячих споров со стороны критиков. Это профанация! Чернуха! Самодеятельность! - кричали одни. Другие же, наоборот, увидели в них прорыв и выход в некое новое театральное измерение. Больше всего тумаков получил драматург Юрий Клавдиев, чья пьеса "Лето, которого мы не видели вовсе" готовится к постановке в Театре.doc. Досталось и Вячеславу Дурненкову за пьесы "Культурный слой" и "В черном-черном городе". А спектакль по пьесе патриарха тольяттинского нашествия Вадима Леванова "Сто пудов любви" почему-то вообще остался незамеченным. Равно как и дебют юной Киры Малининой. Насколько опасным Москве показался тольяттинский вирус? Польстило ли тольяттинцам такое внимание прессы? Это мы и попытались выяснить у драматургов Вадима Леванова (патриарха тольяттинской драмы и основателя местного фестиваля "Майские чтения"), Юрия Клавдиева и одного из братьев Дурненковых - Михаила.

Русский Журнал: С чего началась экспансия тольяттинской драматургии в Москву?

Вадим Леванов: Наверно, с меня, потому что я учился в Литинституте на семинаре Вишневской и Розова, где познакомился с нынешними лидерами фестиваля молодой драматургии "Любимовка" и руководителями Театра.doc Еленой Греминой и Михаилом Угаровым. В 1993 году меня пригласили на "Любимовку". С 1997 года я бывал практически на каждой, и теперь стал привозить своих друзей, знакомых и даже незнакомых. Как это случилось, например, с Вячеславом Дурненковым. Мне никто не верил, что есть человек с такой фамилией. Здесь с ним и познакомился. А потом у него, как на грех, оказался брат, который тоже начал писать. И вообще, я всех агитирую в Тольятти писать пьесы. Как вижу человека, сразу спрашиваю: вы пьес не пишете?

Юрий Клавдиев: Так со мной было. Меня привел Миша Дурненков в качестве актера в спектакль "Галка-Моталка". Я в театре-студии занимался. Вадим знал, что я пишу рассказики, прозу, и он мне предложил написать пьесу. Я долго отнекивался, но он научил нас секретной формуле.

РЖ: Поделитесь?

Ю.К.: Это очень просто. Он сказал: слева пишешь, кто говорит, справа - что говорит. Собственно - все. Я попробовал, у меня получилось. И сейчас я заявляю, что так оно и есть.

РЖ: Готов ли современный российский театр включиться в движение новой драмы? И какова ситуация конкретно в Тольятти?

В.Л.: Наш театр "Голосова-20" - готов. Он пафосно называется "театр", но на самом деле это группа людей, единомышленников. Мы не профессионалы. Но сами ставим новую драматургию. А ситуация в Тольятти.... Наш ведущий профессиональный театр, к сожалению, в этом сезоне готовит три старых зарубежных пьесы и одну по Аверченко.

Михаил Дурненков: Из современных там Задорнова ставили.

В.Л.: И еще однажды Николая Коляду. Но это все равно немножко не та драматургия, которой мы занимаемся.

РЖ: А чем вы занимаетесь? Что такое "новая драма" в вашем представлении?

В.Л.: Новая драма - это то, что написано в течение последних десяти лет. Масса людей пишет пьесы. Каждый пишет, как он дышит, слышит... Возможно, кто-то стремится сказать новое слово. Я просто пишу про то, что мне интересно, не пытаюсь специально делать что-то андеграундное. Я пишу про то, что волнует меня

М.Д.: Новая драма не в современности проблематики: вопросы во времени остаются одни и те же. Структура человеческого общества не меняется, проблемы семейные и прочие остаются. Меняется оболочка, в которую все это завернуто. Дело в форме, в современности языка. Важен прием, с помощью которого совершается высказывание

В.Л.: Разговор о новой драме возник из-за того, что современный театр не умеет адекватно, аутентично воспроизводить тексты, написанные сейчас. Потому и возникло все это движение. И когда Михаил Угаров призывает драматургов ставить свои пьесы самим, это очень правильно.

РЖ: Столичный зритель был озадачен тем, что в "Культурном слое" играют непрофессионалы, в частности, присутствующие здесь Юрий Клавдиев и Михаил Дурненков.. Как вы считаете, приход непрофессионалов на сцену обогащает театр?

В.Л.: Мы же этим занимаемся вынужденно. Я думаю, Дурненков сидел бы с удовольствием за компьютером и писал бы пьесы. Но лучше сделать что-то самому и отвечать за это или вообще не существовать, чем быть поставленным самым чудовищным образом каким-нибудь профессиональным режиссером.

М.Д.: Смотришь, как в классическом ключе ставят современную драму, и просто холодеет все! Получается такой ужас!.. И понимаешь: я туда свою пьесу не отдам! Разве что за большие-большие деньги.

В.Л.: С моей пьесой "Сто пудов любви", например, что сделали? На ежегодных "Майских чтениях" в Тольятти одновременно были представлены две постановки: автора-непрофессионала (то есть меня) и режиссера, окончившего Самарскую академию культуры и искусства.

Ю.К.: Это был полуторачасовой фильм ужасов. Там была такая игра, мизансцены, переходы, долгие паузы, чего-то изображали, отыгрывали... Вместо того, чтобы просто выйти на сцену и рассказать.

В.Л.: В провинциальных театрах совершенно чудовищная ситуация. Это монстры, абсолютно мертвые, абсолютно замшелые.

РЖ: Как вы думаете, будет два театра?

В.Л.: Будет два зрителя. Смена поколений. А вообще, модель репертуарного театра с постоянной труппой, которая живет на бюджете, глубоко ущербна. Западная модель проектного театра, когда для каждого спектакля собирается новая компания, более живучая и современная. Думаю, когда-нибудь мы перейдем к ней.

РЖ: Некоторые участники фестиваля "Новая драм" говорят, что Шекспир и Чехов для театра уже умерли. Вы тоже считаете, что надо изобретать что-то совсем новое?

В.Л.: Не может быть ничего кардинально нового.

М.Д.: Мы как раз об этом во МХАТе на "утреннем кофе с драматургами" разговаривали. Михаил Угаров рассказывал, как добивался от своих актеров, чтобы они в спектакле "Коробка" помочились прямо на сцене. Пришлось их ломать, чтобы добиться правдоподобия и свободы. Правда, сам эпизод затем выпал. И после его слов кто-то вспомнил историю, как в тысяча восемьсот каком-то году, в Мариинке "двое актеров пустили со сцены струю, замочив зрителей до шестого ряда".

РЖ: В качестве театрального приема?

М.Д.: В порядке эпатажа, видимо. Так что все уже было.

РЖ: Тогда каково ваше отношение к документальности в театре? Может ли драматург добавлять в собранный материал действие, вымысел?

В.Л.: Я изначально выработал отношение к вербатиму, и для меня документ - это только инициация для написания пьесы. Только повод для моего творчества, а не слепое следование тому, что видишь на улице. Живая речь - и все. Есть ли смысл идти в театр, чтобы увидеть там копирование жизни?

М.Д.: Уж лучше спустился в подземный переход и все там своими глазами посмотрел! И если на то пошло, есть документальное кино..

В.Л.: Мы с удовольствием используем технику вербатим, но трансформируем ее под себя. Нам неинтересно ходить с микрофоном и записывать все вокруг. Достаточно просто послушать их - бабушек всяких, других персонажей из реальной жизни. Театр по природе своей не может быть на сто процентов документальным. Это только составная часть чего-то большего.

Ю.К.: А я считаю, что документальность складывается не только из речи людей... Суеверия, сны, воспоминания - та самая пресловутая призма, сквозь которую человек воспринимает мир.

М.Д.: Михаил Угаров полагает, что документом является все. От мысли до самой последней бумажки. Грубо говоря, документ - это жизнь, а театр все-таки от жизни чем-то должен отличаться. Шекспир - не стеклянная стенка. Мне скучно смотреться в выключенный телевизор. Для Вадима вербатим - повод для начала работы, а для меня - инструмент выражения каких-то неземных, нежизненных, невербатимных вещей.

В.Л.: У меня есть пьеса на совершенно документальной основе. Называется "Выглядки". Прочел в газете, написал...

М.Д.: Знаешь, что такое вербатим? Представим себе космонавта, первый раз высадившегося на Венеру. И вдруг он вспоминает, что утюг забыл выключить. Обычный момент: гладил человек штаны перед полетом, представляешь, и забыл выключить утюг. И ты сразу представляешь его себе не как что-то фантастическое, а вот он, стоит на Венере и, может, даже в ухе чешет. Он живой...

РЖ: Чем вы думаете заманить нового зрителя на свои спектакли? Что есть в тольяттинской драматургии притягательного? Чем вы непохожи на других?

В.Л.: Отличительной чертой тольяттинской драматургии можно назвать метафизику текстов. Ярче всего это присутствует в пьесах братьев Дурненковых: "Культурный слой", "Три действия по четырем картинам", "Вычитание земли". С другой стороны, это есть у нас всех. Не знаю, откуда это, может, зона аномальная.

М.Д.: Сам город. Город давит, и начинаешь себе придумывать выход.

В.Л.: Жигулевское море, специфическая аура, затонувший город. Ставрополь-на-Волге был затоплен перед постройкой Волжской ГЭС. А потом там построили город, в котором мы сейчас живем. А вообще, мы стараемся быть активными, стараемся участвовать во всех мегапроектах, которые предлагаются. Жизнь, которая происходит вокруг, - она и есть материал для творчества.

Ю.К.: А вот мое мнение: наш город - современный, а не тот, затонувший, построили люди, которые снов не видели. Это были зэки, комсомольцы всякие, которые выпивали и замертво падали. И вот то, что мы делаем, то, как мы все видим - это все влияние города, который отчаянно пытается что-либо увидеть, что-то себе придумать. А, как известно, когда снов не видишь, появляются совершенно дикие вещи.

РЖ: То есть ваши пьесы - это сны, которых не видит Тольятти?

В.Л.: У нас с Мишей есть пьеса "Сны Тольятти". Это было название большого проекта, когда вся пишущая братия взялась писать драматургические тексты о нашем городе. По названию пьесы назвали весь проект. И там есть такая сюрреалистическая вещь: Город был переименован в советское время в честь бывшего руководителя Коммунистической партии Италии Пальмиро Тольятти. А у него есть сын, полный тезка, который сейчас сидит в психушке. Это реальный факт.

М.Д.: Осталось дофантазировать лишь то, что реальный человек воображает российским городом на Волге.

РЖ: За вашу метафизику вас же ругают театральные критики. Обвиняют, например, в отсутствии действия, несценичности. Такр, Алексей Филиппов в "Известиях" написал: "В пьесе "В черном-черном" городе Вячеслава Дурненкова сюжета нет, с чувством юмора очень неважно, а монологи напоминают развернутый трактат...".

В.Л.: А что есть действие? В современной драме основные элементы классической пьесы трансформированы. Действием драмы может быть просто слово: слово меняет ситуацию, и конфликт трансформируется. Конфликт может возникнуть не в отношениях персонажей, а между персонажем и Богом, например. Совсем иная постановка вопроса. Монологичность современных текстов неслучайна. И это занятие критиков и литературоведов объяснять, что тому причиной. Автор вам ничего не скажет. Автор не до конца знает, что он хотел сказать.

Ю.К.: А мне кажется, что это многое говорит о современном человеке, который находится в непрерывном потоке информации. Мы привыкли всасывать и говорить. Мы перерабатываем и разговариваем, разговариваем, разговариваем... Бесконечный внутренний монолог. За которым иногда проглядывает действие.

В.Л.: В пьесах Чехова тоже нет действия: просто сидят люди и разговаривают. Так что мы действуем во многом осознанно.

РЖ: Юра, режиссер Руслан Маликов готовит к постановке в Театре.doc вашу пьесу "Лето, которого мы не видели вовсе". Показ по этой пьесе уже стал одним из главных скандалов фестиваля. У меня вопрос к тебе: сохранил ли режиссер то, что ты хотел донести до зрителя?

Ю.К.: На "Новой драме" много говорили о режиссерских метафорах: сколько их может быть и должны ли они быть вообще... Я бы, конечно, поставил это совсем по-другому. Но, в конце концов, Маликов режиссер, а я драматург... Да, я считаю, что на сцене во время спектакля происходит именно то, о чем я писал.

РЖ: Если кратко пересказывать содержание пьесы, то оно таково: беспризорный подросток, подобранный и воспитанный полусумасшедшим бомжом-коммунистом, режет вместе с ним трупы, а затем убивает своего спасителя за то, что тот не вписывается в им же провозглашенную идеологию. Затем по той же причине убивает своего друга, поскольку тот - "балласт", а потом и себя - за то, что как свой наставник не смог вписывается в "идею". Это сюжет. А о чем ты писал пьесу?

Ю.К.: Я писал о 12-14-летних подростках, ни фига не понимающих, что делать с собственной жизнью, которые выросли на компьютерных играх, где можно погибнуть, вернуться на предыдущий уровень игры и все начать сначала. Пока они играют, они не видят и не слышат ничего и никого. Я таких ребят знаю. Я журналист и сам этих обкуренных подростков из подвалов на руках выносил. Судя живой реакции на пьесу в Москве, в столице ситуация та же. У нас, в Тольятти, очень много таких маленьких ребят, которые не живут. Они - ноль, пустое место. Вот о них я и писал, о том, что этого быть не должно. О том, что у человека должно быть что-то, ради чего жить, сражаться, а может - и убивать.

РЖ: Это заявка на серьезный разговор с молодым поколением. А сами подростки читали или видели пьесу?

Ю.К.: Пока еще нет. В Тольятти такую пьесу невозможно поставить. Если папы актеров подкараулят меня после спектакля, они меня просто прикончат...

РЖ: Как ты думаешь, показав чернуху на сцене, можно победить чернуху в жизни?

Ю.К.: Какая чернуха? Я никакой чернухи не видел! На самом деле, если чернуха - то это какие-то плохие события, негатив... то можно. Можно, грамотно написав пьесу и поставив спектакль, заставить человека задуматься. В 13-14 лет уже мозгов достаточно.

РЖ: А если кто-то из подростков, посмотрев твою пьесу, пойдет резать трупы и убивать друзей?

Ю.К.: Резать трупы - это еще не страшно. Мой герой не убивает людей, он убивает "балласт".

М.Д.: А если балласт пойдет убивать?

В.Л.: Я не верю в силу искусства, которая подвигла бы зрителя на столь радикальные действия!

РЖ: Владислав Флярковский на телеканале "Культура" так прокомментировал впечатление от Дня Тольятти на фестивале "Новая драма": "Казалось бы, вместе с мелодичным итальянским именем, к городу Тольятти должна была перейти и частица итальянского жизнелюбия, итальянского гармонии. Но, увы, "Жигули" не стали "Фиатом", а город превратился в запущенную, депрессивную копию Детройта. Если признавать, что искусство отражает жизнь, то ничего чистого, доброго и светлого от тольяттинской драматургии ждать нельзя. И не дождались. Но главная опасность тольяттинского вируса в том, что легко мигрирует". Пьесу Юры Клавдиева "Лето, которого мы не видели вовсе." назвали "чернухой второй свежести", а авторов спектакли обвинили в том, что они показали подробную и натуралистическую сцену употребления наркотиков. А вы сами стремились спровоцировать этот скандал?

Ю.К.: Я считаю, что это непрофессионально со стороны канала "Культура": посмотрели 15 минут читки и составили мнение о всей программе Дня Тольятти. На самом деле были представлены совершенно разные пьесы. Романтическая - "Город 3.0" Киры Малининой. Интеллектуальная - "Три действия по четырем картинам" Вячеслава Дурненкова.

М.Д.: Мы не рок-группа, и нам такие отзывы в плюс не пойдут. Когда мы вернемся в "Тольятти", начнется кошмар. Чиновники после такого отзыва нам ни за что не дадут денег на новые проекты. Да вы что, такая огласка по центральному телеканалу. Одна разгромная статья может уничтожить все. Мы действительно теперь можем остаться без гранта.

В заключение - несколько отзывов театральных критиков, присутствовавших практических на всех спектаклях и показах фестиваля:

Майя Мамаладзе, театральный критик, Москва. "Отсутствие действия - это недостаток сериала, коммерческой пьесы. Сейчас Москва в полуобмороке от "Фаллоимитатора" Нины Чусовой, одного из самых знаменитых молодых режиссеров нового театра. А новый театр - это не его дело выстраивать сквозное действие, сквозной сюжет. Вообще необязательно, чтобы у нового театра была какая-то задача. Конечно же, нельзя судить по одному показу на профессиональной сцене МХАТа. С самого начала надо было объяснить, что спектакль андеграундный. А андеграунд всегда делают непрофессионалы, и это обогащает театральный процесс - Гришковец, например, тоже непрофессионал. Если спектакль Юры Клавдиева запустить в Театре.doc, там каждый день будут аншлаги. Эта пьеса найдет своего зрителя, своего критика и своего продюсера".

Елена Строгалева, театральный критик, Санкт-Петербург. "Тольяттинцы мне нравятся главным образом тем, что у каждого из них есть свой мир. Именно из этого может вырасти современный герой и ощущение нашего времени".

Татьяна Могилевская, театральный критик, Франция. "Получилось так, что Вадим Леванов, переехав из Самары в Тольятти, столкнулся там с культурной пустыней. И тогда он вместе со своими друзьями стал складывать очаг, к которому начала притягиваться молодежь с художественными способностями. Когда в глубоко бескультурном пространстве открывается окно в культуру, происходит выброс молодой энергией, а форма или жанр определяется людьми ".

Беседу вела Нина Беленицкая