Сильный и цельный - за исключением пары прорех - номер "Иностранки": с удивительным сочетанием зеленого с розовым на обложке. Открывает книжку Энтони Берджесс с романом 1989 года "Железо, ржавое железо" (пер. с англ. А.Пинского и Е.Домбаян). Журнал печатает начало романа, но и по началу ясно, что перед нами огромная, но изящная метафора истории.

Осмысленная уже в заголовке.

Сперва речь о легендарном мече короля Артура, и ты совсем уж было начинаешь скучать. Но потом сюжет виляет на сторону, и читатель несется по городам и весям через поколения и годы: от "Титаника" и Нью-Йорка до Лондона, а потом в Манчестер через Петербург - и так до Второй мировой.

Ржавый меч как метафора бессмысленности истории - как метафора ее безыдейности, я бы сказал, - даст о себе знать во второй части романа. Пока же мы имеем симпатичных героев полурусского, полуваллийского происхождения. Это они принимают частные решения на фоне глобальных катаклизмов первой половины века.

Вообще, еще одна глобальная тема романа - везение в истории как способ выжить; и как это везение к себе приворожить; эпиграф из Григория Сковороды про "мир ловил, да не поймал" напрашивается сам собой.

Но его нет.

И ладно.

Ждем февраля?

Теперь о прорехах. Это, во-первых, публикация стихов китайского сочинителя по имени Ян Лянь (пер. И.Смирнова). Этот самый Лянь гостил в Москве на Биеннале поэтов прошлой осенью. И уже тогда поразил публику несусветной ходульностью своих сочинений. Если в ходульности заключается поэтическая задача поэта, то Лянь ее, безусловно, выполнил. Может быть, на китайском языке эти стихи звучат оригинальными стихами - как уверяет переводчик. Не знаю. Условием русской поэзии всегда было наличие живого слова. К сожалению, в стихах Ляня на русском языке живых слов нет:

лживые речи зазвучат снова только если тебя отогреют
стужа прохватывает до костей жестоко как и это портрет
мороз разумеется аллегория страх перед ним тоже
столетняя птица кричащая где-то далеко
и бурое отмороженное ухо трупа опять аллегория, -

ну и так далее.

Вторая прореха - никчемные рассказики Мари Деплешен (пер. И.Радченко). Тут попадаются совсем уж забубенные фразы - вроде вот этой: "Покорившись мойрам, я с фатализмом язычницы наблюдала, как дети устремляются навстречу судьбе, и бровью не вела". На деле все оказывается проще. Вышла баба в открытое море на яхте, и укачало бабу в море, а виноват в этом тот, кто первым под руку подвернется.

Об этом и рассказики.

Зато следом идет совершенно замечательный роман Павла Хюлле "Мерседес-бенц. Из писем Грабалу" (пер. с польского И.Адельгейм) - опус, способный залатать любые прорехи.

Хюлле - нестарый поляк, у нас выходила его книга "Вайзер Давидек", теперь вот на суд выставлен другой труд веселого циничного красивого сорокасемилетнего: писанный почти без абзацев, сплошным текстом.

Прием прост. Герой берет уроки вождения у красивой инструкторши (привет Филиппу Туссену с "Фотоаппаратом"). Крутя баранкой по улицам Гданьска, герой рассказывает девушке историю своей семьи, которая складывалась в основном благодаря двигателю внутреннего сгорания. Это, если угодно, набор анекдотов, гирлянда небылиц и баек, пригодных за рулем в обществе красивой барышни, которая знает меж тем толк в коробке передач.

Как ни странно, именно "технический подход" позволяет писателю небанально рассказать историю своей семьи и страны в ХХ веке. Историю и без того тысячи раз рассказанную. В предшественниках у Хюлле - конечно, Марек Хласко: бытописатель советской Польши пятидесятых годов, циник и жулик, щеголь из шпаны и пьяница с четырьмя тузами в рукаве. Есть в романе Хюлле пара реверансов еще одному польскому нон-конформисту, которого звать Ежи Пильх, поющий в норе песни пьющих.

Но главный отсутствующий герой романа - это чех Боумил Грабал, которому, собственно, и рассказывает историю "девушки за баранкой" наш писатель.

Грабал был самым современным, самым авангардным прозаиком двадцатого века, не имея при этом ничего общего с авангардными варварами, этим продажным сбродом... Богумил Грабал из самых последних крупиц, из лохмотьев предложений, ошметков образов, обоев, фотографий, звуков и запахов лепил совершенно неповторимые фразы, удивительные конструкции, феерии миров и повестей, причем в этих его вибрирующих словах всегда таилась элегантность Моцарта, сила Бетховена и меланхолия Шопена, что же, невежественные растяпы, вы думаете, кому-то еще под силу жестом фокусника извлечь из мусорного контейнера нашей истории, нашей чудесной цивилизации самый обычный предмет и, подобно Бруно Шульцу, обратить обрывок старой газеты в страницу Книги, сияющую собственным, а не отраженным светом?

Грабал для Хюлле - авторитет для подражания. Фигура, совместившая своей биографией жизнь и литературу. Автор, превративший литературу в двигатель внутреннего сгорания. Последний из могикан. Прозаик, не путать с беллетристом (разница в двигателе). Вроде нашего Ерофеева, который жил параллельно советской власти и писал себе как бог на душу положит. Юродивый и пророк, на поклон к которому приезжал Билл Клинтон - выпить с Грабалом по пиву.

Вот тут-то роман Хюлле и рифмуется с Берджессом. Точнее, логически развивает то, о чем писал англичанин.

А именно: история кончается тем, что рано или поздно приходит на поклон к частному человеку.

Если, конечно, частный человек сумел выжить в ее объятиях.

Из стихов этом номере рекомендую Мервина Пика, известного нам больше в качестве прозаика, автора эзотерического "Горменгаста". Писано в сороковых годах, но даже в переводе (Максим Калинин) экспрессионизм Пика "добивается" современного читателя:

Часы на башне крикнули контральто,
И загорелся палевый огонь,
Когда из-под унылого асфальта
На волю прянул пестрокрылый конь.

Султан венчал макушку яркой вспышкой,
Венок созвездий холку оплетал.
Прохожий с черным зонтиком под мышкой
Остановился и захохотал.

В номере имеется традиционная рубрика "ИЛ": истоки и история". Тут вы найдете подборку материалов столетней давности из "Вестника иностранной литературы", который редакция "Иностранки" числит в своих предках. Как всегда, выдержки и цитаты, дискуссии и споры о литературе и премиях той поры поражают своей современностью.

Те же страсти, те же проблемы.

Под занавес рекомендую эссе Олдоса Хаксли (пер. А.Власовой и С.Нещеретова). Особое внимание - тексту "Искренность в искусстве", где автор рассуждает о том, почему искренние и честные люди создают ходульные безжизненные произведения (см. Ян Лянь).

Ответ прост - нужно иметь талант, то есть способность облекать наблюдения, доступные каждому, в оригинальную художественную форму (см. Павел Хюлле).

Забавно также, как это эссе тридцатых годов откликнулось после войны у Стравинского

"Несмотря на то, что многие художники искренни в своем творчестве, их искусство не становится лучше, хотя некоторые неискренние (искренне неискренние) произведения не так уж плохи"

и у Одена:

"Когда критик говорит мне о книге, что она "искренняя", тут ж понимаешь, что она: а) неискренняя и б) плохо написана. Однако искренность, понятая как верность себе, должна быть первейшей задачей любого писателя".

Хаксли был дружен со Стравинским в Америке, это он рекомендовал композитору Одена в качестве либреттиста. Такая вот биографическая перекличка. Что касается переклички литературной, приведенные фрагменты про "искренность" взяты мною из книги "У.Х.Оден. Чтение. Письмо", которую я когда-то перевел.

Потому, собственно, и вспомнил.

• Предыдущий выпуск