Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво. Выпуск 173
Дата публикации:  13 Июля 2004

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

На этот раз в середине лета речь пойдет о мартовской "Звезде", что кажется странным, однако так уж получается: сначала в своем специально устроенном ритме опаздывает "Звезда", затем - в этом новом двухмесячном "периоде" - не поспевает за нею "Чтиво". Последний обзор журнальной прозы пришелся на май, и там "Звезды" не было вовсе. Теперь весенние номера "Звезды" явились наконец в "Журнальном зале", и есть возможность наверстать. Короче говоря, у меня более чем достаточно причин говорить о прозе мартовской "Звезды", но для начала сошлюсь на июньское обозрение "Журнального зала", где фигурирует "разухабистый стилист Андрей Левкин" (sic!) с "украинофобским стебом" про "4 ночных магазина города К.".1

Этот выпуск "Чтива" не следует понимать как полемику с Сергеем Костырко, и тем не менее - раз уж слово произнесено и "вывернутый наизнанку Панас" из "ксенофобских" (якобы) анекдотов про "пиво" привиделся первому же критику текста про город К. и его ночные магазины, - наверное, имеет смысл расставить какие-то точки над i.

В принципе, коль скоро перед нами "киевский текст" и есть определенная традиция и некая напрашивающаяся в подобных случаях инерция, то в самом деле проще читать его в жанре "Киев глазами приезжего... из Москвы, Питера и т.д.", глазами "москаля", глазами "чужака", глазами "варяжского гостя", в конце концов. Внешний сюжет приблизительно так и выглядит, проблема лишь в том, что настоящий сюжет другой. Ключевое слово там - "идентификация", и она каким-то сложно-технологическим образом объясняется ближе к концу, что-то про "валики и резаки", "трубо-листопрокатный цех"; суть в том, что пресловутая "идентификация" предстает неким внутричеловеческим механизмом ("какие-то валики внутри человека все время размалывают - до полного уплощения - жизнь, во всем разнообразии ее массы..."). Что есть такое сам этот механизм, как он работает, как определяет "себя" и "не-себя", как выделяет "свое" из "чужого"? Видимо, для "чистоты эксперимента" нужно обнаружить себя внутри некой чужеродной материи, и материю эту изначально нужно "отстранить", обозначить как "не-свое". Это одинаково невозможно сделать внутри собственного привычного и освоенного-присвоенного пространства (или языка), равно в любой "настоящей" загранице, где отчуждение происходит автоматически: собственный язык не ощущаешь - как кожу ("свои слова не пахнут"), чужой - заведомо отстраняешь как фон. В городе К., столице страны У., все и проще, и сложнее. Похожее, но не свое, понятное, но другое, вынести за скобки автоматически - не получается: слова и контуры сплошь знакомые, смыслы доходят поневоле. Но не совпадают, что раздражает. Происходит вещь понятная, но, кажется, не отрефлектированная в полной мере: речь о законном филологическом раздражении чувств от голой этимологии, - такая лингвистическая баня, когда самое нутро языка обнажено и оно имеет вкус и запах.

"Вообще, само название, то есть определение времени работы магазинов вызывает рвоту: "цилодобово", что и есть "круглосуточно". Еще у них было отвратное слово "шкира" - что, разумеется, означает кожу, давая понять смысл этого "за шкирку", а также что-то филологическое по части перехода "и" в "у", в шкуру то есть. Еще было так же внятно рвотное слово "смачного", что, кажется, означало "приятного аппетита", впрочем - непереводимое, что-то этнически-физиологическое. Не говоря уже о словах "вибух" (это взрыв), "вiдносини" (у них это означало "отношения") и "подарунок" (ну кто после "подарунка" не добавит "бля"?)".

Дальше следует сакраментальное: "свои слова не пахнут".

Этот язык, именно в силу этимологической наготы, кажется чересчур телесным и конкретным (что отчасти правда), и пресловутые "русофобские анекдоты про Панаса" в общем-то про это. Между тем любой профессиональный фольклорист и этнолог скажет, что происходят анекдоты эти с обратной стороны, т.е. не "русофобы" их сочиняют, - это очевидная рефлексия на язык, возможная лишь при известном отстранении. Смысл в том, что называние мира здесь происходит в иных категориях, менее опосредованных, скажем так ("А как москали наш борщ называют?" - "Первое..." и т.д.). Короче говоря, это из области лингвопсихологии, но нам как-то проще все эти очень разные и сложно устроенные вещи обозначать малым набором простых и знакомых кнопок: русофобия, украинофобия, "русская душа", "Достоевского небось любит"...

Ну и добавим неминуемую инерцию самого известного киевского текста с его расхожими "приколами" про кота и кита... Куда уж тут денешься.

Но, кстати говоря, есть и другая инерция, собственно "пролевкинские" штампы: это когда, говоря о Левкине, непременно вспоминают ангелов, "внутреннее пространство" со звуками и запахами и прочее "шуршание-мельтешение". Что и проделал Дмитрий Бавильский, представляя "4 ночных магазина" на "Топосе".

Ангелы в "городе К." в самом деле есть, они тут двух типов: один ангел - приезжий, некий социально невидимый и привязанностей не имеющий добрый дух, присланный откуда-то сверху "способствовать улучшению края". Прочие ангелы - местные, они торчат на столбах по разным сторонам Майдана Н. и в силу понятного "производственного" родства вызывают симпатию:

"Впрочем, узнал, что фигура на столбе была не ангелом, а типа Никой, но ангел тоже имелся, на моей стороне майдана, архистратиг Михаил (отчего-то его тут позиционировали именно как архистратига), непонятно с чего узурпированный властями города К. в качестве местного патрона еще лет сто назад (а ведь апостол А. крест тут воздвиг, нет - не катит им апостол). Симпатия, испытываемая к нему - невзирая на его мудаковатый облик, - подтверждала наличие во мне чего-то производственно-ангельского (проходя мимо, симпатизировал - с балкона мне его не видно)".

Фокус в том, что история про ангелов не уступка фан-клубу (в начале это в самом деле напоминало игру в поддавки). Ближе к концу она вдруг оказывается прочно увязанной с ключевым "вопросом идентификации". В чем разница между этим слабо оформленным облаком и подробно отлаженным человеческим механизмом со всеми его "валиками и резаками" внутри? И что заставляет это слабо оформленное облако функционировать как человеческий механизм? По каким точкам проходит распознавание: язык и привычки (этнопсихология), работа и деньги (социальность), еда, погода, культурная память, топография?

"...Валики и резаки, они ощущались - вот есть что-то такое ворочающееся внутри. Что за валик, зачем? Однозначно идентификация. Они не имеют дело со здешним сырьем - значит, приучились когда-то к другому, тем самым выставив тебе рамку жизни, - а произошло это давно, когда сам механизм еще только учился перерабатывать действительность в наличность. Налаживался в соответствии с антропометрическими особенностями, типом психики, его модифицируя, и т.п.

Но что делать с этим заводом, если ему на вход ничего нет? Он там погромыхивает, но ничего не делает. То есть вопрос идентификации как-то резко обмякал - оказывается, он требует постоянной прессовки. Чуть жизненного процесса нет, как ты оказываешься неким облаком, которое не видит никаких причин для того, чтобы удерживать себя в оформленном состоянии. Сюда же отнесем отсутствие знакомой раскладки города - где что знаешь по части покупок, той же еды. Так что именно про все это вся эта история".

Именно про это, а еще про город К. в начале третьего тысячелетия, про его летние запахи, темно-синие сумерки, про дурацкие памятники, про старушек с котятами в добрые руки, продавцов мыльных пузырей, худых девочек со зверскими скрипками, про его телесную (нутряную) магию, про ночные магазины наконец.

Наверное, это не слишком политкорректный текст. Но политкорректность - скучная и плохо применимая к литературе штука. И кажется, главная ее (политкорректности) проблема в том, что она сложные вещи опознает через простые. Попадает в молоко. Проблемы с идентификацией, короче говоря.

Другой "городской текст" "Звезды" - "конец водной феерии" Валерия Попова, т.е. окончание цикла, начало которому было положено год назад "Свободным плаванием" (подзаголовок - "Петербургская фантазия"), затем последовали "Прелести лета" и теперь, наконец, "Городские цветы", финал этой травестированной петербургской "Одиссеи". "Городски-и-и цви-ты! Город-скии-и цвиты!" - это ария сирен, а в роли Цирцеи там выступает бригадирша камнебойщиц. Она же по совместительству циклоп (одноглазая). Есть там и "наглые женихи" (жених), и мнимые "свинопасы". Возвращение на Итаку оборачивается... пробуждением в вытрезвителе. В общем, вполне "ленинградская история" + фирменная интонация Валерия Попова-рассказчика.

И последняя "ленинградская история" (малая проза Эллы Медяковой так и называется) в июньском номере "Знамени". История хорошая - о любви, мужестве и предательстве. Но без надрыва, совсем наоборот. Сюжеты и персонажи сплошь "ленинградские" - Ахматова, Комарово, высокие стихи и житейская проза, спившийся "возлюбленный", больница для бедных, в конце неожиданный point: что-то на манер "погребального костра" (преждевременного, как выяснилось) и случайно сожженные в старом диване доллары (выручка за проданную "жилплощадь"). Суть истории в очевидном и неочевидном зазоре между трагическими стихами в зачине и "маленькой трагедией" настоящей жизни, в несовпадающих регистрах высокой петербургской риторики (Ахматова) и обыденно-житейской "ленинградской истории".


Вернуться1
Справедливости ради, прежде чем появиться в 3-й "Звезде" и "Журнальном зале", этот "киевский текст" был размещен в "Библиотечке эгоиста" на "Топосе".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Авраам Шмулевич, Коричневая весна Европы /07.07/
Подлинная история партизанского движения отличалась от лубочных картинок из книг о "пионерах-героях". Но когда историк выпячивает только определенные факты, замалчивая остальные, это называется фальсификацией. Если же такая пропаганда появляется в солидной газете, - значит, это "кому-нибудь нужно".
Глеб Шульпяков, Чеховские мотивы /05.07/
"Иностранная литература", #6. Талисманом номера предлагаю считать черепаху.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 172 /29.06/
"Евроремонт", "советский ремонт" и "ненужная Лидия Гинзбург".
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 171 /16.06/
Критика в толстых журналах. Читатель в обществе читателей.
Никита Куркин, Робинзоны острова Америка /11.06/
Изоляционизм как идея и изоляционисты как политическая сила - давняя американская традиция. Контуры нового изоляционизма очерчены, но в полной мере он не будет осуществлен никогда. Однако разумный "изоляционизм" был бы Америке необходим.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru