|
||
/ Обзоры / Периодика < Вы здесь |
Молоко в треугольных пакетах "Иностранная литература" # 7 Дата публикации: 3 Августа 2004 получить по E-mail версия для печати Номер открывает пьеса Вуди Аллена "Риверсайд-драйв" (пер. О.Дормана), которая читается как продолжение пьесы про Фрейда из предыдущего номера: опять герой-одиночка и опять его искуситель, на этот раз в образе городского сумасшедшего. Ну и в качестве декорации - набережная в Нью-Йорке, а не Австрия накануне фашизма. Сговорились они, что ли? И еще о повторах, чтобы закрыть тему с ходу. Обложка номера по цветовому решению - розовая картинка в зеленой рамочке - повторяет сочетание с обложки одного из весенних номеров. Сочетание, что и говорить, эффектное, бодрящее. Поэтому, видимо, и запало в короткую память редакции. Поэзия представлена в летнем номере только классикой, и слава богу, поскольку Шарль Бодлер в переводе Анатолия Гелескула - и в особенности стихотворение "Лебедь", плач по уходящей натуре Парижа, - это настоящий, без оговорок, переводческий шедевр, стихотворение, которое хочется выучить наизусть и цитировать, цитировать. В Париже полным ходом "идет" и роман Томаса Вулфа "О времени и о реке" (пер. В.Бабкова). Ситуация, на первый взгляд, классическая - 20-е годы, американцы в Европе. Однако пикантность в том, что это разные американцы: главный герой, айовский парень, - и бостонские аристократы. Соответственно, и разное у них восприятие Парижа. Точнее, разная интерпретация "парижскости", "европейскости". На этой разнице - точнее, на пересечении невротических реакций разных по социальном происхождению людей на одинаковый источник раздражения (Париж) - и выстраивается интрига этого сумбурного, как выхлоп шампанского, романа. Очень, на мой вкус, показателен и ошеломляющ "Обзор ответов на читательскую анкету", напечатанный в конце номера. На первом месте по части читательских симпатий в прозе оказалась откровенная белиберда под названием "Par avion" Иселина К.Херманна. А значительные вещи, вроде "Траектории краба" Грасса, или "Голубого ангела" Проуз, или "Аллах не обязан" Ахмаду Курумы, или "Менуэта" Луиса-Поля Боона, - все в хвосте. Странные у них все же вкусы - у читателей. Главным материалом номера, гвоздем, так сказать, летнего сезона (да и вообще всего сезона 2004 года) я предлагаю считать сокрушительный очерк молодой немки Яны Симон "Ведь мы - другие" (пер. с Н.Федоровой), названный почему-то романом, что совершенно не соответствует действительности. Перед вами "восточный" вариант на тему "легко ли быть молодым", исповедь а ля Кристиан Крахт, только "по эту сторону стены". Социальный очерк по истории становления "поколения тридцатилетних" в Восточной Германии. Это словосочетание - "поколение тридцатилетних" - вполне дурацкое, как всякое сочетания со словом "поколение", - привязалось ко мне, когда я составлял поэтическую антологию "10/30, стихи тридцатилетних" для издательства "МК-Периодика". Антологию, куда вошли стихи "показательных", "стратегически значимых" поэтов, рожденных в конце шестидесятых - начале семидесятых годов. К "поколенческим" градациям я всегда относился скептически, всякий раз вспоминая фразу У.Х.Одена, что "скоро поэтов будут маркировать, как машины, - по годам". Однако в процессе работы над книгой понял, что в случае с тридцатилетними такой подход возможен и нужен. Была, была некая общность в стихах, умноженная схожестью биографий в самых разнообразных географических условиях. Судите сами. "Тридцатилетние" росли в Союзе, но режим развалился прежде, чем они успели занять по отношению к нему какую-либо позицию: "за" или "против". От страны, которая ушла на дно, осталась "вещевая память", увязанная с детством, которое, как ни крути, в этой стране прошло. И прошло, надо сказать, довольно безмятежно. Прошлое осталось в предметах, которые ушли (уходят) из жизни, и если у "тридцатилетних" и существует ностальгия, то разве что на вещественном - осязательном, зрительном и вкусовом - уровне. "Девяностая" вольница тоже не слишком контузила этих самых "тридцатилетних". В это время они отсиживались по вузам - присматривались, прислушивались, но в драку не лезли. И вышли на арену на рубеже веков, когда эта самая сцена - и зрительный зал - наконец опустели, освободились. Я потому говорю так подробно, что все вышесказанное относится и к очерку "Ведь мы - другие" ("ведьмы" лезут лыком в строку). Просто в случае с объединением Германии все вышло гораздо сокрушительней, стремительней, что ли. Тот самый вещный мир, который умирал у нас годами, давая возможность привыкнуть к неизбежной потере и найти ей замену, испарился у "восточно-немецких тридцатилетних" за одно утро, когда поменяли витрины и таблички. Эта самая умница Яна Симон рассказывает историю своего приятеля - Феликс его звали, каратист несчастный. Но по сути это злая сказка о потерянном времени. О юности, которую невозможно вернуть даже на "предметном" уровне.
Жаль, что наши прозаики из числа "тридцатилетних" так и не родили похожий - хлесткий, горький, ироничный и энергичный - очерк из истории поколения. Что касается поэтов, тут все в порядке. Этим травма "смены вех" пошла только на пользу. поставить закладку написать отзыв
|
|
|
||