В номере завершается публикация очерка Яны Симон "Ведь мы - другие" (перевод с немецкого Н.Федоровой) - лучшего, на мой вкус, материала за последние полгода в журнале. Кончается история немецкого "взломщика", "курьера" и "брата" Феликса С. плохо: на пижамных штанах в камере. Сама Симон, говорят, будет в Москве в начале сентября (через посредничество Гете-центра), так что вопросы по тексту можно будет задать непосредственно автору при личной встрече. Справки - все в том же центре.

"Мясо" номера - роман Грэма Свифта "Свет дня", который не спасает даже перевод Леонида Мотылева. Британский вариант вымученного и выморочного сочинения от автора "Последних распоряжений". Хуже только "Амстердам" Макьюена. Спешите видеть.

Герой - мент в отставке, частный сыщик. Выполняет мелкие, но судьбоносные поручения: застукать жену (мужа) с любовником (любовницей), запротоколировать увиденное. От результатов расследования часто зависит линия жизни подопечных, но отнюдь не настолько, чтобы лепить из этого детективную интригу.

Он и не лепит.

Задача героя - убедиться в том, что любовница улетела навсегда и что муж не врет, что "там" у него "все кончено". Оказывается, ничего не кончено, и когда юная леди из Хорватии улетает далеко-далеко, жена читает по глазам неверного мужа, что муж при ней только физически, а душой там, за облаками.

И трескает его по голове сковородкой.

Во всей этой истории главный герой, нечистый на руку мент в отставке и кулинар каких мало, играет довольно странную роль соглядатая, в результате чего уж не знаю как влюбляется в убийцу, тогда еще обычного преподавателя языков.

А влюбившись по уши, ждет, когда та выйдет на "свет дня".

Хотя срок у нее вроде пожизненный.

Роман написан отрывистыми фразами, которые, по всей видимости, призваны имитировать брутальную речь полицейской ищейки. Поскольку речь в книге от первого лица. Однако ход мыслей у этого парня совершенно интеллигентский, что, как вы понимаете, никак не соответствует синтаксису.

И это вполне объяснимо - мысли-то авторские!

Далее. Весь роман построен на скачках по времени, то есть автор постоянно заглядывает в будущее, намекая читателю, что там, впереди, самое интересное. Схожим образом были построены "Последние распоряжения", которые в экранизированном виде смотрелись при таком монтаже очень неплохо.

Но развязка в "Свете дня" "никакая", поэтому ясно, зачем Свифт делал многозначительные намеки, обещая фантастический финал. Делал он это с одной меркантильной целью: чтобы читатель до финала добрался.

Добравшись, читатель плюет с досады на пол, но цель достигнута - книга прочитана (скорее, пролистана), а значит все в порядке.

Единственная радость в романе - мелкие штришки бытовой лондонской жизни, которые будут греть душу каждому англоману. А так - пустое занятие.

Зато чрезвычайно силен на этот раз раздел "Вглубь стихотворения", где представлено знаменитое стихотворение Кавафиса "В ожидании варваров". Для глухой поры позднего августа - лучшее чтение. Особенно в преддверии нашествия сентября.

С переводами все понятно - там хуже, тут лучше, но величия оригинала, как шила в мешке, не утаишь, поскольку стихотворение это "смысловое", а значит, при переводе "теряется" не слишком катастрофически.

Другое дело - предисловие. Обязательно прочитайте внятную и дельную вступительную статью Ирины Ковалевой, которая дает ценные указания к прочтению текста. Стихотворение, как вы помните, написано в форме диалога, "вопрошания-отвечания". Так вот, оказывается, что вопросы и ответы в тексте сочинены Кавафисом в разных размерах: 15-сложника и 12-сложника.

Что не всегда учитывалось в русских переводах.

15-сложник в послеантичной поэзии пришел на смену гекзаметру и ассоциируется для нового грека прежде всего с "Плачем о падении Константинополя", поэтому резонно утверждать, что речь в стихотворении Кавафиса идет именно о закате Византии, а не о нашествии гуннов или вестготов. Да и психологически ситуация "ожидания", "бездействия", "надежды", "разочарования", "пустоты", "тугоухости богов" свойственна более царям Константинополя, чем императорам Рима. Это качества сугубо "византийские", "поздние".

По части поэзии журнал тоже на высоте и публикует симпатичные стихи француза ("француз", "стихи" - большая редкость!) Жана-Клода Пенсона в переводах Александра Давыдова. Вот редкий случай, когда из унылой жизни на кампусе рождаются подлинные стихи. Даже несмотря на вычурные метафоры:

Когда бессонница перетирает мозг
работая как хлопотливый жернов
я с ней сражаюсь сочетая
гирлянды слов в александрийском ритме
чтоб этот стих меня баюкал
кормилицей прижав к своей груди

затем стремлюсь свое лицо
вообразить примету за приметой -
восточный путь стяжанья пустоты

так усыпив себя обычно
проснувшись вижу дряхлый Александр
бредет на трех опорах
но если его палка молода - выстукивает джазовые ритмы
пожалуй это лучше чем изображать
богов глухую поступь