Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво. Выпуск 177
Дата публикации:  14 Сентября 2004

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Кажется, черед летней прозы, хотя весь ее пафос, все эти в большинстве своем театральные, вуайерские и прочие туристские впечатления - они из прошлой жизни. Как бы из довоенного лета. Такой летний архив.

В июле-августе московские журналы явили два больших, питерских по происхождению "театральных романа". Один - в прямом смысле театральный: "Гастрольный роман" Владимира Рецептера с подзаголовком "Ностальгия по Японии". Это еще одно продолжение (теперь уже не рискну сказать "окончание") одноименного романа того же автора, каковой роман был опубликован в "Знамени" три года назад и, в свою очередь, продолжал (или комментировал) книгу Рецептера "Прощание с БДТ". Затем последовала повесть "Эта жизнь неисправима...", она была все о том же - хоть и в меньшей степени о японских гастролях, а в большей - о постановке блоковской пьесы "Роза и крест", но суть опять-таки в неисчерпаемых "превратностях опыта артиста Р." или "театрального отщепенца" с таким инициалом. Роли распределены раз и навсегда: протагонист (артист Р.) и его единственный настоящий оппонент (Мастер), все прочие - великие и просто известные актеры БДТ, а также администраторы, костюмеры, осветители, - массовка. Новая версия японских гастролей прокручивает все сначала, заново останавливаясь на каких-то мизансценах и, может быть, слегка смещая регистры. Возможно, иные чересчур длинные и подробные разговоры не столько вспоминаются, сколько воображаются, но время от времени автор Р. успокаивает критика Р.: все беседы с Мастером записаны в клетчатой тетради по горячим следам, так что "за достоверность автор ручается".

Заведомую фабульную путаницу создает некий композитор Р. (его не нужно путать с артистом Р., это совсем другой человек); у композитора и в самом деле происходит гастрольный роман с японской девушкой Иосико. А еще время от времени на этом театре является американский артист Р., он же президент: его функция - создавать сложный внешнеполитический фон для гастрольного романа неамериканского артиста Р., а также композитора Р. Вероятно, вся эта не то главная, не то побочная интрига, равно как и мелькание героев с одним инициалом, задумывались автором Р. с каким-то дальним умыслом. С каким - бог весть: фабульный роман - явно не стихия артиста Р., и в конечном счете "легендарное действо" тонет в неизбежных театральных байках.

И все же, если выбирать между театральными романами этого лета, гастрольные истории Рецептера и в "литературном", и в "человеческом" смысле куда симпатичнее и увлекательнее очередного "смертельного предприятия" Николая Кононова, которым одарил нас в июле-августе "Новый мир".

Новый роман автора "Похорон кузнечика" называется "Нежный театр", и если у "Похорон кузнечика" были благодарные читатели (скорее всего были, коль скоро у французского философа Лакана и московского философа Подороги они есть), "Нежный театр" тоже найдет своих пациентов. Это чтение вроде изнурительного сеанса психоанализа: в прошлом романе подробно хоронили бабушку-кузнечика, теперь столь же досконально наблюдаем за папой мальчика. "Театр" здесь имеет смысл взять в кавычки, он всего лишь метафора, собственно, синоним "зрелища"; повествователь - по сути подросток, по призванию вуайер. Зрелище многоцветно и многословно; впрочем, вот цитата.

Отец с сыном в военторге. Приобретают бритву "Харкiв" - для будущей щетины. Смотр товаров и продавщиц.

"Показываются две другие продавщицы, как в самодеятельном театре, они задергивают за собой тощую занавеску, делая все происходящее совершенно прозрачным.

Эта реприза делается многослойным стеклянным кубом, где разговор оживляет зрелище, а зрелище делает разговор цветным. Отец выговаривает серые, как табачный дым, слова, они - ниспадают к его ногам хлопьями копоти, будто пригорела котлета.

- Ну, здрасьте, деушки, - бросает им протяжные кольца слов отец, став на секунду бравым премьером в этом театре.

Они испепеляют его".

Это такое пособие по мастерству для студентов Литературного института. Тема урока - "развитие метафоры". Что мы можем вытянуть из этой "репризы": дым, копоть, пепел, ну что еще... кольца, гарь, вонь... Тянем-потянем, вытянули все, что могли. И что в сухом остатке? Ничего.

Кроме профессиональных психоаналитиков и старательных студентов Литинститута у Николая Кононова есть еще как минимум одна референтная группа. Это слависты из какого-нибудь Констанца, которые без особого труда весь этот "театр" откомментируют по Фрейду-Лакану-Бодрийяру, проведут семинары, напишут доклады. Игра в поддавки - дело нехитрое.

В пандан театрально-питерской теме: "Питерские былички" Эдуарда Кочергина в августовском "Знамени", и они тоже суть продолжение давней прозы главного сценографа БДТ. Сюжеты о питерских мытарях регулярно являются в "Знамени" с 1997-го, и, собранные вместе, эти "рассказы питерских островов" однажды составят последний городской эпос, новую "Физиологию Петербурга".

В новой "знаменской" подаче два рассказа: первый - смешной и печальный - про клоуна, до смерти напугавшего урку бутафорским наганом, второй - "чистый жанр", надрывающая душу история про инвалида-фотографа ("светописца").

Теперь не в пандан, а по контрасту: "Рассказы на ночь" Александра Кабакова в последнем - 9-м - номере "Знамени". Это не про питерских мытарей, а про московских прожигателей жизни. Тоже в своем роде былички, но не житейские, а с чертовщиной. Вот цитата из авторского предисловия:

"В "Рассказах на ночь" я обратился к жанру, многими - от классиков до моих литературных приятелей - испробованному: к пересказу бродячих легенд, оживлению давно знакомых героев".

Сюжеты классические - от "Летучего голландца" до "Красной шапочки"; сюжеты пересекаются; персонажи "типические", хотя и с намеками на узнавание (Москва a la Булгаков с оглядкой на Грибоедова), - т.е. опять же имеем заявку если не на новый московский эпос, то по крайней мере на новый московский апокалипсис, а всего вернее - сатирикон. Чертовщина легендарная призвана обнаружить мелких бесов среди персонажей житейских - жанр и в самом деле многими славными испробованный.

Дальше - опять по контрасту - проза Марины Москвиной: повести домашние и уютные, этим летом их было две: в 8-м "Знамени" и в "Дружбе народов", тоже 8-й. Та, что в "ДН", называется "Зеленые горы и белые облака", она про уголок Дурова и чудесного Леонтия - дрессировщика медведей. Повесть в "Знамени" скорее из разряда "книжка про книжку", ее героиня не так однозначна, и выстраивается все несколько сложнее (хотя ощущения сложнофабульной прозы не возникает, вероятно, в силу особенностей интонации - заведомо инфантильной: Москвина - детская писательница по призванию). И речь там о некоей детской писательнице (Ich-Erzaehlung), каковая писательница написала книжку о своем детстве, элитном московском интернате и любимой воспитательнице. По ходу действия воспитательница неожиданно оказывается не так хороша, как мы думали; и это как бы внутренний сюжет. Основное действие происходит много лет спустя, когда все действующие лица книжки непосредственно вовлечены в издание этой самой книжки, и в центре опять-таки воспитательница, которая вначале - добрый ангел, то бишь издатель, а затем... не то чтобы злой, но все же... книжку не издает и надежды снова обманывает. История повторяется, очарование сменяется разочарованием, но если б развязка была такова, об этом не стоило бы говорить. Фокус в том, что нас заставляют несколько раз подряд очароваться, разочароваться, а потом уж если не очароваться вновь, то по крайней мере простить. Мораль, надо думать, та, что прекрасных фей не бывает, их дары всякий раз обращаются в тыквы, а сами они слабы и смертны.

Марина Москвина - не единственная дама, сделавшая дубль в последних номерах московских журналов. Тот же результат у Марины Палей: "Луиджи" в "Знамени" и "Хутор" в "Новом мире". Здесь эгоцентрический литературный туризм: в первом случае упоенная собственным томлением дама-повествовательница наблюдает Италию; во втором она же, но двадцать с лишком лет назад "в кривой оптике подзорной трубы" обозревает эстонский хутор. Этот хутор представляется последовательно то американской мечтой, то французским фильмом, то японской сказкой. Потом, разумеется, оказывается, что и там на дне какой-то хаос шевелится. Но в целом - лаковая картинка, куда авторшу-повествовательницу как бы не пускают, и она этой своей чужеродностью навязчиво бравирует, потому что сама - на другой картинке. Она - "любимая модель Художника". Ну и своя собственная любимая модель, разумеется.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Глеб Шульпяков, Богов глухая поступь /31.08/
"Иностранная литература" # 8. "Мясо" номера - роман Грэма Свифта "Свет дня", который не спасает даже перевод Леонида Мотылева. Добравшись до финала, читатель плюет с досады на пол.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 176 /24.08/
Об экранных кадаврах, коллективных аттракциях и заскорузлых долдонах. "НЛО" # 66, "Синий диван" # 4.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 175 /10.08/
Скрытый сюжет: сумерки литературы. Критика в летних журналах.
Глеб Шульпяков, Молоко в треугольных пакетах /03.08/
Главным материалом номера, гвоздем, так сказать, летнего сезона (да и вообще всего сезона 2004 года) я предлагаю считать сокрушительный очерк молодой немки Яны Симон.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 174 /27.07/
Гуляющим в назидание. Летние стихи.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru