Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво. Выпуск 181
Дата публикации:  9 Ноября 2004

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Впору, должно быть, праздновать юбилей "Октября", каковой был приурочен к одноименному месяцу. Но юбилейного номера в Сети нет, есть пока лишь 9-й с окончанием наймановского "Каблукова" (начало - в 8-м).

Анатолий Найман - постоянный автор "Октября": вот уже более пяти лет у "Октября" монополия на все его романы, биографические (или псевдобиографические), поколенческие и т.д. Матрица всегда одна: в центре персонаж с более или менее узнаваемыми чертами, скорее тип, нежели лицо (хотя по-разному бывает); персонаж этот погружен в ближний круг. Лица из круга, как правило, вполне конкретны и фигурируют если не под собственными именами, то под вполне прозрачными псевдонимами. Все вместе создает иллюзию новоисторической достоверности. "Каблуков" не исключение в этом ряду.

Титульный персонаж Каблуков Николай Сергеевич, сценарист баскетбольного роста, - в том же возрасте, что большинство наймановских героев: ему за 60, - то есть общая память и общие знакомые, неизменный фон: друг моих друзей, знакомый наших знакомых, Бродский-Довлатов как опознаваемые метки. Время от времени появляются какие-то люди, представляются: "Я сын (дочь, брат) вашего знакомого такого-то", - и занимают свое место в кругу. На сей раз "весь этот джаз" оправдан "сценарием", коль скоро Каблуков - сценарист:

"Не отделаться от сознания, что двадцать семь, двадцать восемь, тридцать лет ход вещей накидывал и накидывал вокруг тебя людей, события, сведения. В кучу твоей биографии. Без всякого плана. В первую очередь без промыслительного... Зачем-то в мои ленинградские пятидесятые, которые я хотел осознать как единый сценарий, их запустили..." и т.д.

Итак, перед нами что-то вроде сценария, который "промыслил" Каблуков; внутри этого сценария - еще несколько "заявок": про то, как некий замполит ставит Шекспира, или абсолютно наймановская по механике история про "девушку ниоткуда", попадающую в ближний круг. Наконец, есть довольно подробно прописанный сценарий о некоей волейболистке-гермафродитке (рабочее название "Конюшня"). Сценарий создан Каблуковым в противоестественном соавторстве и существует будто нарочно для виртуального комментатора, каковой комментатор рано или поздно непременно обнаружит очевидную параллель с героем-баскетболистом, вынужденно ведущим двойную жизнь в противоестественной системе... Все это станет темой статей и докладов, западные слависты-постфрейдисты вдоволь порезвятся; короче говоря, вполне заданная и предсказуемая штука.

Настоящий сценарий Каблукова, похоже, разворачивается назад, сюжет романа с первых же страниц проваливается в ленинградские пятидесятые. Между тем экспозиция - из дня сегодняшнего: пожилой и несчастный Каблуков где-то в районе библиотеки им. Ленина встречает двадцатилетнюю красавицу - "топ-мoдел намба уан"; красавица представляется дочерью друга. Между первой и второй встречей проходит несколько сотен страниц, три четверти романа и сущая малость настоящего времени. В этом промежутке Каблуков хоронит жену и теряет "общую память". Далее события развиваются стремительно (насколько это возможно в вязком наймановском письме): появляются пришельцы из прошлого и с того света, Каблуков отправляется в Америку (читай: на тот свет), его разрезают и выдают ему новое сердце пурпурного цвета. Каблуков возвращается, далее конспект: "скучные события", "скучные люди", "скучная страна"... Развязка внезапная и неубедительная, не взрыв, а взвизг, по Андрею Немзеру: некие злодеи надругались над Красавицей, Каблуков в отместку решает взорвать весь этот скучный и несправедливый мир. Бросить в него "зажигательную" бутылку с посланием: "Каблуков".

И он взрывает себя в переходе на Садово-Кудринской. Бросить "в мир" не получилось, потому что случайные люди оказались поблизости, и случайные люди в последнюю минуту вдруг показались знакомыми - из ближнего круга.

"Швырять было некуда, мгновенный ужас сдавил тело. Он скорее выпустил из руки, чем откинул бутылку от себя. Неловко, слабо, на два шага. Мигнула вспышкой предательская мысль: может, еще спасут. Затем очередью: постарше - не внук ли следователя Мухина? А "девочки, обед" - не внучка ли Артура из Театрального? Артур из Театрального - куда он навсегда исчез?..." В конечном счете затрудняющая сюжет наймановская "механика" - бесконечные друзья друзей и знакомые знакомых - сорвала развязку. Прием сработал.

Что же до романа как такового, поколенческого или новоисторического, то Найман проговаривает некоторые теоретические вещи:

"Сейчас не может быть романа эпохи, как у Тургенева. Нет времен. Сейчас "Чапаев и пустота". И возрасты. Возрасты потеряли свою принадлежность: статусу, манере поведения. Так же как исторические "возрасты": времена, периоды".

Похоже, наймановские романы - поиски большой формы, где отцы и дети, пусть не тургеневские, пусть в спутанном и потерявшем смысл новоисторическом времени, но все же, - чьи-то отцы и чьи-то дети, друзья друзей и знакомые знакомых; "куча биографии" на том месте, где Чапаев со своей Пустотой.

Другой "исторический" роман осени - в октябрьском "Знамени": короткая "Сансара" Леонида Зорина, продолжение (вернее, договаривание) "Старой рукописи". Здесь два героя: Горбунов и Горчаков; рифма с поэмой Бродского о старческих снах безумцев - не вполне обманка. Зоринские Горбунов и Горчаков тоже старцы, тоже грезят и странным образом связаны друг с другом. Один - историк, другой - лицо историческое, один - провинциал-неудачник из города Ц., полагающий себя "пародией", другой - царскосельский счастливец, повторяющий стихи о "несчастном друге". Оба - "солдаты империи". Оба навязчиво аукаются Тютчевым и Севастополем, и поначалу кажется, что Горбунов и Горчаков находятся в известной синхронии согласно заданному однажды в "Старой рукописи" принципу "синхронного существования разнородных эпох". Потом срабатывает титульная подсказка: автор велит думать, что они связаны "великодушной сансарой" - чередой перерождений. Которая, в свою очередь, обещает, что "у истории есть варианты". В финале - цитата из главного героя "Старой рукописи":

"Я неверующий, но если б я мог, я бы хотел поверить в сансару - в чередование многих жизней. В мою непреходящую родственность всему, что живет и дышит в мире. И в то, что смерть не итог нашей жизни, а переход к ее продолжению. Я мог бы обернуться назад и обнаружить себя брахманом, первым звеном в этой цепи. Мог бы и заглянуть вперед и ощутить свою тайную связь с Богом или с вольным тигренком".

В последнем, 11-м "Знамени" большой прозы нет, есть много малых форм на "Малой сцене"; в последнем "Новом мире" - очередные сенильные откровения "старого Алабина" ("Коса - пока роса" Владимира Маканина). В октябрьском "НМ" - посмертная проза Ирины Полянской и четыре истории про часы от Евгения Рейна. На фоне больших исторических форм, романов о тайной связи времен, исторических возрастах, временах и периодах эти байки про стеклянные циферблаты - заведомая травестия. Не исторический роман, а исторический анекдот. Общий сюжет - часы в подарок, обман и порча. Моралей искать не стоит. Равно и выходов на вечность.

Напоследок - прощальная цитата из Ирины Полянской. По ту сторону вечности:

"У владыки Неба на горе Акаций были висячие сады - самый большой парк на земле. Он был расположен так высоко, точно висел в облаках. Со всех сторон его окружала яшмовая ограда с девятью воротами. Там росли деревья с драгоценными плодами, падавшими с тихим звоном. В саду жили разноцветные птицы, фениксы и ласточки. Охранял его зверь по имени Зрячая Плоть, облепленный глазами, как чешуей. Зрячая Плоть смотрел во все стороны света и видел рыбу в животе у баклана, отражение пролетающего по воздуху дракона в бронзовом зеркале, бусинку четок в пальцах у монаха, прихотливые трещины в панцире черепахи и хвост кометы, скользнувшей в Серебряную реку. И рыба, и бусинка, и черепаха существовали постольку, поскольку их обнимали очи Зрячей Плоти, и никто не знал, как долго еще они будут существовать - может, день, может, целую вечность".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Глеб Шульпяков, Гумберт против Бендера /02.11/
Очерк Войцеха Тохмана - о чистках в Сербии, Боснии и Герцеговине. Драма о мертвых, эксгумация в буквальном и метафорическом смыслах, стиль сухой, в особо жутких местах - протокольный. "Иностранная литература" # 10.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 180 /26.10/
Актора! Актора! "НЗ" ## 3, 4; "НЛО" # 67.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 179 /19.10/
Черный Авторник. Осенняя критика.
Глеб Шульпяков, Крокодиловы слезы /05.10/
Фредерик Бегбедер пытается сымитировать ситуацию на сто седьмом этаже после атаки на небоскребы - и до их обрушения. Но нет ничего более беспомощного и спекулятивного, чем художественный вымысел, паразитирующий на слишком страшной действительности. "Иностранная литература" # 9.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 178 /28.09/
Венецианская пустота и матросская тишина. Не вполне летние стихи.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru