Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво. Выпуск 194
Дата публикации:  17 Мая 2005

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

В весенних журнальных книжках имеем четыре больших романа: два - от начала до конца, два - с продолжением и пока без окончания.

В апрельском "Новом мире" вторая часть романа про живописца Охлопкова из провинциального города Глинска (см. мартовский выпуск "Чтива"). Роман Олега Ермакова называется "Холст", в части первой герой работал "смотрителем" и был "планером": основное занятие - рассматривание разного рода картинок и подробное гуляние по городу Глинску. В части второй происходит гораздо более привычное ермаковской прозе "покорение пространства", грандиозное путешествие из крайней западной точки (Глинск где-то в плоскости Смоленска) в крайнюю восточную: Новосибирск - Бийск и далее на Алтай. "Пространство" там ключевое слово, зачин таков:

"Чтобы пространство открылось во всей наготе, неожиданности, свежести - вместилище форм, красок, линий, одну из которых надо вплести в запястье огненной жилой, чтоб по ней... по ней тек шершавый колючий ток, струилась черная кровь Первого Солнца... В нем необходимо странствовать, блуждать... Заблуждаться!.. Лучше уж быть живым рабом заблуждений, чем свободным мертвецом истины! Вперед! на зов чистого пространства. К развоплощению, ибо плоть... уф, плоть тягостна".

Именно так все и происходит. Смотритель глинского кинотеатра остается покинутым в прошлом "манекеном", живописец пространств Охлопков устремляется к... "развоплощению". Развоплощается в результате не он, а его бесхитростная молодая жена - развоплощается в буквальном смысле: освобождается от "тягостной" новой плоти, а покорение пространств, в отличие от подробного рассматривания альбомов с пейзажами, оказывается работой пыльной, грязной, "токсичной" и, кажется, лишенной чаемых красок. Похоже, самое красочное место в этом длинном, многословном и изнурительном путешествии - посещение новосибирской галереи: герои миновали шумно-бесцветный Красный проспект и очутились "среди пейзажей с синими, фиолетовыми, красными горами, пурпурными небесами, реками, странными фигурами, похожими на изваяния", Рерих, короче говоря. Далее происходит фальшивый спор о фальшивой красоте (красота - это страшная сила!), Сурикове, бегавшем любоваться на казни, "Последнем дне Хиросимы", гении и злодействе.

Заканчивается эта мучительная и вполне теоретическая история где-то в Алтайских горах, Охлопков станет здесь пожарником, и есть надежда, что он таки "вплетет в запястье" вожделенную "огненную жилу".

В опоздавшей, как водится, мартовской "Звезде" - начало другого романа: место действия - культурная столица России, главный герой тоже в своем роде художник (Сергей Носов, "Точка перегиба"). Настоящее время текста - канун 300-летия Петербурга, вчерашний день - ленинградские 70-е, предмет монографии Ст.Савицкого об андерграунде (она не случайно упоминается в самом начале). Персонажи этого романа-трактата суть несостоявшиеся (или вероятные) персонажи той самой монографии. Они более чем узнаваемы и время от времени обнаруживаются на фоне настоящих героев арт-хроники. Иными словами, перед нами "поколение дворников и сторожей" двадцать лет спустя, а кроме - разные изводы "акционизма". Механизм сюжета (тоже вполне теоретического, но без тяжелой надуманности охлопковских "странствий" духа и плоти) - в обнаружении сознательно-бессознательной грани между естеством и искусством, той "точки перегиба", в которой кончается просто жизнь и начинается искусство жизни, и еще чуть дальше: где кончается искусство и начинается концептуальная акция. Концептуальная акция чаще всего означается убийством (пусть пародийным: убийство кота где-то в Финляндии, убийство свиньи в галерее Гельмана, наконец казнь петуха на затертом томе "Преступления и наказания"), все это смешно, как подумать, однако есть у акционеров некая фанатическая плотоядность. Ближе к концу первой части возникает разговор о т.н. "нонспектакулярном искусстве", неприметном и неотличимом от повседневности. И похоже, разные герои этого романа находятся по разные стороны от "точки перегиба". Чем закончатся их сознательные, бессознательные и нонспектакулярные эксперименты, мы узнаем в лучшем случае из майского номера "Звезды". В "Журнальном зале" пока лишь 4-й, сплошь переводной, - кажется, "Звезда" перепутала себя с "Иностранной литературой".

В некотором роде контекст (или фон) питерского романа об акционистах - в апрельском "Знамени": нонспектакулярный опыт Гриши Брускина называется "Подробности письмом" и являет собою монтаж "подробностей из писем", настоящих или неотличимых от настоящих. И в том же номере - начало другого романа. "Венерин волос" Михаила Шишкина тоже монтаж - из вопросов-ответов, страшилок, чернушных подробностей, чужих дневников и писем Навуходоназавру; бесформенное и расползающееся нечто из врачей и толмачей, эллинов, эфиопов, тунгусов, орочей, евреев древних и новых, актеров, прокуроров и охранников. Все это смешалось во времени, мать Дафниса работала на судоремонтном заводе, в Хлою влюбился отставной капитан, потом на всех напали разбойники, кто есть кто - не важно:

"Мы, вы - какая разница. Ведь все равно всех подменили. Ты - не ты. Я - не я. Мы - не мы. Вы же сами сказали, что мы только варежки и нас надевают зимой истории, чтобы согреться на морозе".

Наверное, общая конструкция выглядит так: есть некий толмач, он выслушивает бесконечные чужие истории, рассказчики изначально обозначены словом Gesuchsteller - и это надо понимать так, что они просят убежища. Пестрая толпа несчастных и ужасных ищет покоя в странноприимной Швейцарии, истории перетекают одна в другую, а у толмача-пересказчика в заначке еще "подробности из писем". Продолжение - в # 5, а окончания следует ждать летом.

"Роман-палимпсест" с замысловатым названием и в модном "недовинченном" жанре уместился в третьем номере "Октября". Тут что-то с апокрифами; как водится, отменно скучно; у жанра есть поклонники, но нет уверенности, что даже они будут в состоянии это осилить.

В утешение после длинных-длинных романов - "Патология короткого рассказа" Натальи Рубановой в том же апрельском "Знамени". Если верить авторскому предисловию, "Патология короткого рассказа" - это некое непроизвольное нарушение, расстроение, раскачивание... канонов малой формы со всеми пресловутыми установками на объем и единство"; далее зачем-то следует оправдание малой формы: "У нас, в made in Russia, короткий жанр не очень-то популярен, в отличие от презренного Запада... А жаль: ведь небольшие тексты сродни нерифмованным стихам высочайшей консистенцией - не разбавленностью, но концентратом". "Неразбавленных концентратов" в востребованном продвинутой Европой "расстроенном каноне" несколько, все они снабжены изысканными эпиграфами - из "Дао дэ цзин", Дерриды и "кажется Витгенштейна" и в самом деле сродни нерифмованным стихам, причем даже не скажешь, "что это проза, да и дурная", потому что и правда - проза.

О малых жанрах без патологии. В майском номере "Знамени" новые рассказы Евгения Шкловского: параллельные люди в параллельном мире. Приблизительно о том же, но с легким привкусом фэнтези, - "Дверь" Елены Долгопят: человек может прожить две жизни, но в какой-то точке, у какой-то двери они сходятся. Похожая дверь появляется в повести Николая Климонтовича "Только Остров" ("Октябрь" # 4): дверь, за нею ключ - не от двери, а от старых часов. Часы начали бить ближе к концу - концу повести и концу земной жизни героя, библиографа и усердного читателя Сведенборга. "Только Остров" - это больница, в своем роде раковый корпус, в контексте (в памяти) там появляется другой остров, почему-то Крит, но по большому счету перед нами оригинальный извод "Старосветских помещиков", не патриархальный Рай, но Чистилище.

В майском номере "Нового мира" - повесть, распадающаяся на "картинки молодости" ("Никиша" Александра Титова), и детские во всех смыслах рассказы нижегородского дебютанта Захара Прилепина с навязчивой мыслью о смерти и смертности старых и малых. Страшилки злых детей.

Наконец, в 4-м "Урале" - рассказ Нины Горлановой о благодетельной "русской красавице", которая искала счастья и всякий раз выходила замуж: первый муж ее был алкоголик, второй - грек, а за третьим она поехала в Германию-Нирванию.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 193 /03.05/
Твердые формы памяти. Апрельская историография.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 192 /19.04/
Талант, от которого невозможно избавиться. Избранная критика за февраль - апрель.
Глеб Шульпяков, Прага и пустота /15.04/
Чешская словесность "доигрывает" гашековскую традицию. Идиотничает и кривляется, паясничает. И делает это не без таланта. Отчего ощущение катастрофической пустоты, которая сквозит через дырку в тряпке балагана, только усиливается. "Иностранная литература" # 3.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 191 /05.04/
...Март-апрель, какие слезы! Стихи на грани весны.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 190 /22.03/
Новые песни о старом. Проза минувшей зимы.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru