Открывает номер инфантильная повестушка французского дебютанта Мартена Пажа "Как я стал идиотом" (пер. с фр. Ирины Кузнецовой). Это "Горе от ума", упакованное в формат киноклюквы в духе "Амели". Незатейливое сентиментальное чтиво. Хорошо смотрелось бы в качестве мультика или комикса. Собственно, из этих жанров повесть, названная романом, и произрастает. Оцените уровень юмора: "Библиотекарь несколько дней ломал голову над тем, что бы это значило, а потом погиб при невыясненных обстоятельствах, раздавленный группой немецких туристов под Эйфелевой башней". И градус философии: "Почему нам не дают никого критиковать в свое удовольствие, называть дебилов дебилами? Все ведут себя так, словно люди равны... Но ведь это же не так! Поэтому я имею право протестовать, не улыбаться двадцать четыре часа в сутки, не молчать, когда вижу свинство, и даже ругаться".

Вопрос: зачем "Иностранка" это печатает? Чтобы привлечь молодежную аудиторию? Или показать тенденции развития юношеской прозы Франции? Которая беспомощна ровно так же, как и юношеская проза России? Нет ответа.

За серьезную прозу в номере отдувается тридцатисемилетний мексиканец Хорхе Вольпи. Правда, его роман "В поисках Клингзора" (пер. с исп. Николая Жарова) нашпигован нудными вставками о роли автора и читателя. А также о том, что у каждого из них своя правда и свой метод. Но в целом этот мексиканец работает в правильном направлении, разрабатывая тему кризиса науки в условиях гитлеровского режима.

В тексте фигурируют Эйнштейн, Геринг, Планк и некий Клингзор - правая рука Гитлера по вопросам научных разработок в сфере бесчеловечных научных экспериментов. Его-то и ищет юный физик-американец, засланный в послевоенную Германию. Автор показывает поучительную осведомленность о путях развития послевоенной физики и, кажется, клонит повествование ко всеобщему детерминизму - так, по крайней мере, кажется, если судить по первой части, которую публикует журнал, - но есть опасение, что девушка Ирена, чей силуэт появляется на улицах послевоенного Геттингена, сумеет вывести главного героя на абсолютно чистую воду. Окончание в следующем номере.

По части поэзии в журнале выступают, что называется, в ногу два автора. Это американец Реймонд Карвер в переводе Максима Калинина и классик испанской поэзии Хорхе Гильен работы Натальи Ванханен. Оба поэта, даром что жили в разное время и в разных частях света, исповедуют крайнюю посюсторонность своих лирических высказываний, демонстрируя здоровое переутомление от "метафизических" темнот и литературных аллюзий, которыми питалась поэзия последние полвека. Потому и - в ногу:

На дерево под моим окном села ворона.
Чья она? Теда Хьюза, Галвея,
Фроста, Пастернака, Лорки?
Одна из Гомеровых птиц плотоядных?
Нет. Просто - ворона,
Которая так и не пригодилась
Никому из поэтов.
Она посидела пару минут.
Поточила о ветку клюв и
Улетела из моей жизни.
(Карвер)

Сказал я: диво это
достигло полноты.
Серебряного цвета
дрожащие листы.
Любовь - что шар в зените
в высоких небесах,
и птица на раките,
и полдень на часах.
И птичий голос реял,
и слушал белый свет,
и самый малый плевел
узнал, что он воспет.
(Гильен)

В разделе "Нобелевская премия" обсуждается Эльфрида Елинек. Опубликованы ее нобелевская лекция - как и романы, сильно отдающая прозекторской - и одно эссе. Но главное - напечатана ее беседа с Александром Белобратовым, из которой наконец-то становится ясно, кто она такая, эта самая Елинек, на самом деле - и что ее связывает с Венской школой.

Дама эта непроста хотя бы уже потому, что ставит перед собой умозрительную и, кажется, совершенно неразрешимую задачу: "Я работаю с языковыми и образными клише, я вынуждаю язык обнаружить свой ложный идеологический характер, я, так сказать, подвергаю язык порке, чтобы он вопреки своему желанию говорил правду". Источник ее пафоса - захватанный нацистами немецкий язык - понятен. Пути преодоления - также. Есть только одно "но" во всей этой истории - наблюдать за поркой, которую устраивает Елинек своему языку, невероятно скучно. Особенно когда это происходит в не приспособленных для экзекуций унтер-офицерской вдовы рамках традиционного жанра романа или повести.

Ну, так это выглядит в русском переводе, по крайней мере.

От Елинек удобно перекинуть мостик к реплике Вальдемара Вебера "Что западный читатель ждет от русской литературы". Местами очень точные наблюдения этого автора убиты манерой изложения, то есть языком, который неаккуратно заляпан советизмами. Отвечает на реплику Вебера Дмитрий Пригов, имеющий абсолютный слух на языковые клише. И, само собой, отыгрывается именно так, как умеет это делать только Дмитрий Александрович, одерживая полную риторическую победу над собеседником. Диалога не получается, полемика носит пустопорожний характер.

Об особенностях негативных споров, кстати, пишет Татьяна Венедиктова в статье "Культура спора" устала от себя?". Это своего рода развернутая рецензия на книгу Деборы Таннен, в которой анализируются негативные последствия американской культуры спора.

Но выход есть: "Давайте попробуем принять предложенную идею и посмотрим, куда это приведет, но потом обязательно вернемся назад и шаг за шагом проверим годность базовых посылок чужой мысли и ее аргументации". Старый метод, еще Сократ пользовался. Можно пробовать.