В понедельник, 19 ноября, завершился фестиваль "NET", проводимый на базе Центра имени Мейерхольда группой московских театральных критиков и примкнувшими к ним гражданами, общность которых, согласно буклету фестиваля и трактовкам, излагаемым в СМИ, зиждется на энергии отрицания существующего театра.

Однако показанные на фестивале творения, созданные реально действующими в театральном пространстве режиссерами, оказались вполне миролюбивыми. Нынешний "NET" собрал довольно приличный урожай из спорных, но творчески состоятельных событий. К ним смело можно отнести спектакль Оскараса Коршуноваса "Огнеликий", "Пластилин" в постановке Кирилла Серебренникова и две работы Евгения Гришковца - "Дредноуты" и "По По".

Что же касается "Альцеста" - концептуально важного для фестиваля создания, открывшего его и игравшегося три вечера подряд, лишенного личностного режиссерского авторства и подписанного группой товарищей, то, к великому сожалению, широкого понимания даже у тех, кто заряжен энергией разрушения, он не снискал. Тем более что - в отличие от многого другого, показанного на фестивале, - это творение, появившееся на свет при участии Центра Мейерхольда, может играться и далее. Ведь хоть какие-то экономические законы действуют на территории такого рода театра: вложены деньги в спектакль, надо их и отдавать, возвращать. (Одну из точек зрения на этот спектакль можно узнать из статьи Татьяны Рыбакиной "Практика Клима", опубликованной в "Русской журнале".)

Самой яркой и художественно состоятельной работой из показанных на фестивале "NET" стал "Пластилин", поставленный Кириллом Серебренниковым по пьесе юного драматурга из Нижнего Тагила Василия Сигарева. Спектакль появился на московском театральном ландшафте полгода назад. Он поставлен в Центре режиссуры и драматургии. Известен, моден, по праву прославлен. Серебренников, безусловно, талантлив, и его дара хватило на то, чтобы угадать единственно верный сегодня угол зрения на сложную (многим она казалась апогеем "чернухи") пьесу и чтобы открыть в артистах, чьим уделом, за редким исключением, были массовые сцены, "властителей дум". Сюжет пересказывать не будем. Заметим лишь, он настолько экстремален, что происходящее в пьесе не может не вызывать оторопь при чтении.

Умница Серебренников начисто отказался от любой "бытовухи" в своем спектакле, препарируя пьесу средствами поэтического и психологического театра. Этот психологизм - особый, внебытовой. Здесь не размешивают сахар в чае и не вытирают мокрые руки полотенцем. Артисты, играющие в "Пластилине", "набирают" нужный градус эмоциональной остроты существования в пространстве, не видимом зрителю. Режиссер требует плотной, онцентрированной эмоции. Собственно историю, рассказанную в "Пластилине", Серебренников пересказывает как миф, как эпос, в котором перемешалось все - от древнегреческого хора до советских кладбищенских оград, до боли похожих на спинки общежитских кроватей.

Первая на московской сцене постановка режиссера дает повод к сравнениям, сопоставлениям с работами многих других игроков, уже давно действующих в столичном театре, особенно - в умении опоэтизировать натуралистические подробности существования и увидеть в этом не отражение времени, но его образ.

К большому сожалению, именно с образным мышлением на этот раз не задались отношения у литовского режиссера Оскараса Коршуноваса, показавшего спектакль "Огнеликий". Пьеса немецкого драматурга Мариуса фон Майенбурга, молодого и модного. Ее герой - подросток, определяющим обстоятельством в жизни которого стала родовая травма. От нее и инцест с родной сестрой, и пожар в родительском доме с уничтожением не только стен, но и обитателей. Типичный медицинский случай. И в его трактовке Оскарас Коршуновас становится не доктором, но медсестрой; лечить она не имеет права и может только быть рядом, фиксировать и наблюдать, чтобы в критических случаях "отключить" больного транквилизаторами.

Парадокс, конечно, имеет место быть. Актеры в этом спектакле играют не просто хорошо, а очень хорошо. Однако зачем, почему, во имя чего - так и остается без ответа. Подобная драматургия очень популярна в Европе. Развитие цивилизации достигло некой критической точки, и ее дети, чье появление на свет сопровождали "осложнения в родовой деятельности", не могут, приняв окружающее, безболезненно раствориться в нем. Удушье бензиновой цивилизации, которое абсолютно натуралистично демонстрирует нам Коршуновас, разливая на сцене канистру с топливом, не может не привести к взрыву. Возможно, западная публика нуждается в подобной констатации происходящего средствами театра. Россия - точно не Запад. А является ли им Литва - вопрос дискуссионный... Отсюда и ощущение, что "Огнеликий" сделан не про то, что на самом деле "болит" у его сценического автора, а как продукция, созданная для тех и про тех, кто "заказывает музыку". И в последнем нет ничего плохого, кроме одного - холодно по обе стороны рампы (и на сцене, и в зрительном зале), а, значит, волнения, нерва приходится создавать крепким духом автомобильного топлива.

Абсолютными антагонистами "Огнеликому" Коршуноваса стали две работы Евгения Гришковца - "Дредноуты" и "По По". Гришковец - уже давно фигура культовая. Он крайне популярен в театральном сообществе, его любят смотреть не только зрители, но и коллеги, что бывает в этом цехе не часто. Сам себе и драматург, и режиссер, и актер. Человек-театр, взорвавший московское театральное пространство несколько лет назад. Его спектакли очень похожи друг на друга и разнятся только тем, о чем рассказывает и во что играет этот человек-театр. На этот раз - в "Дредноутах" о Первой мировой войне и состязании английского и немецкого флотов, в "По По" о сюжетах, рожденных в голове знаменитого американца с короткой фамилией, отца современных ужастиков. Если говорить о приеме, на котором строится все творчество Гришковца, он мало чем меняется от спектакля к спектаклю. И на этот раз монологичные "Дредноуты" и исполняемая двумя актерами в Новом Рижском театре (в Москве одну из ролей играл сам Гришковец) работа по Эдгару По разнились только количеством участников. Единство приема - одно из несомненных достоинств Гришковца, этакий фирменный стиль, утратив который он, возможно, потеряет собственное пространство в театре.

Гришковец, прежде всего, рассказчик. Если в его произведениях и существует драматический конфликт, то к "сшибке характеров и мировоззрений" он не имеет никакого отношения. Рассказывать, как известно, можно по-разному. Но тому, как это делает Евгений Гришковец, подражать невозможно. И дело здесь, конечно же, не в отточенности слова (хотя выпускник филфака знает, сколь высока его цена). Личность и точка зрения, от которой он отталкивается, постигая мир, - вот главное содержание его творений. Гришковец - экстрасовременный, но при этом он не зол на мир и не конфликтен по отношению к нему. В своих простых историях он лишает себя права ненавидеть, уничтожать, издеваться над человеком. Он любит другого, зная при этом, что тот, кому он эту историю рассказывает, как правило, к этому другому относится в лучшем случае с подозрением. Гришковец не назидателен и простых ходов избегает. В открытости внутреннего мира человека, на которой настаивает Евгений Гришковец, и сосредоточена его художественная реальность. Именно в этом он прекрасен и неповторим. Именно поэтому число жаждущих увидеть новые и старые работы Гришковца только растет. Выходящие с его спектаклей люди абсолютно уверены, что разговаривал Гришковец именно и только с ними. (Этот эффект часто приводит к тому, что иначе как Женя зрители Гришковца не называют и уходят со спектакля с абсолютной уверенностью, что приобрели близкого личного друга.) К тому же на каких бы сюжетах ни строил Гришковец свои спектакли, они всегда о том, что происходит здесь и сейчас со всеми нами.

Это, конечно же, феномен. Его не надо классифицировать и определять. Он - особое порождение природы и театра, которое не может не быть востребовано. Талантливый, умный, открытый миру, он появился в мире, заряженном энергией разрушения и отрицания, как панацея.

Сыграв два своих новых спектакля на фестивале "NET", Гришковец, как кажется, вновь выступил как миротворец и созидатель, вопреки желанию авторов этого проекта отстроивший мост, который так тщательно поджигают уже не первый год.