В ЦДА им. А.А.Яблочкиной в ноябре два дня подряд в Голубой гостиной показывался спектакль "Встреча". У нас в России эта пьеса современного немецкого драматурга Пауля Барца переводилась как "Возможная встреча".

В литовском спектакле, приехавшем на кратковременную гастроль в Москву из Вильнюса, играют два актера, популярных и любимых в России: Донатас Банионис (Бах) и Регимантас Адомайтис (Гендель). Режиссер спектакля - сын Донатаса - Раймундас Банионис.

Оба актера предпочли дать интервью не сразу после спектакля. С Р.Адомайтисом разговор состоялся на следующий день, за несколько часов до отъезда известного актера в Литву. С Д.Банионисом - чуть позднее, поскольку он задержался в Москве, что позволило применить метод "параллельного допроса" наших гостей.

Несыгранная роль всегда не дает покоя

Русский Журнал: Регимантас, существует ли для вас как актера особая сложность перевоплощаться в конкретное историческое лицо в спектакле - в немецкого композитора Генделя?

Регимантас Адомайтис: Какой-то особой сложности мы не испытывали, в большей мере мы шли за автором, не искали исторических подтверждений, подлинных сюжетов. Пьеса ведь написана о возможной, несостоявшейся встрече двух великих композиторов.

РЖ: А почему, на ваш взгляд, эта встреча Баха и Генделя не состоялась?

Р.А.: В действительности - они не встретились. Гендель все время был занят, редко бывал в Германии, проводя все время в Англии. Но все это - отговорки. Гендель на самом деле боялся Баха. В Германии все знали фамилию Бахов, среди них было много музыкантов. Гендель возненавидел имя Иоганна Себастьяна Баха настолько, что это стало мешать ему самому. Именно здесь кроется их реальный конфликт. Как было в реальной истории, не знаю, такую версию дает драматург, которому я как актер доверился.

РЖ: В этой пьесе ведут дуэль не только два музыканта, но в спектакле ее ведут еще и два актера. Есть ли у вас своя борьба - между актером Адомайтисом и актером Банионисом?

Р.А.: Да, в этой пьесе автор создает не только два типа композиторов, но и два типа художников. Для себя я упрощенно определил задачу: исследование творческой натуры. Драматург дает два типа художественной личности. Оба талантливы, но одному на весы он кладет больше жажды честолюбия, известности, славы, успеха. Другой же совершенно об этом не заботится, прислушивается к внутренним движениям души. Все это выражается не только у музыкантов, но свойственно любым творческим натурам, творящим в искусстве.

На этом автор строит конфликт. Генделю важны деньги, слава, он заигрывает с властью. А Бах говорит: "Я сижу в композиторской келье и вижу Голгофу, народ, кричащий "Распни!". Ему достаточно, чтобы в его сознании возникли звуки и начала рождаться музыка.

РЖ: И все-таки, вы играете только роли - или с помощью роли наносите свои актерские уколы партнеру, превращая эту пьесу еще и в поединок двух знаменитых актеров?

Р.А.: Не могу сказать, что я об этом не думаю. Банионис более знаменит, он - актер, лучше, чем я. Ловлю себя на том, что ему завидую. Это чувство мною используется в нашей дуэли, в которой идет состязание двух композиторов. Но тут еще имеется в виду другое: между нами на сцене должно происходить общение. Поскольку случается, что спектакль не играется долго, то приходится его заново вспоминать, особенно текст. Эти усилия уводят от подлинного общения.

РЖ: Кстати, у вас случаются накладки. Именно так случилось на спектакле в Москве, когда вам попалась неподатливая бутылка шампанского. Светский Гендель, устраивающий ужин для Баха, потчующий его устрицами, морским языком. И вдруг..! Шампанское в его руках не открывается. Признаться, я решила, что вы этот трюк заготовили. И этот деревенский Бах подходит и открывает бутылку дорогого шампанского, так просто, как дешевую бутылку пива. Даже в этом на сцене продолжалась дуэль.

Р.А.: Честно признаться, я растерялся. Такое у нас случилось впервые. И надо же, случилось это именно в Москве. Пауза затянулась, а бутылка все не открывается. Потом ломается пробка. Слова по роли все сказаны. Сцена идет в быстром ритме. Что делать! Стал нести какие-то слова от себя. Банионис пришел на помощь и открыл эту бутылку.

РЖ: Он обижается на вас?

Р.А.: Думаю, да. Он старше, он всегда знает хорошо текст, ничего никогда не спутает. Часто, когда я озабочен своим воздействием (то есть когда погружаюсь в такие вопросы по роли: зачем, почему я это делаю?), выскакивают фразы не по тексту. Партнеру это затрудняет ответы и мешает. Тогда он имеет право обижаться на меня.

РЖ: А вы обижаетесь на Донатаса?

Р.А.: Случается, но то какая-то моментальная обида. Я не могу на него обижаться по-крупному.

РЖ: Какие еще роли вы играете в Литовском национальном драматическом театре?

Р.А.: Есть еще одна роль в комедии французского драматурга Вебера. Мы переводим ее как "Похищение". Я играю Растяпу, который оказывается сильнее киллера, срывает ему заказное убийство. Я выбрал именно роль Растяпы. Мне в кино давали только роли героических мужчин, было интересно попробовать себя в комической роли.

РЖ: Вы, который играли героев, сильных мужчин! Вдруг беретесь за комическую роль. Кстати, Ольга Яковлева однажды поразила меня признанием: ей хочется сыграть роль комической старухи.

Р.А.: Большинство творческих людей выражают в своем творчестве то, чего им недостает. Я не король, но в роли короля на сцене я могу реализовать и утолить свою жажду власти. Многие в творчестве реализуются "комплексуально".

Случается, что тонкой организации художник рисует картины с ярко выраженным тяготением к героике, мощи. Напротив, перед вами сильный, здоровый мужик, а вдруг вы смотрите на его работы и видите, как настойчиво он рисует только нежные акварели. Творчество компенсирует твою недостаточность.

С одной стороны, максимально хочется выразиться, сыграть разное. Однако во все и во всех перевоплощаться невозможно. Твои возможности ограничены природой, амплуа. Наступает момент, когда хочется сбросить с себя этикетку.

В кино у меня были героические роли. Только один раз играл комическую: мы снимались с Колей Караченцовым в роли двух жуликов в фильме по О'Генри "Трест, который лопнул".

РЖ: Что для вас труднее: трагическая или комическая роль?

Р.А.: В первые годы своей актерской работы я опирался на систему Станиславского, можно сказать, прошел эту школу, в которой много-много нужно пробовать, исходя из твоего собственного "я". Со временем решил отойти от такого принципа игры: в трагических, драматических ролях нельзя терять взгляд со стороны. Перевоплощение - болезненный процесс. Михаил Чехов тяжеловесную систему Станиславского облегчил несколькими теоретическими предложениями. Он приводит пример, случившийся с Шаляпиным, которому восхищенно заметили: "Вы так вошли в эту роль!" На это великий певец ответил: "Мне жаль этого Сусанина" (по-моему, Сусанина). Шаляпин рассказывал об этом человеке, он ему сопереживал.

В юности я мучился в этюдах, вяз в "предлагаемых обстоятельствах", поскольку не мог изначально поверить только в свое "я". Трагическая роль - это рассказ о своем персонаже, а не перевоплощение в него. В моей актерской биографии случалось, что я так входил в роль, что подобное вхождение грозило мне помешательством. Речь о роли Франца в пьесе Сартра "Отшельники Альтона".

Комический дар - особый дар. Не каждый способен сыграть комическое. Это чутье присуще не всем и трудно достижимо. Каждую роль в идеале надо играть с определенной долей иронии, юмора.

РЖ: Почему в вашем репертуаре сегодня так мало ролей?

Р.А.: Я долго работал в Каунасе с замечательным режиссером Г.Ванцявичюсом. Потом его перевели в Вильнюс. У него я сыграл все свои роли - Франца в пьесе Сартра, Боркмана в пьесе Ибсена, короля Литвы Миндаугаса, издателя первой литовской книги Мажвидаса - большие драматические роли. Потом в театре произошел кризис. Один режиссер ушел, другой пришел, потом третий. Я даже ненадолго уходил из театра, так как не видел смысла в своей работе. Потом вернулся. Иногда играю.

РЖ: Актеры всегда жалуются, что играют мало, даже когда играют много. Но в данном случае ваш перечень удивляет тем, что вы действительно мало заняты. Может быть, это объясняется тем, что вы наигрались, быть может, вы отказываетесь от неинтересных ролей? Наконец, просто не хотите играть, в конце концов, актер имеет право устать?

Р.А.: Правда, что актеру всегда мало, как бы много ролей не было. Но неправда, что я не хочу играть. Всегда есть такое стремление к несыгранной роли, в тебе живет что-то, не дающее покоя. Хочется идти в театр, найти эту роль, через которую бы ты мог полностью выявиться. Всегда есть такое стремление к несыгранной роли, поскольку любая роль есть ограничение в шкале разнообразий человеческой души.

РЖ: Вы готовы предложить такую роль режиссеру?

Р.А.: Не имею в кармане такой роли. Хотелось бы сыграть в спектакле античного классического стиля почти без помощи жестов, движения, а только словом и волей.

РЖ: Вы родились в 1937 году. Относите ли вы себя к послевоенному поколению. Существует ли для вас понятие поколения?

Р.А.: Я родился в буржуазной независимой Литве. Потом война. Линия фронта проходила недалеко. Помню солдат, окопы. Мы мальчишками собирали патроны и бросали в костер.

Всякое поколение относит себя к потерянному поколению и каждое находит весьма существенные причины для того. Прожив жизнь, понимаешь, что она - только миг. И когда ты идешь уже под гору, то спрашиваешь: "Почему все прожито так быстро?" Ты многое не успел, не сделал, а уже должен уходить. Гложет чувство чего-то несостоявшегося.

Мое поколение во многом несостоявшееся - и тому много причин. Я не хочу возвращаться назад. Я прожил время в той конкретной точке на конкретной Земле. Но прожили мы время не в самых легких, благоприятных условиях.

Когда шла война, мне было пять лет. После войны, помню, мать выращивала помидоры, ездила на велосипеде их продавать, чтобы заработать рубль. Держали корову. Было тяжелое время в общественной жизни - репрессии, ссылки в Сибирь, в лагеря. Из моей близкой родни никто так сурово не пострадал. Но все мы жили на мешках с сухарями. В каждый момент могла приехать машина. Жили в страхе. Страх все пропитывал и пронизывал. Одно дерево растет на благоприятной почве, а другое в грунте на песке, еле-еле пробивается, кора трескается, дерево болеет. Мое поколение - второе дерево.

Далее - жизнь в постоянной лжи, начиная со школы. Говоришь одно - думаешь другое. Твое сознание раскалывается, шизофреническое состояние. В детстве я был глубоко верующим ребенком. Ходил в костел, исповедовался. Мой отец преподавал физику в школе. Сын учителя - и ходит в церковь! Постепенно от церкви нас отодвинули. Потом обязательно ты вступал в комсомол. Мы прекрасно понимали, что такое комсомол, для нас это звучало как ругательство, но я стал одним из первых комсомольцев, поскольку отец работал в школе. Меня заставляли следить за другими, требовали сообщать, читают ли мои товарищи запрещенные книги, заставляли, чтобы я заставлял вступать в комсомол других. И я шел и убеждал других, прекрасно понимая в душе, что же я делаю. Говорил, а сам думал: Господи, не слушайте вы меня. Ложь все пропитывала.

Я родился в буржуазной независимой Литве. Потом война. Линия фронта проходила недалеко. Помню солдат, окопы. Мы мальчишками собирали патроны и бросали в костер.

РЖ: А советское вторжение помните?

Р.А.: Нет. Помню, как немцев выгоняли. Помню, как немцы помогли нам переехать. Отец купил один гектар земли, там построил домик. Нас перевезли на немецком грузовике в деревню. Помню бомбежку. От страха мы залезли под кровать. Бомбежка быстро закончилась. Никаких особенных воспоминаний.

РЖ: Советское время запомнилось. А все, что случилось в последнее десятилетие, запомнилось?

Р.А.: Как не запомнилось! Все рухнуло: железный занавес, цензура, границы. В Литве мы можем ездить на Запад без виз. Даже как-то обидно. Если меня выпускали за границу, то была эйфория. А сейчас, есть деньги - поезжай. Другое дело - проблемы с работой. Мой сын - актер, он без работы, но может поехать в Америку.

РЖ: Однажды мне повезло, поскольку Роза Сирота согласилась дать мне интервью. Мы заговорили о послевоенном актерском поколении у нас, в частности у Г.Товстоногова. Я спросила, почему сразу и столько дарований было открыто? И она мне сказала, что пришло военное и послевоенное поколение, немало пережившее, которому было что сказать. Многое ли в этом смысле могут сказать пришедшие новые поколения?

Р.А.: У тех поколений была сила, существовала плотина, которая их держала. Сейчас дозволено все. Плотина хлынула. Поток западного искусства, свобода во всем: хочешь есть - ешь, хочешь курить - кури, хочешь протестовать - протестуй. У нас молодежь выходит с акциями протеста. Это хорошо. Но я так же вижу другую опасность: настроенность на удовольствия как главный побудительный критерий жизни.

Нет того, что мы так часто слышим в настоящем искусстве - страдания, которое формировало, создавало личность. Спрашивали: "Почему хорошо играл?" - и ответом было: "Много страдал".

Мы стараемся облегчить детям жизнь, уберечь их от страданий. Они вырастают как травинки. Ветер подул - они ломаются.

Десять лет мы живем в свободном демократическом мире, появились свои проблемы, но этот период - действенной силы - надо еще прожить.

РЖ: В этом контексте, что вы думаете об отношениях Литвы и России как литовский актер, как гражданин Литвы?

Р.А.: Появилась граница между Россией и Литвой, которая создает преграды. Я не могу приехать без визы. Это ограничивает культурные контакты.

Я стал меньше сниматься. За пять лет из России не получил ни одного предложения. Бывали периоды, когда предлагали сыграть несколько ролей в год.

Мое желание - поддерживать связи, контакты с российскими коллегами. Я как общался раньше, так буду и сейчас.

Кинематографа в Литве почти нет. Хорошо, что Донатас Банионис снимается в России.

Что же касается меня, то есть и другие причины невнимания ко мне. Мне уже за 60, и в кино я уже не могу играть тех героев, которых играл раньше. Режиссеры в кино работают, прежде всего, с типажами. Тот типаж, в котором я снимался, кончился. И для мужчин - в меньшей мере, чем для женщин, но все-таки - есть понятие возрастных ролей.

Существование самого кинематографа очень изменилось - и материально, и эстетически. Раньше в Литве снималось, как правило, четыре фильма в год. Сейчас несколько лет могут снимать один фильм. В основном - снимают телесериалы. Раньше давало деньги государство. Кто даст деньги на кино сегодня? В России много дают на культуру.

Эстетика кино также изменилась. В эпоху застоя правда скрывалась, что породило в эпоху свободы тенденцию снимать обнаженную правду, чернуху. Потом маятник качнулся в другую сторону: "Давайте снимать приключенческое кино в духе американского". Но у американцев - индустрия, готовая отработанная система.

Наконец, в кино пришли молодые. Про нас не знают. Они более инициативные. У старого поколения нет опыта выживания в рыночных условиях. За десять лет нового строя появилась новая режиссура и новые актеры.

РЖ: По нашим телеканалам довольно часто, между тем, показывают фильмы с вашим участием. Вряд ли вас настолько забыли?

Р.А.: Я сам смотрю с удовольствием хорошие фильмы тех лет. Недавно в очередной раз сел и посмотрел "Белое солнце пустыни". Думаю, многим надоело кино только про убийства, секс, насилие. Включаешь любой канал и везде одно и тоже. Все соскучились по норме. В тех картинах доминировало светлое начало, вера в человека. Я говорю не о пропагандистском кино, а о настоящем кино, которое было и тогда, о человечном кино.

Беседу вела Ольга Галахова.