Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / Театр < Вы здесь
Иосиф Бродский и Михаил Козаков
Вместе с Игорем Бутманом, известным джазистом, Козаков сделал спектакль по стихам Иосифа Бродского

Дата публикации:  11 Января 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Много лет назад Михаил Козаков, безусловно, входивший когда-то в когорту тех, кто определял в советском театре время Ефремова и Эфроса, уехал в Израиль. "На ПМЖ". Его отъезд был одним из многочисленных симптомов кончавшейся (великой?) эпохи. И уже немало лет прошло с тех пор, как он вернулся. Похоже, "на ПМЖ". Создав по возвращении маленький театр в Москве, Козаков назвал его (наверное, чтобы прочнее почувствовать связь с родной землей) "Русская антреприза". Один из спектаклей антрепризы (а их несколько) - "Концерт для Голоса и Саксофона". Вместе с Игорем Бутманом, известным джазистом высокого класса, Козаков, режиссер и актер, сделал спектакль по стихам Иосифа Бродского, великого русского поэта еврейского происхождения, завершившего свой земной путь в Нью-Йорке и погребенного в Венеции.

У Михаила Козакова можно тысячу раз брать интервью, ставя снова и снова каверзный вопрос: почему? Почему уехал, почему вернулся? Можно получить конкретный ответ и комментировать его. Можно спрашивать об этом других - уехавших, вернувшихся, оставшихся. Можно, только вопрос и ответ эти одинаково неинтересны - жена, дети, язык, менталитет... Суета сует... Во всем поколении эмигрантов последней волны был только один человек, которому этот вопрос задавать было нельзя (а ведь задавали - почему де не вернулся?). Бродский. Он-то априорно и твердо знал, что человек размещается не на географической местности, а во времени и пространстве. И неважно, каким "знаком" (то есть на каком языке) благодарит этот человек судьбу за дар пребывания в этом мире. "На то она - судьба, чтоб понимать на всяком".

Вспоминается фотография: Бродский в деревне, на поселении, в ватнике и сапогах. Стоит, широко расставив ноги, засунув руки в карманы. Брошенный почти в тюрьму, одетый в почти тюремный ватник, прозодежду советского ХХ века, он, наверное, неслучайно снят так, что кажется великаном, спокойно высящимся между небом и землей. Поэт, который никогда не был ни русским, ни евреем, ни американцем. В Ленинграде и в деревенской ссылке, в Нью-Йорке и в Венеции он всегда был (именно был, а не стал после вынужденной эмиграции) гражданином мира, обитателем космоса.

...Они выходят вдвоем, Козаков и Бутман, в одинаковых пиджаках образца начала 1960-х годов, в одинаковых кепках, отдаленно напоминающих ту, в которой смотрит на нас с еще одной фотографии Иосиф Бродский. На шее - пестрые шелковые шарфы, их носили во времена молодости Бродского и Козакова, именно тогда, когда через железный занавес заново прорвались к нам джазовые мелодии, музыка свободы. На сцене - письменный стол, освещенный ширпотребовской лампой тех лет, стул, на спинку которого запросто, по-домашнему, будет вешать Козаков снятый пиджак. На столе - стакан чая в простом подстаканнике. Приметы нашей жизни. О времени и о себе? Конечно. Но совсем рядом - мраморный бюст эпохи Рима...

Поэтическая интонация Бродского - подчеркнуто прозаическая, насыщенная бытовыми деталями и конкретикой социума, жаргонизмами, юмором, наконец - ненормативной лексикой, никогда не мешала ему выйти в "пространство в чистом виде". Кажется, что сегодняшний, "вернувшийся", Козаков чувствует особенность этой интонации, знает, вслед за Бродским: нас окружающее, видимое и осязаемое, - всего лишь составные невидимого бытия, его вечного круговорота. И хотя Бродского Козаков читает с эстрады уже давно, теперь перед нами - спектакль, в котором есть лирический герой, то как будто разделенный на музыканта и поэта, то являющийся нам в гармоническом единении двух начал. Этот лирический герой говорит о неполитическом времени и несоциальном пространстве. О пространстве и времени, где перемешаны древняя Греция и брежневский социализм, имперский Рим, библейская Иудея и американский ХХ век и где за шумом эпох отчетливо слышится главный звук: "парка нитку треплет".

Счастливая находка режиссера Козакова - соединить поэзию Бродского с джазом, с импровизациями Бутмана. "Джаз предместий приветствует нас,// слышишь трубы предместий,// золотой диксиленд// в черных кепках прекрасный, прелестный,// не душа и не плоть - //чья-то тень над родным патефоном,//словно платье твое вдруг подброшено вверх// саксофоном"... И совсем неважно, что как раз это стихотворение, написанное в 1962 году, не звучит в спектакле. Все равно вдруг почему-то становится ясно, что музыкальный аналог Бродскому - именно саксофон. Горечь и ирония, скепсис и лирика, безнадежное веселье и веселая грусть говорят с нами двумя голосами - Человека и Саксофона. Впрочем, Саксофон тоже человек, вернее - одинокий человеческий голос, затерянный в джунглях свободы и несвободы ХХ века.

Напевная молитва древнего иудея, стоическое душевное равновесие римлянина и блестящая ирония нашего современника слышатся в музыке этого спектакля. Мудрое знание того, чем кончится краткое пребывание во вселенной, ложится на томительные мелодии блюзов... Твист, танец молодости того поколения... Осенний крик ястреба, предвещающий конец... И неизбывная благодарность за право дышать и быть... И снова твист... Все вместе. И совсем не нужны те конкретные штрихи биографии Бродского, которые вторгаются вдруг в спектакль документальным напоминанием о печально знаменитом суде над поэтом. Потому что все уже расставлено по местам историей, и при этом хорошо известно, что "мир останется вечным.// Может быть, постижимым,// но все-таки бесконечным".

Среди антрепризной пошлости (в том числе и некоторых творений антрепризы М.Козакова) этот спектакль кажется эстетическим пришельцем из каких-то, хочется надеяться, не обязательно прошлых времен.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Петр Поспелов, Большой театр обещают не закрывать /10.01/
Театр не закроют на реставрацию, но даже после открытия в следующем году новой сцены труппа будет сокращена. Союзу Мариинки с "Конвент-Гарденом" и "Метрополитен опера" Большой собирается противопоставить союз с миланским "Ла Скала" и парижской "Гранд Опера".
Григорий Заславский, Карбаускис во МХАТе /08.01/
Муха, которую эффектно и смешно ловит комнатный мальчик, напоминает не столько малороссийское лето, сколько знаменитое лацци с мухой из спектакля Джорджо Стрелера "Арлекино - слуга двух господ".
Михаил Малыхин, Щелкунчик в зазеркалье /29.12/
Всего год назад сюрреалистического "Щелкунчика" поставил в петербургском Мариинском театре художник и скульптор Михаил Шемякин, а всего месяц назад на сцене Датского Королевского балета Щелкунчика показал Алексей Ратманский. После этого, казалось, трудно изобрести нечто новое...
Николай Песочинский, "Красная книга" театральных авангардистов /29.12/
Петербургский фестиваль новых театров, театров-студий и студийных работ "Рождественский парад" обещал эксперименты и споры о них. Не все еще забыли особенную роль "fringe", "off-", альтернативных фестивалей.
Григорий Заславский, Итоги театрального полусезонья /25.12/
Подведение итогов года в эти декабрьские дни выглядит тем более странно, что год и два назад подводили итоги века, даже - тысячелетия. И на фоне этих итоговых обзоров наш сегодняшний ретроспективный взгляд неминуемо окажется куцым.
предыдущая в начало следующая
Ирина Холмогорова
Ирина
ХОЛМОГОРОВА

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Театр' на Subscribe.ru