В Театре сатиры известный театральный педагог (и чуть менее известный как режиссер) Владимир Иванов поставил пьесу Джона Пристли "Время и семья Конвей", для отечественного слуха отдаленно напоминающую то чеховских "Трех сестер", то чеховский же "Вишневый сад". Семья в процессе распада, семья в процессе разъезда, продажа дома - непродажа дома, - все эти чеховские истории звучат у Пристли то громче, обнаруживая черты сходства, то затихают, и тогда заметнее становятся реалии послевоенной Британии, и одновременно - совершенно диккенсовская печаль и сентиментальность его, Диккенса, финалов, где автор подводит итог обманутым ожиданиям и несбывшимся большим надеждам.

"Время и семья Конвей" - вообще не из тех спектаклей, которые нравятся и с первой минуты влюбляют в себя. Скорее, наоборот. Тем более здесь, на Триумфальной площади, в огромном - цирковом - зале на тысячу триста кресел. В таком месте куда больше обстоятельств - против такого спектакля, чем за него. Цирковой манеж давно уже перестроен в театр, но законы манежа, кажется, срабатывают поверх воли действующих лиц сцены и служителей театральных кулис (или воли оказались такие - сонаправленные, не противоречащие друг другу). Музыка праздничного и одновременно древнего, грубого искусства на протяжении десятилетий подсвечивала и раскрашивала пьесы Островского, Маяковского, Брехта (не говоря уж о ныне забытых репризных советских комедиях, которые "поднимали", в которые вдыхали жизнь своим мастерством). Они и авторов брали себе по плечу, тех, которые не противились такой яркой раскраске. Наоборот - сами рвались на площадь и не думали о мелочах. Брехт, Маяковский, Бомарше...

Сравнение, быть может, грубое и некорректное, но: зритель, который пришел в кинотеатр, где показывают эротические фильмы, будет расстроен, даже раздражен, если ему вдруг предложат что-то из киноклассики.

***

История семьи Конвей и неспешно разваливающегося уклада, история, в которой негромкие и неторопливые разговоры составляют чуть ли не основу бытия, где даже праздники не принято проводить в шуме и гаме, - такая театральная история поначалу совершенно потрясает зрителей Театра сатиры. Они сидят в этой необыкновенной тишине, слушают и - точно как Чацкий - и слушают, не понимают. Будто оглоушенные этой нежданной тишиной.

Чужая история.

Один известный критик верно заметил, что в Театре сатиры актеры играют, точно раскрашивают свою роль маслом или гуашью, но ни в коем случае не акварелью, чуждой манере этого театра. Здесь принято было ставить спектакль на актера √ премьера. В центре мог быть Анатолий Папанов или Андрей Миронов, Ольга Аросева или Вера Васильева, а раньше - Хенкин, Поль, Лепко, блестящие премьеры доплучековской Сатиры... В ансамбле, где голос одного дополняют голоса других актеров и никто не тянет одеяло на себя и ничья игра изначально не выпячивается, в Сатире играть не привыкли.

Во "Времени и семье Конвей" Владимир Иванов взялся идти поперек традиций Театра сатиры, зрительских ожиданий.

В интервью, данном вскоре после назначения, Александр Ширвиндт иронизировал над самим названием театра: "Сатира - это же анекдотическое название сегодня. Памяти сатиры? Или имени сатиры? Все равно, что имени Пушкина или Гоголя. Раньше была сатира, когда бились за трилогию Маяковского или когда закрывали "Самоубийцу"... Какая сейчас сатира?! Юмор, ирония, улыбка, пародия". Судя по последней премьере, поиски идут в самых неожиданных направлениях.

Говорят, на первом спектакле некоторые зрители покидали зал с чувством обманутых вкладчиков. Уходили во время действия и в антракте. Шли на комедию (а тут на весь спектакль - одна или две шутки, да и те - для улыбки, скорее, а не смеха ради), шли в Сатиру, посмотреть на любимых народных артистов. А получили какую-то длинную историю с запутанными прыжкам во времени, с тем, что в кино называется флэш-бэками: опустились сшитые из ткани стены - значит, время прошло; снова поднялись и заняли свои места - значит, время вернулось "обратно" (художник - Владимир Максимов). Роман - не роман, но житейскую драму в духе - раз уж в ход пошли кинематографические сравнения - фильмов Этторе Сколы, описывающих жизнь нескольких поколений одного дома. Где на одиннадцать исполнителей - одно знакомое лицо, Юрий Васильев. Да и то: все привыкли видеть его героем-любовником, этаким прыгающим фатом, жонглирующим тростью, танцующим и поющим. А в новом спектакле, в каком-то старящем его парике, он выразительно играет невыразительного "делопроизводителя"... Хорошо играет, освобождаясь от, казалось, уже навсегда прилипших улыбок и масок. Он от этой свободы как будто и сам получает удовольствие. А публика далеко не всегда радуется такому "неузнаванию" и такой актерской свободе.

К достоинствам и недостаткам спектакля приходится пробираться, перешагивая через "каноны восприятия", "театральную традицию". Даже в тех законах, которые поставил над собой художник - режиссер Владимир Иванов, - немало найдется несоответствий: Валентина Шарыкина (в роли миссис Конвей) следует прежним своим привычкам, играет так, как принято в Театре сатиры, показывает - возможно, даже против воли, - чем сильны актеры Сатиры. Но в спектакле Иванова это выглядит как наигрыш, как - если сравнивать с музыкой - не вовремя отпущенная педаль, когда ее игра своим громким и жирным отзвуком "ложится" на следующую ноту. Впрочем, внешне милая Е.Подкаминская, вчерашняя выпускница "Щуки", временами переигрывает и пережимает сильнее своих мастеров. Переломить эту претенциозность молодой актрисы режиссеру не удалось. Хотя - по игре других - заметно, что театральный педагог Владимир Иванов особенно внимателен к молодым актерам. Хорош А. Колган в роли Алана, милого и миролюбивого толстяка √ "единственного счастливца" в этом доме (вот где √ чистый Диккенс!). Настоящей, то есть серьезной удачей можно назвать роль Эрнеста Биверса в исполнении Бориса Тенина. Без аффектации, вообще √ без какого-либо нажима, едва заметными, тонкими перепадами интонаций он играет реванш парвеню, не позабывшего давнего унижения, всеобщего презрения, которым встретили его, человека простого сословия, в доме Конвей.

Сложно говорить о спектакле, недостатки которого - во всяком случае, их добрая половина, - происходят от несовпадения с ожиданиями...

Ожидания меняются вместе с публикой. Но есть в спектакле недостатки, идущие, как говорится, уже изнутри театрального сочинения. Рядом с актерскими удачами еще заметнее игра, которая идет "мимо", вразрез с объявленными намерениями постановщика. Пережимает А.Кирсанова, совершенно пустым, без истории, то есть - без биографии (а ведь он воевал, судя по замечаниям окружающих!) выходит на сцену Александр Барило┘ И сам спектакль кажется собранным простым путем сложения, когда одна сцена просто прилагается к другой, не прибавляя содержания, исключая любую возможность повышения или снижения градуса от сцены к сцене.

Здесь, впрочем, мы приближаемся к совсем уже общей теме, не имеющей даже отдаленного отношения к совпадению или несовпадению со зрительскими ожиданиями. В драме Пристли почти нет ничего такого, чтобы трогало сегодняшнего зрителя, трогало по-настоящему, задевало всерьез. Одна моя знакомая этим моим сомнениям нашла почти библейски точную формулу: есть время для семьи Конвей, а есть время для "Времени и семьи Конвей". И последнее как будто окончательно уже кануло в Лету.