Русский Журнал / Обзоры / Театр
www.russ.ru/culture/podmostki/20020228_zas.html

Город на одной ноте
В "Школе современной пьесы" сыграли еще одну пьесу Евгения Гришковца

Григорий Заславский

Дата публикации:  28 Февраля 2002

Второго марта в московском театре "Школа современной пьесы" - премьера пьесы Евгения Гришковца "Город". Евгения Гришковца, самого что ни на есть современного драматурга. Теперь "Город" идет сразу в двух столичных театрах - в Театре под руководством Олега Табакова (там пьесу Гришковца поставил Александр Назаров, актер и режиссер "Современника") и вот в "Школе современной пьесы", в постановке Иосифа Райхельгауза. Журналистам дали возможность посмотреть спектакль на одном из первых прогонов. Приходится писать и судить по полуфабрикату (где-то и как-то мне уж приходилось замечать, что критик - тот, кто занимается сыроедением не по доброй воле) .

Кажется, этот случай - тот самый, когда нельзя сказать, который из спектаклей лучше, который - хуже. Они по-разному хороши и по-разному плохи. Так, впрочем, было и когда в "Табакерке" Евгений Каменькович поставил пьесу Ясмины Реза "Искусство", уже с успехом шедшую во французской - "аутентичной" - версии.

"Искусство" в подвале у Табакова оказалось человечнее, а само прочтение Каменьковича - более русским, если угодно. Как бы иронизируя над русским пониманием французской жизни, герои - три закадычных товарища, которых вдруг разлучает и ссорит покупка одним из них абстрактной картины (за бешеные, правда, деньги), - герои эти жуют длинные французские багеты и запивают хлеб красным французским вином. Прямо из горлышка.

"Искусство", впрочем, идет время от времени в "Табакерке" и спектакль можно (и даже стоит) посмотреть.

"Город" у Табакова тоже вышел человечнее, проще.

Пьесу Евгения Гришковца режиссер Александр Назаров открыл знакомым психологическим "способом". Персонажи узнаваемы, характеры - может быть, даже ярче, чем того требует неконкретная манера Гришковца, отсылающая к каким-то общим ситуациям, всечеловеческим состояниям. Эта яркость, расцвеченность - пожалуй, особенно заметна на фоне графики, едва - карандашным контуром - обозначенной декорации, макета типовой квартиры: в нужный момент сцену загораживает ширма-комната, ей на смену выезжает ширма-кухня...

Иосиф Райхельгауз озабочен поиском нового языка, новой манеры. "Нужны новые формы".

И эти новые формы нашлись. Давид Боровский, названный в программке художником спектакля, живописует не только сцену, но саму жизнь, увлекается ее обыденной блеклостью. Чтобы попасть в театр, в зал "Зимний сад" (где прежде Райхельгауз поставил "Чайку", а потом - "Записки русского путешественника" Гришковца, где сам Гришковец играет свои монологи и сочинение на двоих "Планета"), каждый зритель вынужден обойти театр кругом, пройти мимо самых настоящих бомжей, что сутки напролет крутятся у мусорных баков ресторана "Узбекистан". В соответствии с приложенным к каждому билету планом, по пожарной лестнице публика добирается до своих кресел. Буфет, гардероб и туалет не работают, - подпись художественного руководителя в уже упомянутом плане снимает все возможные вопросы.

Зрительские ряды выстроены двумя зеркально сходящимися амфитеатрами, первые ряды - можно сказать, глаза в глаза. И если бы Райхельгаузу пришло в голову включить в спектакль песню Окуджавы "Возьмемся за руки, друзья!", зрители первых рядов смогли бы без труда материализовать эту поэтическую просьбу.

Несколько высоких лестниц-стремянок возвышаются надо всем и всеми. Под ними - банки с краской на предусмотрительно подстеленной бумаге. Краска в спектакле прямого участия не принимает, а вот на лестницы забираются актеры, чтобы с высоты обратиться к публике со своим монологом или вступить в диалог. Диалоги у Гришковца - суть монологи, разделенные на реплики. Так что "географическая" обособленность актеров материализует обособленность их речи, ее - принципиальный монологический строй. И это как раз можно счесть режиссерским открытием.

Другое дело, что удовольствие от верно найденной интонации - у Саида Багова, который играет героя, у Юлии Меньшовой - в роли жены героя, Виктора Шамирова, Альберта Филозова и самого Райхельгауза в роли водителя, - это удовольствие со временем улетучивается, а вернее сказать - так и не складывается в удовольствие.

Бывает, что в похвалу той или иной премьере ставят как раз интонацию. Говорят: очень хороший спектакль, и есть в гнем... интонация, замечательная такая интонация. Но интонация - нечто эфемерное, летучее, что украшает все, поверх сюжета и хорошей игры. В "Городе", который вышел в "Школе современной пьесы", интонация - пожалуй, единственное неоспоримое достоинство. Одна на весь спектакль, довольно скоро утомляющий монотонностью, даже убаюкивающий, в том числе и простым, то есть все так же - монотонным чередованием монологов, больше похожих на один-единственный монолог, разбитый на разные голоса. Можно было бы сказать: как речевка, но речевка - это что-то бравурное, безнадежно-воодушевленное, а у Гришковца интонация, конечно, другая, - по верному и чрезвычайно элегантному замечанию Дарьи Коробовой, - "растерянного добросердечия".

Тут уже хочется понять: "голая" интонация - это свойство пьесы или - не совсем удачная режиссерская находка? И то, наверное, и другое. Но больше - все-таки пьесы. Герой ее, переживающий уже ставший притчей во языцех кризис среднего возраста, надумал вдруг уехать в другой город. Не куда-то, а - от нынешней своей в целом благополучной жизни. Равнодушный к жене и друзьям, он весь - в себе, в своих не слишком разнообразных, скорее - едва-едва обозначенных переживаниях по поводу отъезда. На два часа без антракта этих не самых оригинальных мучений оказывается маловато. И "прямая трансляция звука с Трубной площади", которая ведется во время спектакля не добавляет особого разнообразия: кто-то газанул, кто-то, наоборот, притормозил.

Конечно, и в сером, каким угрюмо раскрашена жизнь "Города", можно различить оттенки. Не так добр герой, Сергей Басов, каким его "малюет", списывая с Гришковца, добряк Сергей Беляев в спектакле Театра под руководством Олега Табакова. Комический, характерный актер, в герое "Города" он ищет и находит милую суетливость, непонимание того, что с ним самим происходит... "Со мною вот что происходит", - этой определенности, ведомой лирическому герою Евтушенко, он как раз и лишен. Что-то происходит, конечно, тянет куда-то, но что? и как? Он обаятелен и потому обаятельными кажутся все вывихи его поведения. Забавно еще: в спектакле Назарова герой уезжает, в спектакле Райхельгауза - возвращается на свою лестницу. Хотя на самом-то деле должно происходить как раз наоборот. Саид Багов всю милоту и душевность "снимает", выводит за скобки, оставляет уже знакомым персонажам Гришковца - из "Как я съел собаку", из "Одновременно". Чтобы лишить его многих знакомых и любимых черт, приходится "рубить" реплики и монолог героя, отчего он выходит жестче и равнодушнее. И сострадаешь уже не ему и его обыкновенным слабостям (о чем справедливо говорят ему и друг, которого играет Виктор Шамиров, и отец - Альберт Филозов), а жене, которая у Юлии Меньшовой вышла человечнее и понятнее. И от этого ее переживания стали даже важнее, во всяком случае ближе...

Желание, чтобы все было "как в жизни", стремление к правдоподобию, которое включает в спектакль сначала ни в чем не повинных бомжей, потом - звуки с Трубной, в какой-то момент, конечно, вступает в противоречие с самой природой театра (=представление). Одно дело - идя на поводу у жизни, завышать цену за поездку. У Гришковца герой и водитель торгуются, кажется, из-за мелочи: один говорит о тридцати, другой просит пятьдесят. Иосиф Райхельгауз в роли бывалого шофера сразу запрашивает сто. В Москве нынче такие цены. Но когда после такой настойчивой и всеобъемлющей борьбы за правду после спектакля публику все-таки выпускают в фойе, где все, как выясняется, нормально работает - и гардероб, и туалет, и даже буфет, начинаешь думать о том, как мало стоит иллюзия. Как долго и дорого ее выдумывать и собирать - безо всякой гарантии на успех, поскольку не только каждая новая работа, но даже каждый следующий спектакль может провалиться по тысяче причин... И как легко все разрушить. Расписаться в бессмысленности собственных исканий.

***

Скупа жизнь.

От этого беда? И не этой ли монотонности и, как формулировали в советские времена, мелкотемья старались избежать в "табакерке", когда раскрашивали и "принаряжали" каждую роль?!