В своей книжке "Когда выгоняют из Большого театра" патриарх русской оперы Борис Покровский откровенно выражает свое презрение к веризму (от итальянского vero - "правда жизни", направление итальянской оперы конца 19 века). Хотя к своему юбилею мэтр поставил не что иное, как "Плащ" Пуччини, превосходящий своей грубостью многие другие опусы веризма. Вот, даже Покровский вынужден признать, что в театре последнее слово всегда за публикой. Публике плевать на режиссерские рефлексии. Публика хочет зрелищ, секса и театральной крови. Поэтому "Сельская честь" и "Паяцы", краеугольные манифесты веризма, повествующие в духе Карамзина о том, что и крестьянки чувствовать умеют, шли и впредь будут идти с неизменным кассовым успехом. Привязанность оперных посетителей к грызне кулис и душераздирающим мелодрамам Масканьи, Леонкавалло и Пуччини из того же разряда, что и страсть отечественных домохозяек к латиноамериканскому мылу. Мелодия мельчает и спускается с небес на грешную землю, но почему-то публика выбирает именно это, а не сладкозвучного Беллини вкупе с героическим Верди. Ведь и Баскова любят у нас больше, чем, например, любого другого певца, поющего оперным голосом.

Удар по яйцам

Премьера "Новой оперы" запрограммирована на скандал. Все в ней - вызов. Вызов добропорядочности старомодной оперы, вызов привычным представлениям о нормальном спектакле, вызов пуристам и блюстителям хорошего вкуса. Вызов скуке и толстым манекенам, неподвижно поющим на фоне гнилых тряпок. Сначала спектакль отторгает, потом затягивает, смешит и заставляет содрогнуться.

Сюжет "Паяцев" - реальное событие. Маленький Леонкавалло, живший в имении отца в одной калабрийской деревне, отправился поглазеть на представление бродячей труппы, и во время этого спектакля один актер зарезал свою жену и ее любовника. Спустя годы в своей опере композитор изобразит, как сквозь низменную похоть и грубость отбросов общества пробивается слабый росток трепетного чувства и непридуманного страдания. В знаменитом Прологе кажется, что устами старого актера до нас хочет докричаться сам автор: "Актер тоже человек!!!" Неслучайно стиль "Паяцев" часто определяется не иначе, как "опера крика".

"Новая опера" обновляется и пробует на вкус новую жизнь. Без пыли. Новаторский постановочный стиль финского режиссера-модерниста Кари Хейсканена и холодноватый европейский радикализм сценографа Эрнста Гейдебрехта (наш эмигрант в Германии), объединившись в своем ультрарадикальном натиске, с удвоенной силой испепеляют такие понятия, как традиция и рутина. Свежая струя вносится за счет богатого опыта в драме и кино (плюс непростой личный опыт творцов) - и получается весьма оригинальный гибрид, скучать, во всяком случае, не дадут никому. Хейсканен выиграл у себя на родине некий счастливый грант и теперь в течение пяти лет ставит все свои спектакли за государственный счет (для наших бедных театров - факт немаловажный). Появление "Паяцев" подтвердило клинический диагноз прошлого сезона, когда, корчась в припадках человеческих патологий, сцену терроризировала нервно-эпилептическая "Сельская честь" той же режиссерской команды. В церебрально-паралитических "Паяцах" персонажи тоже выглядят потенциальными клиентами психушки, людьми с душевными и физическими изъянами. (И то и другое Хейсканен уже ставил на Савонлиннском фестивале, но, говорят, сейчас - другая редакция). Таким образом, дилогия закольцевалась - по стилю и содержанию. Да и формальное репертуарное единство сиамских близнецов восстановлено (на Западе эти оперы почти всегда объединяются и идут в один вечер под аббревиатурой Cav/Pag). Правда, в "Новой опере" вам придется заплатить за удовольствие дважды - спектакли даются раздельно.

Угадать, что идут именно "Паяцы", можно только по набившей оскомину музыке. Картинка - совершенно "из другой оперы", сплошной перпендикуляр. Действие происходит в наши дни в неком американизированном пространстве. Вместо калабрийской деревушки, куда приезжает труппа бродячих комедиантов, - третьеразрядная местечковая киностудия, где снимают дешевые мыльные сериалы. Входя в зал, попадаешь как будто на киностудию, оскалившуюся гирляндами софитов, мониторов и прочей техники. Момент, когда начинается спектакль, неуловим - сцена открыта, и студию начинают готовить к съемкам еще до взмаха дирижерской палочки. Из толпы снующих монтировщиков резко выделяется хромой мальчик-даун на посылках. Герои и массовка все в джинсе, кое-кто в темных очках (костюмы Марии Даниловой оценить трудно, настолько они кажутся нетеатральными, взятыми из жизни). Неврастеник Канио - этакий местный Мэйсон, продюсер и звезда с комплексом неполноценности, вырваться в большое кино таланта не хватило (Николай Черепанов весьма вписался в режиссерскую концепцию тем, что по всем ухваткам сам является типичным тенором-провинциалом, но с неплохими данными). Его гражданская жена Недда - корчащая из себя примадонну плохенькая, но смазливая актрисулька (неуклюжая в движениях и вокале Марина Ефанова демонстрирует все прелести новосибирской школы женского пения, к которой, кстати, принадлежит и знаменитая Галина Горчакова: широкий, но при этом плоский, безвибратный звук, нажим, форсирование, сползающие верхние ноты - ни одной в точку - и песочный шелест как главную краску тембра). Все на студии, кроме мужа, знают, что она крутит роман со звукооператором Сильвио, гладеньким и пустым мальчиком (баритону Сергею Шеремету, идеально созданному для лирических излияний, более тяжелые и страстные кантилены Леонкавалло явно не подошли по размеру). Толчок событиям дает то, что Недду агрессивно вожделеет комик Тонио, отторгаемый всеми хромой калека, переболевший в детстве чем-то вроде полиомиелита (заметная актерская работа "растущего" Николая Решетняка, прекрасный трагикомический гротеск, и - несмотря на слишком прямолинейную манеру звука - самый яркий вокальный портрет, как раз в духе веризма). Ну, а дальше...

Впрочем, оставим в стороне пение, не в нем главное достоинство спектакля - сам брутальный стиль Леонкавалло не предполагает особого белькантирования; как минимум, достаточно накала эмоций и эффектных истошных воплей. С сочувствием остается заметить, что "певческие" промежутки (то есть более половины оперы) для большинства солистов представляют, увы, процесс тяжелой работы - так мучиться вокалом, с таким трудом переваривать его - хочется назначить молоко за вредность производства. И - утешиться старой пластинкой с Каллас и Гобби. Партитура "Паяцев", в кругах снобов именуемая "пожарной музыкой", не дает абсолютно никаких шансов на утонченную трактовку и оркестру - часто это нечленораздельный ревущий аккомпанемент, заглушающий голоса. Но с другой стороны, нет слабых партитур, везде можно найти интересное. Без сомнения, Евгений Колобов с его метафизическими ухищрениями сумел бы открыть нам "Паяцев", каких мы еще не знали, но он... разлюбил дирижировать. У выходящего к дирижерскому пульту Анатолия Гуся, будем надеяться, находки все впереди. Радует хотя бы то, что музыка звучит в полном объеме, без купюр. Невротическое "Смейся, паяц", галантная серенада Арлекина (отданная звонким тенорам) и все другое - на месте.

Главный персонаж русско-финских "Паяцев" - славный хор "Новой оперы", наконец получивший в подарок бесплатный бенефис. Мало того что под руководством Натальи Попович ювелирно отточена звуковая палитра, так еще каждого хориста режиссер наделил подробно разработанной персональной ролью - получился не безликий стоячий монолит, как чаще всего случается в оперных постановках, а мощная, активно пульсирующая лава, полифонически движущаяся, танцующая, играющая. Такого мы еще не видели.

Кульминационная сцена - съемка - растормошит даже угрюмых циников, столь она изобретательна. Возможно, что это пошло и не слишком умно. Но кто в здравом рассудке будет требовать ума от мыльных сериалов? Тем более - от пародии на их съемки? Ну разве не прелесть сексуальные шашни бойкой хозяйки с посетителями своей пиццерии, которых она прячет в безразмерный шкаф? Разве не прелесть силовые бои полуголых стриптизерш - артистки хора тумасят друг друга на славу. А еще вам продемонстрируют, как снять постельную сцену, не ложась в постель и вообще не ложась... Стоит посмотреть. Тем более что изображение транслируется с камеры на большой экран. Среди всех искусств кино у нас - наиважнейшее.