Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / Театр < Вы здесь
Круг, ставший спиралью
Послесловие к московским гастролям Театра имени Шота Руставели

Дата публикации:  8 Мая 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Так бывает, когда в воду бросают камень - и еще долго расходятся круги на воде. В 1975 году 12 сентября в столице советской Грузии городе Тбилиси в воду был брошен камень. Имя ему было "Кавказский меловой круг" Роберта Стуруа в Театре имени Шота Руставели. Спектакль, объездивший вокруг света с таким триумфальным успехом, что города мира, казалось, соревновались друг с другом в длительности оваций. Бытует ошибочное мнение, что спектакль играется в Грузии периодически на протяжении 27 лет. Скажем так: он играется эпизодически. А последние два с половиной года спектакль вообще не шел и буквально только что восстановлен его создателем. Теперь его вновь привезли в Москву и сыграли на сцене Театра имени Моссовета 18, 19, 20 и 21 апреля. Что показали эти спектакли?

Что Татули Долидзе (вторая исполнительница этой роли после блестящей Изы Гигошвили, которую Москва не увидела, к сожалению) выглядит так, как во время первых гастролей "Круга" в Москве, в 1980 году. И играет Груше еще лучше, подтверждая справедливость высказывания великой английской актрисы Эллен Терри: "только в пятьдесят лет понимаешь, как надо играть Джульетту". Рамаз Чхиквадзе вновь доводит публику своим выходом в третьем акте до исступления. Текст пьесы для Грузии стал пугающе актуальным. "Кавказский меловой круг" руставелевцев превратился в сакральную материю театра, как это иногда происходит с великими спектаклями.

Но многие спектакли Стуруа, до и после "Круга", можно было бы восстановить, и они смотрелись бы сейчас отлично.

Роберт Стуруа взял пьесу Бертольта Брехта, которым тогда бредил весь мир (в Италии его ставил Джорджо Стрелер, а в России - Юрий Любимов; и это - особые страницы мирового театра). Совершенно формальный грузинский акцент пьесы был усилен переводом братьев Джорджанели. И вот круг сцены завертелся, по нему пошел "лунной походкой", задолго до Майкла Джексона, Ведущий √ Жанри Лолашвили. Глашатай в кожаной робе и красной каске мотоциклиста с зеленовато-белой маской, нарисованной гримом на лице восседал на муляже коня. Няньки в пуантах и по балетному скрестившие руки на груди пели "Аллилуйя" пупсу в пеленках. В третьем действии кукла с чисто театральным неправдоподобием превращалась в мальчика лет шести. Сверху свисали высокохудожественные тряпки Гоги Алекси-Месхишвили, прорехи в которых напоминали и колеса телеги, и паутину. С кошачьей грацией и безумным весельем в глазах сластолюбец ефрейтор Гурама Сагарадзе охотился за простоволосой служанкой. Нигде в мире добрые герои не казалось таким привлекательным, как эти настоящие родители чужого ребенка, прачка Груше, солдат Симон. И их судья и защитник, вечный лицедей, способный переиграть самого себя, с тряпичным телом и гуттаперчевым лицом, великий актер Рамаз Чхиквадзе в своей первой звездной роли. Спектакль об истинной матери и справедливом народном судье удивительным образом временами выглядел как архаическое грузинское площадное действо. А еще восемь блистательных зонгов Гии Канчели, тогдашнего завмузчастью театра: речитативы, имитация грузинских народных песен, псевдоитальянское бельканто "арии" Аздака. "Сенце ля ма-а-ма, сенце ля мо-о-мо". Живая музыка, небольшой оркестр с дирижером в оркестровой яме, Музыкант Лела Сикмашвили на сцене, играющая на пианино и вывернутых наизнанку струнах рояля. Она и Ведущий выглядели как представители арт-рока семидесятых. "До, ре, ми, соль, фа, ре, до, ми, ре, фа, ре, соль, ми, ре".

***

Кроме "Круга", который является хорошим введением в режиссерский язык Стуруа, руставелевцы привезли еще три его спектакля. И, прежде чем начать говорить о них, напомним, что Роберт Стуруа учился у великого грузинского режиссера Михаила Туманишвили, который, в свою очередь, был учеником Георгия Товстоногова, называвшего Стуруа и Темура Чхеидзе своими "творческими внуками". Театр Стуруа - непсихологический, условный, большое внимание в нем уделяется жесту, мимике, мелодическому и интонационному звучанию речи актеров, пластическому рисунку и музыкальности спектакля в целом, его броскому визуальному и художественному решению. Это театр режиссера-концептуалиста. Стуруа - мастер парадоксального прочтения классики и критического взгляда на современное общество в своих спектаклях.

Залы, в которых идут спектакли театра Руставели в Москве, обычно забиты до отказа. Для тех театралов, кто со стажем, театр Стуруа продолжает быть "нашим" театром, а не чужим. Одним из представителей великого театрального явления мировой истории - "советского театра" эпохи завуалированной в подтексте спектакля свободы. Театром, который, в прямом и переносном смысле, слава Богу, еще жив.

Следующим после "Круга" был "Человек ли он?!". Реальная супружеская чета актеров, младшие представители старой гвардии театра, - Татули Долидзе и Жанри Лолашвили - сыграли в нем хрестоматийно знаменитую литературную супружескую пару Ильи Чавчавадзе. Убийство этого великого грузинского писателя в 1907 было одной из самых позорных страниц в истории Грузии. Оно не было раскрыто, заказчиками были представители социал-демократической партии Грузии, расправившиеся таким образом с влиятельным в народе политическим противником. "Сами убили, и сами разбирайтесь" - комментирует вялое расследование этой смерти чиновник из России, персонаж, которого, да и "отчужденные" разговоры героев Чавчавадзе о гибели своего создателя, ввели в спектакль авторы инсценировки. Ими являются сам Роберт Стуруа и писатель Тамаз Годердзишвили.

Идиллическое существование супругов с челядью, проживающих свой век вроде бы в духе гоголевских помещиков, обманчиво. Оно выворачивается наизнанку миманс-сценой гиперболизированного обжорства, когда, под звуки величественной грузинской песни "Мравалжамиэр" ("Многие лета"), герои с животной жадностью пожирают кушанья. Не настоящие, а нарисованные - в стиле Пиросмани. Луарсаб, грузинский аналог Обломова, бесцельно проедает свою жизнь и имение и умирает, не оставив потомства. Трагический мотив бездетности Луарсаба с женой режиссером усиливается внезапной смертью Дареджан. Она умирает после долгих молитв супругов о наследнике, будучи на сносях (в повести она умерла от шарлатанского снадобья, которым лечилась от бесплодия). Луарсаб уходит из жизни с возгласом "Алазани, Алазани", строчкой из ранее цитируемого им стихотворения того же Ильи Чавчавадзе о реке, протекающей в самом сердце Грузии, Кахетии. И русский чиновник хладнокровно перешагивает через него, оставившего свою несчастную землю без хозяина.

У гастролей в Москве "Двенадцатой ночи, или Как вам будет угодно", ранее побывавшей на Театральной олимпиаде, - многострадальная история. Насколько важно чувствовать себя на гастролях максимально приближенным к условиям своей сцены, знают все театралы-профессионалы (недаром Лев Додин всюду возит за собой коробку Малого Драматического театра). Но театр Руставели за собой не повезешь, и, увы, на Олимпиаде этот спектакль чувствовал себя дискомфортно в пространстве сцены МХАТ им. Горького, а теперь в театре Вахтангова актеры оказались в весьма подходящих условиях. Но зато не смогли должным образом поставить освещение. И потерялся "рождественский" занавес с белыми ангелами и звездами, который погружает происходящее в небесную голубизну.

Это решение рождало ассоциацию со стихотворением "Цвет небесный" Николоза Бараташвили: "В этот голубой раствор погружен земной простор". Художник Г.Алекси-Месхишвили, чьей филигранной работе в "Двенадцатой ночи" могут воздать должное знатоки, в соответствии с концепцией Стуруа создавал аллегорию рая на земле. Но населяли Иллирию не ангелы, а беспечная и развеселая ватага стиляг в роскошных, вышитых бисером и разноцветным стеклярусом, ядовитого смешения красок, костюмах. Для них были сшиты костюмы эпохи дендизма в Англии начала XIX века.

Эта компания подданных герцога Орсино и графини Оливии могла бы праздно шататься на проспекте Руставели. Сэр Тоби Белч, со вкусом выпивающий философ в исполнении Гурама Сагарадзе, представитель золотой молодежи Эндрю Эгъючик и два клоуна - добрый, Шут герцога, и недобрый, камеристка Оливии Мария с колючей шевелюрой на голове. Последняя - Нанука Хускивадзе, любимица публики, главный катализатор той линии сюжета, что касалась розыгрыша Мальволио, которого выше всяких похвал играл Заза Папуашвили.

Камердинер Мальволио с напудренным лицом, подведенными синей тушью глазами, с румянами на щеках, в неподвижном гофрированном воротнике, оказывается трагическим героем. Окружение вертит им как марионеткой, на роль которой он так подходит всем своим обликом. И вскоре бедный Пьеро, как положенный ему белый балахон с длинными рукавами, получит смирительную рубаху безумца.

У "Двенадцатой ночи" Стуруа рваный ритм и смешение стилей, салонные сцены чередуются с цирковой эскападой клоунов, импровизация в стиле дель арте трагикомического Мальволио сменяется неспешными библейскими сценами. И все стремительно разгоняется к мистериальному финалу. Сцена развязки дворцовой интриги очень хороша - с ее тридцатью тремя обмороками при виде зеркально отражающих друг друга Виолы и Себастьяна и беспорядочной пальбой из револьвера направо и налево, то через плечо, то из-под колена жаждущего мщения Мальволио. Голос Мартина Жака (выступившего здесь соавтором Канчели), композитора группы "Тайгер лилиз", звучит то издевательским фальцетом, то завораживающим контр-тенором.

Стуруа, соединивший шекспировский сюжет со сценами из Библии, руководствовался названием и историей создания пьесы. Формально вроде бы ставился рождественский спектакль при дворе герцога Орсино, но с появления на сцене Ирода он обрел собственную жизнь и получил самостоятельное развитие. А если говорить о художественной традиции, которой Стуруа наследует, то нельзя не вспомнить о Булгакове. Там роман в романе - и здесь спектакль в спектакле. И то же завершение библейского сюжета Страшным судом, усиливающее ощущение неотвратимости расплаты в событиях параллельной линии. Иллирию и ее обитателей ожидает расплата и страшные жертвы, рай потерян. Финальный монолог Орсино, успокоение испуганных поданных и уверения в грядущем процветания государства, - пустые обещания.

Последним спектаклем руставелевцев был третий "Гамлет" в режиссерской карьере Роберта Стуруа, поставленный, наконец, в стенах родного театра. Первый был в 1992 в Лондоне, в "Риверсайд-студио" со знаменитым актером Аланом Рикманом в главной роли, второй - в 1998 с К.Райкиным в Москве, в "Сатириконе". На премьере в театре Руставели так же, как в Москве, сыграли: Гамлета - Заза Папуашвили, Клавдия - Леван Берикашвили, но в роли Гертруды была Нино Касрадзе. То есть в главных ролях была занята звездная троица второго поколения актеров труппы Стуруа. Москве очень не повезло, что Нино Касрадзе не приехала (как говорится, по уважительным причинам), Марика Чичинадзе ее заменила.. Гертруда Касрадзе была очаровательная, но инфантильная дама. Глубоко несчастная "мама-девочка", по собственному неразумению не способная понять, отчего же в семье и королевстве все так плохо.

Грузинский Эльсинор в исполнении сценографа Мириана Швелидзе представлял собой ряд пестрых комнат в глубине сцены, оформление которых постмодернистски включало в себя цитаты из мировой живописи. Вверх и вниз летали над сценой стекла, прозрачные, как окна, и отражающие, как зеркала. И вздымались над сценой разные лестницы: стулья-лестницы, подобные тем, что ставят для рефери на теннисном корте, и просто лестницы (в небо?). Но они пустовали, не было в них ни судей, ни тех, кого можно было бы возвысить. Только издали наблюдал за действием неподвижный наблюдатель в кепке, восседающий на стуле в самой глубине сцены, не фигура, а √ темный силуэт.

Датский Эльсинор у Роберта Стуруа пополнил не один призрак. Каждый новопреставленный по ходу спектакля превратился в привидение. С первого выхода похож бледным своим мертвенным лицом на призрака Полоний (Дута Схиртладзе), Розенкранц и Гильдестерн, с первого своего появления выглядевшие неживыми (из-за невероятной схожести с призраком покойного короля). Восстает из могилы Офелия, которую талантливо играет дебютантка, Иамзе Сухиташвили.

Представление "Гамлета" превратилось череду парадоксальных, изобретательных выдумок Стуруа. Захватывающе смотрелась сцена "Мышеловки", когда, вместо играющих на заднем плане актеров, персонажей пролога к "Убийству Гонзаго", словно во сне, играют Гертруда и Клавдий. Здесь все, не только Гильденстерн и Розенкранц, но и Полоний, и временами сам Гамлет превращаются в ирреальных персонажей. В духе Стоппарда. Жизнь Эльсинора похожа на сон. И обитатели его - актеры. И, похоже, они знают, что разыгрывают трагедию "Гамлет". Когда заглавный герой намеревается прочесть свой самый знаменитый монолог, обитатели Эльсинора оказываются у него за спиной, выглядывают из-за стекол, как из окон, и суфлируют "Быть иль не быть..." в нетерпеливом ожидании. А перед носом Гамлета садится Актер и протягиваей Гамлету текст, но тот в сердцах сжигает бумагу, раздраженный их назойливо-настойчивым ожиданием.

Гамлет Зазы Папуашвили - знает, что ему в этой роли суждено погибнуть, но не верит в то, что его смерть изменит этот мир к лучшему. Ощущение надвигающейся смерти до физической дрожи вызывает в нем жажду жизни. Он по-мальчишески любит мать и нежен с отцом, каким бы смешным ни казался его призрак в жалком пальто и кожаной шапке. Сцена объяснения Гамлета с матерью и явившимся призраком выглядит как сцена в детской. Он пытается любить смерть и целуется с черепом, который протягивает ему из ново-старой могилы могильщик. И все же с отчаянной яростью дерется, бьется грудью о грудь Лаэрта, как бойцовый петух, в схватке не на смерть, а на жизнь.

Участников финального поединка дергает за нитки дворцового заговора Клавдий (Стуруа в этой сцене дает ему в руки вязание, нити которого тянутся к придворным), и все закончится так, как вот уже четыреста лет кончалось. Погибший Гамлет долго, летящей походкой, уходит со сцены, но возвращается его двойник, в лице того самого наблюдателя в кепке, покинувшего свой стул у самой дальней стены. Это и был Фортинбрас. Брезгливо отдающий команду "Уберите трупы!". Он говорит о мертвецах, которые еще дрыгают ногами, так и норовя превратиться во вполне дееспособных призраков. На смену герою приходит обыватель. Процесс измельчания героического бесповоротно кончается фарсом, и к нему нельзя было бы приставить эпитет "трагическим", если бы не музыка Канчели, напоминающая, что все это было бы смешно, господа, когда бы не было так грустно. Если бы не отчетливо прослеживаемая мысль Роберта Стуруа, что человечество не извлекло полезного урока из трагедии Шекспира.

Круг истории дал оборот в двадцать семь лет, в последних постановках Роберта Стуруа преобладает философски-скептический взгляд на мир людей. Но последние гастроли руставелевцев нам дали возможность вспомнить, что его главной заповедью - никогда более Стуруа не выступал с ней столь открыто - остается финальное обращение из "Кавказского мелового круга": "Запомни, человек! Все на свете должно принадлежать тому, кто сеет добро, добро, добро!"


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Григорий Заславский, Неважная "Игра" /07.05/
Бесстрашие и риск в искусстве - дело хорошее. Смелость, как известно, города берет. Но когда почти ничего не предвещает удачи, увы, "бесcтрашие" - не самое точное определение. Прошу прощения, если кого-то обидел.
Жизнь и смерть мотылька /06.05/
"Баттерфляй" в Музыкальном театре - чисто женский спектакль, если не сказать больше - феминистский. О женщине, для женщин и женщинами сделанный.
Андрей Хрипин, Ночь в опере /06.05/
Даже Покровский вынужден признать, что в театре последнее слово всегда за публикой. Публике плевать на режиссерские рефлексии. Публика хочет зрелищ, секса и театральной крови. Поэтому "Сельская честь" и "Паяцы", краеугольные манифесты веризма, будут идти с неизменным кассовым успехом.
Алена Карась, Анатолий Васильев и его театр на Сретенке /04.05/
Такого полного архитектурного воплощения театральных идей европейская сцена не знала со времен Ренессанса.
Зара Абдулаева, Нелегкая слава /04.05/
Эта уникальная школа разместилась, наконец, в грандиозном городе-театре на Сретенке, где широкие улицы ведут в старинные, как шекспировский "Глобус", и суперсовременные пространства. Именно здесь, в этой театральной фабрике грез осуществятся новые, но по-прежнему альтернативные буржуазной сцене, утопии Васильева.
предыдущая в начало следующая
Майя Мамаладзе
Майя
МАМАЛАДЗЕ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Театр' на Subscribe.ru