Отношение к современному танцу меняется, как представления о самой жизни. В этом убеждены организаторы только что завершившего 4-го Московского международного фестиваля современного танца. И все же свои взаимоотношения с этим порождением ХХ века они стремятся строить в традиционном русле.

Бессменный организатор ежегодного фестиваля Русский камерный балет "Москва" решил в некотором роде сменить ориентацию. До сих пор фестиваль был фактически смотром того, что интересного появилось в столице по части современной хореографии, отчего и назывался Московским. Теперь же он - международный и призван объединять театры танца, смело экспериментирующие, но базирующиеся при этом на классике, "наследующие традиции классического балета, но трактующие их с позиций меняющегося времени".

Подобный форум Москве необходим, но такая затея требует долгосрочного планирования и немалых затрат, дабы залучить к себе действительно стоящие труппы. Нынешний фестиваль впервые проходил при поддержке московского правительства и Комитета по культуре. Однако никто не хотел рисковать, так что полномасштабной материальной базы пока нет. Мяса, то есть престижа, молодой фестиваль тоже еще не нагулял, а потому программа, основанная на безгонорарном участии, собрана, что называется, с бору по сосенке. Чего тут только не было. Набившие оскомину общие места в опусе литовского хореографа Анжелики Холиной "Танго in Fa" (по-моему, пора наложить табу под страхом мучительной казни на использование музыки Астора Пьяццоллы). До приторной пошлости пафосный "Фатум", поставленный Марией Большаковой по лермонтовскому "Демону" в Петербургском Малом театре оперы и балета им. М.П.Мусоргского. "Мы прошли тот путь, которым шел Лермонтов", - скромно пояснила Большакова на пресс-конференции. Результат, правда, отнюдь не тот же. Впрочем, несамостоятельная хореография в полной мере соответствовала эпигонской музыке Сергея Жукова.

Странно было видеть все это рядом с номинантом "Золотой маски", общепризнанным лидером сезона, спектаклем, чье название, вместо беззубой "Рампы Москвы", могло бы символизировать если не итог, то хотя бы намерения устроителей фестиваля. Я говорю о "Взломе", созданном для балета "Москва" нидерландским хореографом Полом Нортоном.

С откровенно капустническим "Призраком Розы" в постановке Раду Поклитару - главного балетмейстера Национального театра оперы и балета Молдовы соседствовали философствования израильского хореографа Идо Тадмора о границах свободы и свободе самоограничения в "Клетке".

Неожиданным эхом отозвался этот мотив и в центральной акции фестиваля - новой версии балета П.И.Чайковского "Щелкунчик", представленной классиком отечественного современного танца, патриархом движения, пермяком Евгением Панфиловым.

Главный элемент сценографии - громадные спиралевидные конструкции - то ли елки, то ли шуховские башни. То ли клетки, в которые то и дело попадают герои трагической сказки.

Машу спасает Щелкунчик, а она выбирает Принца, даже не заметив подмены.

"Большой балет - это право", - сказал Панфилов на встрече с критиками. Он, несомненно, заслужил это право, хотя собственно хореография его "Щелкунчика", в общем-то, незатейлива. Панфилов мыслит пластически. Не хореографически, а именно пластически. Пластика живого человеческого тела, пластика материалов и подвижных конструкций для него едины. Как едины классическая пальцевая техника, модерн, джаз. Он ставит не сюжет, не жанр, а интонацию. И тут все средства хороши. Чистые цвета в дивертисменте контрастируют с аскетичной цветовой гаммой первого акта. Очень удачны костюмы, не в первый раз, кстати, созданные для своих спектаклей самим постановщиком. Порой прямолинейные, но оттого и бьющие точно в цель метафоры. Голый торс Щелкунчика против в буквальном смысле обмундированной армии мышей. Черная траурная лента по белому платью...

Снежинки у Панфилова - танцовщики-мужчины в нафталинных капотах и таких же "бабушкиных" шляпках. Он умеет одним неочевидным штрихом посеять ужас. Так, в знаменитом вальсе снежинок выводит на сцену солистку - двухметровую, на голову выше всех мужчин. Ну, чего, казалось бы, страшного? А страшно!

К тому же и мыши вовсе не повержены.

Панфилов вводит в спектакль артистов второй, необычной его труппы - балета толстых. Вводит как некую иррациональную, неодолимую силу. В жутковатых целофаново-слизистых костюмах они противостоят всему, что обогащает этот мир: краскам, ритмам, разнообразию чувств. Даже в "Розовый вальс" вносят свой, особый, акцент: MEMENTO, мол. Memento! А то раскатали губы-то на сказочку, да позабыли обо всем. А когда забывают, то и приключается то самое, о чем надлежит memento.

Когда все уже, кажется, раздавлено и сметено с лица земли, победным и пустым звоном звучит финальный - мышиный - марш. "И остается после сказки мышей бессмертная возня" - так заканчивается стихотворный эпилог к спектаклю.

Трагическая нотка звучит и в спектакле Раду Поклитару "Мир не кончается у дверей дома". Его нео-экспрессионизм на фоне нынешнего тотального пофигизма даже трогателен. В который уж раз лауреат множества престижных наград, и в том числе 1-й премии конкурса хореографов на IX Международном конкурсе артистов балета и хореографов в Москве, демонстрирует редкие на просторах бывшего СССР профессионализм и образованность в сфере современного танца. Именно образованность, а не натасканность. И если можно надеяться, что следующие фестивали пройдут на таком уровне, значит, нынешняя робкая попытка себя оправдала.