"Как скушно!" - говорят одни. "Как красиво!" - говорят другие на новом спектакле театра-студии под руководством Петра Фоменко. Забытую пьесу Николая Гумилева, его "византийскую трагедию" в пяти актах - "Отравленная туника", у которой театральной биографии нет и которую сегодня знают одни лишь филологи-специалисты, поставил не сам Мастер, а его ученик из Югославии, окончивший курс в нашем ГИТИСе - Иван Поповски, известный в Москве, в России, во Франции даже более, чем у себя на Родине, и поныне не преодолевшей жестокой игры междоусобиц и разделов.

Есть основания для скуки на этом спектакле медленных ритмов и грез, плавных перемещений, изысканных, замирающих в паузах поз, жестов, которые реют и "повисают" в затемненном прозрачном пространстве.
Но правы и те, кто восхищается красотой зрелища, "сработанного" тщательно, с полным уважением к пьесе и автору, почти идеального в пластике, в материальном оснащении. Режиссер, интерес которого к театральным опытам русского "Серебряного века" не случаен, который нам показал, хоть и не удавшийся до конца, но - "Балаганчик " Блока и замечательное воплощение цветаевского "Приключения", как доказательство того, что театр поэта Цветаевой жив и напрасно пропущен русской сценой, - в новой своей работе дает немало свидетельств тому, что Гумилева-драматурга режиссер знает, чувствует подчас с удивительной точностью. Простоту и поэтическую наивность пьес - стилизаций Гумилева, что позволяло сравнивать его театр с театром марионеток. Схватку "лебединого", одухотворенного, "дневного" в человеке (в "Отравленной тунике"- это поэт Имр, героический царь Трапезундский) - с варварским, "волчьим", "ночным" (императрица Феодора, император Юстиниан). Малого пространства сцены "Фоменок" на Кутузовском проспекте, игры света и теней, движения алых, бурых, черных плоскостей, образующих фрагменты древнегреческой мозаики; силуэтов на белом фоне (художник - постановщик Владимир Максимов), замечательных костюмов (знаменитой сербской художницы Ангелины Атлагич), звукового сопровождения - от унылой музыки до громовых раскатов, до журчания водяных струй - довольно, чтобы передать причудливость и экзотику гумилевских пьес, их органическую связь с античностью, с древним Востоком.

Неправы те, кто, выдвигая претензии к спектаклю (во многом справедливые), считают, что известно, как Гумилева ставить. Неправда. Выдающийся поэт начала века - для театра фигура неведомая, "неоткрытый материк". Его драматургия то ли жива, то ли окончена для современной сцены. Вся она - лишь сфера проб, гарантию успешности которых дать не может никто. "Фоменки" нас избаловали. В маленьком театре на углу Кутузовского мы привыкли к абсолютам, к шедеврам. На этот раз перед нами спектакль с недостатками. С блестящей работой Галины Тюниной - коварной и грешной императрицы-плебейки Феодоры; сложной ролью Юстиниана - циничного правителя древности и с очевидными неудачами Кирилла Пирогова (Имр) и Рустэма Юскаева (царь Трепезундский).

В самом деле, как их играть? Как говорить о страсти, влечении, любви без подтекста, с дикарской или детской прямотой, наивной откровенностью? Как произносить белый стих Гумилева? Шепотом, шелестом, заклинанием (у режиссера Поповски именно так)? Но тогда исчезает высшая степень чувствований, трагедии необходимая; патетика и пафос Гумилеву - драматургу присущие, "мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь", на котором настаивал сам автор.

Близясь к финалу спектакль все более сползает на бытовой тон. Еще и потому, что у талантливой Мадлен Джабраиловой героиня трагедии, принцесса Зоя - не более чем наивная, непосредственная, невинная девочка. Возраст тринадцатилетней сыгран буквально. Между тем о Зое в "Отравленной тунике" сказано с пугающей определенностью.

"Ты здесь жила, как птица из породы,
Столетья вымершей...
......................................
Вся грязь дворцов, твоих пороки предков,
Предательство и низость Византии
В твоем незнающем и детском теле
Живут теперь, как смерть живет порою
В цветке на чумном кладбище возросшем...
.........................................
И каждый шаг твой - гибель, взгляд твой - гибель...

Гумилев написал царевну времени упадка Византии. С "руками тонкими" и "взглядом печальным..." С древней римской и оттого - вялой кровью, желанием страсти и боязнью ее. Ужасной легкостью, жестокой неопределенностью, с которой Зоя говорит - да и нет, уйди или останься, люблю - не люблю - соперникам (арабу Имру и Трапезундскому царю).

Самая сложная роль в спектакле сыграна элементарно. (Помнится, что у Горького, который в 1918 году, в революционном Петрограде, куда после годовых странствий на погибель возвратился Николай Гумилев, - один только и принял странную пьесу, включил в свой утопический план "Истории культуры в картинах", есть подобие Зои - грезящая наяву, пребывающая во снах, чистейшая Павла в "Зыковых'' - красавица-богомолка, причина несчастья всех.) Попытка режиссера Ивана Поповски поставить Гумилева на сегодняшней сцене удалась не полностью. Но это попытка серьезная, честная, заслуживающая уважения. Она много говорит о театре Петра Фоменко - не только лучшем и наиболее живом в Москве, но, и по прошествии десяти лет это по-прежнему так, - еще и в высшей степени культурном, глубоком в своих художественных стремлениях. Состояние всего нашего театра открывается через этот спектакль, не выдающийся, но достойный. Два полюса театра - уродства, чернухи, грубости, которыми увлечены одни, и - утешения красотой, на ниве которой пробуют, спасают себя и зрителя другие.