Кирилл Датешидзе был и остается в петербургском театре "человеком из легенды" - так назвал его еще на рубеже 80-90-х критик Леонид Попов, и это положение не слишком изменилось за минувшее десятилетие. На вопрос, почему он не играет в двух-трех спектаклях каждого сезона, которые с его участием могли бы оказаться среди лучших в любом сезоне, - не знаю ответа. Есть, правда, еще режиссура и театральная педагогика, но что все это в сравнении с удовольствием видеть его на сцене. В спектакле театра "Русская антреприза" имени А.Миронова "Как он лгал ее мужу" он играет с тем избыточным дыханием большого артиста, которое само по себе создает и форму, и жанр представления. И, отдавая дань режиссуре "школы Козлова" (режиссер спектакля Тимур Насиров - ученик Григория Козлова, который значится художественным руководителем постановки), не могу не отметить, с какой готовностью она идет за артистом и "умирает" в нем.

Спектакль Насирова поставлен по двум маленьким пьесам Б.Шоу и короткому рассказу А.Чехова. Замысел оригинален. В "Интерлюдии" Шоу, которая в качестве пролога задает тему и жанр, супруга некоего театрального менеджера (Мария Лаврова), озабоченная успехом его речи перед публикой, предваряет ее (речь) деликатной подготовкой зала. Вслед за тем появляется сам менеджер (Кирилл Датешидзе), и в финале упомянутой речи взволнованно сообщает публике о двадцатилетии их с супругой совместной жизни. На этой торжественной ноте вступает вполне двусмысленный фривольный аккомпанемент, и следуют разыгранные один за другим два семейных адюльтера: "Как он лгал ее мужу" Шоу и "От нечего делать" Чехова. Повторяющие друг друга не только в составе действующих лиц, но и в том эффекте, который Шоу репликой своего героя определил как переход от романтической юности к цинизму зрелого возраста за пятнадцать минут. Надо ли говорить, что содержание этих пятнадцати минут по-английски и по-русски весьма разнится. Но контрапункт Шоу и Чехова (который сам по себе содержателен, чеховские мотивы волновали Шоу и интерпретировались им) нужен был режиссеру не ради простого анекдота ("однажды русский и англичанин..."), из этого контрапункта здесь извлекают богатые жанровые возможности. Роли жены и ее юного поклонника в обеих историях исполняют Мария Лаврова и Андрей Аршинников. Мужа играет Кирилл Датешидзе.

Это, конечно, его роль, его амплуа, обманутый муж - соло для баритона, а Датешидзе являет пример того редкого на драматической сцене баритона (представьте распев и шарм почти оперного голоса), который по всем оперным правилам "соединяет блеск и звонкость тенора с мощью и величавостью баса". Легкий скетч Шоу, разыгранный как по нотам в сопровождении кадров из первых киноопытов братьев Люмьер и музыки таперов, с появлением героя Датешидзе обретает полноту лирического мажора. Он эстет, этот Тэдди Бомпас, он был бы почти поэт, когда бы гурман в нем не победил поэта, - с поэзией в его исполнении происходит то же, что и с редким именем его жены (Аврора): "Рори моя, Рори!". Вот так же он читает стихи, посвященные миссис Бомпас ее любовником. Жалкая ложь бедного поэта - "не восхищаюсь Вашей супругой!" - вызывает в Тэдди волну нешуточного гнева, зато истиной он остается совершенно удовлетворен. Хороша и Аврора Марии Лавровой, настоящая Рори своего Тэдди - есть от чего сойти с ума юному идеалисту (надо видеть, как рядом с Датешидзе замечательно заиграли оба его партнера). Но если ошарашенный Генри Эпджон артиста Аршинникова уходит со сцены с нотой уязвленного самолюбия и тоски по разрушенным идеалам, то глаза его собрата по несчастью Вани Щупальцева в финале "адюльтера по-русски" светятся неподдельным удивлением и почти восторгом. К которому примешано еще, кажется, и чисто актерское восхищение Андрея Аршинникова его партнером Датешидзе.

"Адюльтер по-русски" цепляет героев Шоу чеховской репликой про "лук в окрошке", - любовники жены приходят и уходят, а супружеская жизнь остается, как лук в окрошке (вызывает изжогу), в этом вполне солидарны Шоу и Чехов. Усевшись у камина, уютно закутавшись в плед, герой Датешидзе начинает читать рассказ про некоего Николая Андреевича Капитонова, нотариуса, постепенно входя в роль этого самого Капитонова, такого же баритона и сибарита (что значит: избалованного, по-английски - роскошью, а по-русски - ленью), который, застав супругу со студентом-репетитором, от нечего делать разыграл перед ним сцену в манере провинциальных трагиков. Примечательно, что роль жены в этой истории оказывается совсем ничтожной, Мария Лаврова находит для нее две-три просительных позы, плаксивую интонацию, искательный взгляд... и все, Анна Семеновна больше никого не заинтересует, откровения выпадают на долю ее супруга. Вогнав несчастного репетитора в дрожь сначала стенаниями о судьбе горячо любимой женщины, а потом репликой про дрянную бабенку, которая и гроша медного не стоит ("Да она же жена Ваша!" - "Мало ли что..."), герой Датешидзе достает из недр раскрытого рояля (и струны в нем дрожали...) две рюмки с питием и преподает вконец оторопевшему студенту уроки жизненной философии.

Лет десять назад раб Ксанфий, которого Датешидзе играл в легендарных стукаловских "Лягушках", мог общаться со зрителем, лежа на спине и одной ногой придерживая падающего бога Диониса. Так и теперь - нотариус Капитонов, усадив рядом с собой на край авансцены Ваню Щупальцева, "одной ногой" "делает" и Ваню, и зал: "Вон Настя идет!" - и так и видишь эту Настю, зардевшуюся от мужских взглядов, и ведь понимают зрители, что тут всего лишь этюд на воображение, а все равно один за другим оборачиваются назад, желая посмотреть на эту "дуру - но ведь без претензий!". А Капитонов уже задел между прочим ту самую трезвую и грустную ноту "всего Чехова", от которой чуть не плачет расстроенный студент-репетитор: "Любви-то ведь никакой, а одна только шалость, скука". Но вот не знаю, кто здесь кого переиграл, Датешидзе ли Чехова, Чехов ли сам себя - или заявила свои права основанная на "грамматике любви" режиссура школы Козлова, - только глядит этот "бедный финик" на Капитонова, как Петруха на Верещагина. Может, потому, что великолепный комический и драматический актер Кирилл Датешидзе по природе своей лирик и романтик (вот и рвется всегда пообщаться с залом глаза в глаза), и ритм чеховского короткого рассказа-эпизода разминается им в ритме чеховской же драматургии, по сути - поэзии. И сколько бы ни ерничал его Капитонов, пародийно вторя "Элегии" Шаляпина: "О-ой, где же вы, дни любви...", тема самого Датешидзе звучит той же "Элегией". Пропетой баритоном "Элегией" российского таланта, не реализующего себя в полную силу и меру по обстоятельствам то ли карьеры, то ли мировоззрения, то ли судьбы - но со всем присущим этому таланту пушкинско-чеховским диапазоном любви и скуки, от "Вчера я у...б Керн" - до "Я помню чудное мгновенье", от "Любви-то нет" - до "пяти пудов любви". Лук в окрошке, может, вечен, а любовь и поэзия - всего лишь чудные мгновенья, но только они и тянут сердце, эти "сладкие сны, юные грезы весны". Переходя на шепот, на манер закадычных друзей из "Иронии судьбы..." и в похожей мизансцене, Капитонов и Ваня упоенно вторят партии тенора: "Скажите, девушки, подружке вашей...".