Когда Георгий Александрович Товстоногов позвал ее в свой уже гремевший славой на весь Ленинград Большой Драматический театр, она не поехала туда на трамвае. Она побежала с Петроградской стороны, где работала в театре им. Ленинского Комсомола, через Кировский мост, через Летний сад, по набережной Фонтанки, через площадь Ломоносова на молодых легких своих ногах. На трамвай она сесть не решилась, потому что трамвай делал частые остановки. Ей казалось, что пешком - бегом будет быстрее.

Дина Шварц - знаменитый завлит БДТ, бессменный, верный, маленький оруженосец Товстоногова, позвонила в театр Ленинского комсомола, где недавние выпускники школы - студии МХАТ, супруги Доронина и Басилашвили завершали свой первый сезон, и передала приглашение Мастера.

"Kак вы к этому относитесь? Господи, как я могу к этому "относиться" или "не относиться"? Я могу об этом только мечтать, как о том, чего не может быть, потому что этого не может быть. Я сказала в трубку: "Я могу придти сейчас".

Цитата - из книги Татьяны Дорониной "Дневник актрисы". Книга, вышедшая в издательстве "Вагриус" в 1998 году, - одна из лучших мемуарных книг новейшего времени, написана самостоятельно, без соавтора. Она многое объясняет в молчаливой, отстраненной от людей Дорониной.

В книге - детство будущей актрисы - девочки и подруги других ленинградских девочек, которые объяснялись между собой стихами Анны Ахматовой. Такое время стояло на дворе.

В книге - жизнь вместе с матерью и отцом - Нюрой и Васей; деревенскими тетками, многочисленной родней из российской глубинки.

В книге - сияние студийных лет, артистическая юность Дорониной.

Мама и папа, Нюра и Вася, подарили дочке гитару.

С будущим мужем Олегом Басилашвили они распевали на два голоса:

"Но как это чудесно,
Что встретились мы с вами
В такой огромной жизни,
На такой большой земле".

Скупо, но уважительно и благодарно написано о четырнадцати сезонах у Гончарова в театре им. Вл. Маяковского. И странно мало - о МХАТе, в котором в первый свой приход (1967 - 1971) она не была счастлива, а в последний (1985 - 1987) - несчастна. В книге видно, как Доронина умеет ненавидеть и как не умеет прощать!

Окончив в 1956 году школу - студию им. Вл.И. Немировича-Данченко, начинающая актриса в Художественный театр исступленно стремилась, как, впрочем, и все выпускники - студийцы того времени. Олег Ефремов расписался кровью в верности МХАТу и плакал, не получив туда приглашения. Доронину - "звезду" (хотя в те времена так об актерах не говорили) и первую студентку на редкость талантливого выпускного курса (Евстигнеев, Басилашвили, Любшин, Сергачов, Козаков, др.), любимую ученицу лучшего мхатовского педагога "всех времен" - Бориса Ильича Вершилова, - в Художественный не пустили, обидели "смертно", усилив врожденную подозрительность актрисы, ухудшив и без того трудный для людей характер.

В книге - не вся жизнь Дорониной. Недаром ходят слухи, что мемуары будут продолжены.

Товстоноговский театральный Рай, легкомысленно покинутый актрисой, встает со страниц. Из далека лет, "в тоске бесплодных сожалений", ностальгируя и любя, немо прося прощения "за измену", она видит главный театр своей жизни - БДТ эпохи Товстоногова - идеальным содружеством талантливых людей, "необыкновенных актеров, партнеров, о которых можно было только мечтать", во главе с великим и единственным для нее режиссером.

Я запомнила ее на похоронах Георгия Александровича Товстоногова - в длинной черной ношеной юбке, какие одевают актрисы на репетициях, привыкая к старинным платьям; в черном затрапезном свитерке, без капли макияжа, с тощим пучком негустых светлых волос, связанным на макушке. (Всегда она обожала парики, даже в частной жизни любила появляться в них - золотистых, пышных, кудрявых. Из-за париков ссорилась с режиссерами, заявления об уходе подавала. Андрей Гончаров, на крик крича из-за доронинского "парикового" безумия, убежал с генеральной репетиции "Кошки на раскаленной крыше".)

В утро похорон, с исплаканным, бабьим, без кровинки, лицом, ставшая вдруг похожей на всех своих деревенских родственниц, на молчаливую бабушку Лизавету и на бабушку Парасковью, на тетю Машу, стояла она в закутке зрительского фойе, и перед тем, как выйти на сцену для прощального слова, вдруг изо всех сил ударилась головой, виском об острый угол стены.

Чуть позже я столкнулась с ней наверху, в полукруглом коридоре, огибающем зрительный зал - голубой, бархатный, уютный. Не одна она в этот ужасный день бродила в пустынных пространствах своего театра, прикасалась к фотографиям тостоноговской труппы, среди которых давно уже отсутствовало ее фото.

Проигравшая свое сражение против раздела Художественного театра, в спектакле "Старая актриса на роль жены Достоевского" она повторила эту мизансцену жизни. На огромной площадке МХАТа на Тверском бульваре, сбоку и чуть по диагонали, почти в натуральную величину, в оливковых тонах русского модерна был выстроен фасад мемориального шехтелева здания на Камергерском. Горели прямоугольные фонари у входа, тепло светились окна. Старая женщина - бывшая актриса в вылинявшем зеленоватом под цвет фасада платье, в шляпе с обвисшими перьями кружила возле, бережно, с тоской и лаской прикасалась к стенам и стеклам рукой в драной перчатке, вкладывая в прикосновение всю свою любовь (к товстоноговскому ли потерянному Театру - дому, к МХАТу ли, из которого была "изгнана" новыми хозяевами?). Это были самые сильные, пронзительно личные у Дорониной мгновения в спектакле. И насмешливо и горько повторяла она стих: "Мы были на бале, на бале... Нас с бала прогнали..."

В жизни Дорониной оказалось пять театров. Волгоградский, где она пробыла лишь месяц и откуда вынесла ненависть к театральной провинции, как к дурно, пошло, неряшливо устроенному "делу", и где узнала, как талантливы, жизнестойки, жертвенны в профессии бывают провинциальные русские актеры. (Став хозяйкой "половины МХАТ" на Тверском, она начала активно приглашать в свою труппу провинциальных актеров.)

После Волгограда - было три сезона в Ленинградском театре им. Ленинского комсомола, где среди других ролей она сыграла знаменитую Женьку Шульженко -"Фабричную девчонку" Александра Володина. Потом были - Большой Драматический театр, МХАТ, Театр им. Вл. Маяковского, снова и навсегда МХАТ, сначала целый, потом разделенный.

А что, если бы она не ушла в 1966 году из ленинградского БДТ, от Товстоногова? Она, которую уже в тридцать лет называли великой. От него, "который научил ее играть на сцене "вне амплуа", дал <...> веру, что профессия "актер" стоит того, чтобы служить ей всю жизнь". Оставалось бы еще два десятилетия лет работы с великим режисером. Какие горизонты, какие возможности!.. О, если бы она не уходила от него никогда!

О товстоноговском периоде Дорониной, о ее ролях 60-х годов написано так много, что, кажется, и добавить нечего. Кто только о ней не писал! Ленинградцы - Берковский, Золотницкий, Шнейдерман, Павел Громов, Цимбал, Калмановский, Альтшуллер, талантливый летописец БДТ, критик Раиса Беньяш; москвичи - Марков, Юзовский, Бялик, Рудницкий, Свободин, Зингерман; поколение театроведов-шестидесятников - Крымова, Соловьева, Полякова, Гаевский, Березницкий... Они - не только критики, но театральные писатели, литераторы высшей художественной пробы, видели стремительный восход актрисы. Следующим - новым поколениям остались несовершенные документальные кадры, неполные телекопии великих спектаклей с Дорониной в главных ролях; остались уступающие первоисточникам киноверсии "Старшей сестры" и "Еще раз про любовь..." режиссера Георгия Натансона, (примечательного тем, что он театральную, экзальтированную, "чрезмерную" в каждой своей интонации Доронину для киноэкрана открыл).

Осталась легенда, которой можно верить, а можно и не верить, потому что вся "московская история" Дорониной искажена театральным расколом, многолетней и яростной травлей, ложью, которую распространяли немногочисленные, но влиятельные гонители актрисы.

У Товстоногова в Ленинграде она пробыла всего 6 сезонов - меньше четверти своей профессиональной жизни, тридцать с лишним лет работая в Москве. И все же - в нашем сознаниии, в истории русского театра, она - ленинградка (петербуржанка) и товстоноговка.

В эти годы ее слава актрисы драматической сцены, еще до кинославы, была беспримерной. (Популярность звезд кино - иная, зачастую - обманная.) В гастрольный приезд БДТ в Москву в 1964 году весь город рвался ее смотреть.

Помню, как на сцене Малого театра, в спектакле "Волчица" выступала великая итальянка Анна Маньяни. Зрелище оказалось заурядным. Маньяни постарела, выглядела не той, что в вершинные свои годы "неореализма". В перерыве московские зрители о Маньяни как бы и забывали. Чуткий "нос толпы" поворачивался в ту сторону, где по фойе прогуливались под руку рыжий, круглолицый, веселый молодой человек и статная дама на стройных ногах, с золотой челкой до серых, ярких глаз, с прелестными улыбающимися губами - "луком Амура". И перед тем как кончиться антракту, погаснуть большой люстре в зале, люди все тянули шеи в тот ряд кресел, где сидели приехавшая из Ленинграда Доронина и ее тогдашний муж-москвич, известный драматург Эдвард Радзинский.

Кто-то из московских театралов задумчиво и благоговейно произнес рядом: "Не лицо - поэма!" - о Дорониной.

Между тем это лицо, ныне известное миллионам, с характерным выражением вызова, страсти и отваги, не всегда было таким. На ранних девичьих фотографиях - оно простенькое, полноватое, щекастое. Глаза светлые и не слишком большие. Тоненькие, "правильные" брови (вовсе не крылатые, не соболиные, не в разлет - размах, как станет вскоре) - низко над глазами. И в школе-студии Доронина - хорошенькая, но простоватая, в кудряшках.

Это театр поработал, отсекая и убирая лишнее, вылепил и эти скулы, и этот решительный подбородок, и покойный, умный лоб; "прочертил" женственную линию рта, наполнил "светленькие" глаза голубым сверканием; сотворил лицо, которое по выразительности мало имеет себе равных.

В 1959 году Товстоногов, готовый "начать, взметнуть" (слова Е. Б.Вахтангова из предсмертного письма Станиславскому), собиравший в БДТ необходимую для будущих свершений труппу, соединяя, сводя старших, известных, работавших в коллективе, хоть и без особого успеха, - Копеляна, Стржельчика, Макарову, др. с новыми и младшими, наверняка слышал о Дорониной. В театре имени Ленинского Комсомола, где и она, и Басилашвили были вполне творчески счастливы, Доронина уже получила свою первую и немалую известность.

Ее Женька Шульженко в "Фабричной девчонке" стала сенсацией. Доронина играла радостно, узнаваемо и смешно, без социального пафоса, - простую работницу швейной фабрики и свободного человека в несвободной стране. Озорная Женька на "систему" не покушалась. Она всего только и была, что молода, естественна, не умела и не желала притворяться и врать; кожей чувствовала ложь, молодостью, нетронутостью - нечистоту жизни. Простодушно, с озорной отвагой восстав, она нарушила молчаливый заговор тотального - социального и личного лицемерия. Нарушила почти нечаянно - и немедленно подверглась беспощадной травле и клевете благонамеренной общественности. Тут обаятельной, жизнерадостной героине Дорониной стало не до смеха. До тяжких слез, до горького изумления "не пуганного" еще массовой подлостью человека.

За две своих роли в Ленинградском театре им. Ленинского комсомола - "фабричной девчонки" и первостроительницы Комсомольска - Оксаны в арбузовском "Городе на заре", - Доронина стала Лауреатом Всесоюзного смотра творческой молодежи.

Товстоногов и об этом, наверное, знал, но увидел начинающую актрису вовсе не в больших, коронных ее ролях, а в комическом пустяке - Вавке Маландиной из "Маленькой студентки" Погодина. На Петроградскую сторону в театр имени Ленинского комсомола он пришел смотреть не Доронину. Профессор кафедры режиссуры Ленинградского театрального института, он явился принимать дипломный спектакль своего ученика - Игоря Владимирова. Вскоре, не без помощи (рекомендации, одобрения) учителя, Владимиров получит в свое руководство театр им. В.Ф.Комиссаржевской, а потом - ЛЕНСОВЕТа, который на три десятилетия окажется соревнователем и главным соперником БДТ в нашей северной столице.

Драматическую, даже трагедийную Доронину, свою будущую главную молодую героиню Товстоногов увидел в смешной роли избалованной дочки номенклатурного папаши. Доронина написала в своей книге, что как только она произнесла первую фразу - "умный Вавкин вопрос" - "Почему шпаргалки считаются злом?" - послышался "басовитый" смешок Товстоногова, который потом она так знала, так ценила.

На "Маленькой студентке", генеральную репетицию которой Товстоногов смотрел без зрителей, один, - он "хохотал, хихикал, бегал", "создавал реакцию", "заполнял огромный зал" собой.

Наверное, он запомнил, какой смешной может быть Доронина. И хоть и не поручил ей за все пребывание в БДТ ни одной комедийной роли, - она сыграет их позже, в Москве, у Гончарова в театре им. Вл. Маяковского, и у себя, во МХАТе имени А.М.Горького, на Тверском бульваре, - но неизменно вводил комическое в ее драматические и даже трагедийные образы, тем самым исключая их сентиментальность, слезливость, к чему Доронина была склонна и чем стала грешить, оставшись без Мастера.

Зритель хохотал и тогда, когда ее "старшая сестра" - Надя Резаева - патетически, экстатически прочитав Гимн театру (отрывок из знаменитой статьи Белинского о Гамлете - Мочалове), не поставив даже запятой, не переведя дыхания, "подверстала" к возвышенным строкам требование немедленно принять в театральную школу младшую сестренку - Лиду.

И в Настасье Филипповне надрыв был "уравновешен" умным и злым юмором, с которым та язвила, дразнила "вступившего в торги" Ганечку Иволгина, и вожделеющего красоты дикаря Рогожина, и "прекрасного" князя Мышкина, и саму себя.

Пригласив Доронину в свой театр, Товстоногов приобрел не только талантливую, с замечательными природными данными актрису. Он получил актрису не схожую ни с кем из тогдашних лидеров ее поколения; противостоящую театральной "моде", поветриям времени в искусстве актера.