Спектакли Т.Чхеидзе не зрелищны по определению. В них нет высокого напряжения, способного потрясти. Мысль о зрелищности вызвана ощущением скуки, но ей необходимо поддаться хотя бы потому, что в жизни мы большей частью сталкиваемся именно со скукой, иначе - вторжением "времени в нашу систему ценностей. Вряд ли скука хороша для театра, если позволяет зевнуть, но, не располагая к многослойности восприятия, скука избавляет от иллюзий и создает прекрасный фон для взлетных моментов спектакля и игры актеров.

"Пилат" (спектакль в силу разных причин имел несколько редакций) идет на грузинском языке, но для русского зрителя, знающего роман наизусть, не составит труда понять суть. Философское содержание ясно; ясно, что сложно. А вот форма - аскетична и проста. Спектакль поставлен по роману в романе. Т.Чхеидзе выдвинул на первый план взаимоотношения двух людей: Пилата и Иешуа. А еще точней, внутренние проблемы самого Пилата. Минимализм и преобладание черного цвета, характерные для Чхеидзе, в этой постановке приобретают особое символическое значение: "Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город...". На сцене - несколько строгих кресел, столик с якобы питьем, темные стены, пол да две римских колонны. Все персонажи, за исключением, пожалуй, самого Пилата и отчасти Иосифа Каифы, которого тонко и умно сыграл Нодар Мгалоблишвили (граф Калиостро из "Формулы любви"), похожи на игру света и тьмы. Впрочем, человек и состоит из этих двух компонентов. Герои спектакля в определенной мере условны. Костюмы черные, реже - белые (Иешуа, Иуда). Мы видим как бы и человека, и его тень. Персонажи появляются на сцене, будто тени, отбрасываемые в глухую полночь.

Будучи исключительно трезвомыслящим человеком, Пилат далеко не случайно мучается головной болью, связанной именно с рассудком, - он ко всему подходит чисто рационально, потому и ни во что не верит. Он живет узнаваемой жизнью власть предержащего, иррациональное его посещает только в снах и видениях. "Нестерпимую тоску" при мысли о каком-то бессмертии Отар Мегвинетухуцеси играет не словами, не жестами - вообще, у него нет ни одного лишнего движения, но видно, как что-то непонятное и неизбежное пробуждается в душе его героя. "Бессмертие... пришло бессмертие... Чье бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке". Бессмертие чьим-то разве бывает? Арестант говорит Пилату: "Беда в том... что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей... Твоя жизнь скудна, игемон". Пилат, сам того еще не сознавая, уже соглашается с нищим бродягой. Это самое "с кем бессмертие" - важно. У Пилата проходит головная боль, но не поэтому он начинает симпатизировать заключенному. Есть в спектакле прекрасный момент, когда Пилат подходит к Иешуа и хочет вначале положить ему руку на плечо, но будто не решается. В этой сцене - зачаток будущего прозрения прокуратора. Так как не решится дотронуться может только человек, понимающий, кто перед ним стоит. И в то же время в жесте есть что-то очень человеческое и настоящее.

Это встреча двух равных людей (во всяком случае Пилат видит перед собой только человека) и двух разных идей. К сожалению, не всегда ощущается сила слов Иешуа, которого играет молодой актер. Слова Пилата порою рассыпаются и уходят в никуда, так как его партнер еще не умеет держать удар, - паузы, интонация неинтересны, его присутствие на сцене не всегда кажется значимым. Впрочем, в таком случае надо вдуматься в содержание. Кому трудно понять, кем был пришедший на землю Сын Человеческий, пусть представит, что взял грехи человечества на себя. Не подумает, а попробует пережить. Но, впрочем, сейчас речь только о персонажах. У Булгакова несколько иные акценты, но тем не менее, пусть кто-нибудь попробует вообразить себе всех людей добрыми. Для этого тоже нужна определенная сила. А ну как назовем известных сегодня злодеев "добрыми людьми"? Да вряд ли. Ни по убеждениям, ни по нежеланию. Так кого в нас больше? Иешуа или Пилата?

Самый драматический момент спектакля - когда Пилат кричит: "Варавва". Отар Мегвинетухуцеси, играющий сдержанного и величавого, а потому бывающего снисходительным властителя, в этот момент очень пронзителен и мигом прорывается в острое чувство сквозь пустоту. Это крик боли, бессилия, отчаяния, злости, ненависти (к кому угодно, но только не к Иешуа) и смутного понимания чего-то неизбежного - возможно, ненужного бессмертия. И в тот момент, когда Пилат кричит, посреди сцены раскрываются декорации и на заднем плане появляются то ли апокалиптические люди в белом одеянии: то ли жители Иудеи, то ли ангелы. Музыка Канчели вносит элемент иррационального и часто появляется при видениях Пилата. Эти странные существа, на стороне которых сразу же оказывается зритель, даже не танцуют, они безмолвно движутся под музыку, это свет, игра света, подвижного по отношению к остальной статичной и, временами кажется, каменной тьме. Впоследствии они появятся и во время убийства Иуды, и больше со сцены не уйдут. К ним, словно вот-вот растворится, не отворачиваясь от Пилата, медленно уходит Иешуа, снова появляясь в самом конце спектакля. Он издалека протягивает руку прокуратору, как бы призывая идти с ним. Наместник отмахивается в ответ. И в эту минуту он уже не властный прокуратор, но человек, который все понял и мечтает о прощении. Иешуа протягивает руку в помощь, Пилат - за поддержкой, за желанными ответами. После казни Иешуа Пилат Отара Мегвинетухуцеси будто постарел. И течение речи его изменилось, и манеры. Он устал и хочет видеть бродячего философа, о Божественной природе которого уже догадывается. Хотя до этого он даже не заметил рассеянный свет, ненадолго возникший, когда Пилат читает записи Левия Матвея, опустившегося перед светом на колени. Трагедия Пилата еще - и в этой перемене движения. Он что-то почувствовал, но не понял. "Теперь мы навсегда вместе", - говорит Иешуа. Теперь их имена рядом. Вечная память для Пилата становится вечным воспоминанием и сопряжена с совестью. Предпочтя жизнь земную, прокуратор не смог пойти на жертву. Он и не очень хочет жить вечно, ему нужен философ... Жизненная потребность Пилата не столько в вечной жизни (вечной памяти), сколько в освобождении, прощении и полноценности проживания. Но его бессмертие оказалось длиннее жизни.

- Основная проблема Пилата, - говорит исполнитель главной роли, - трусость. Все равно он приходит к осознанию этого, когда находит в записях у Матвея последние слова Иешуа, что трусость - самый страшный порок. Вот через это он не смог переступить, чтобы до конца быть достойным того, кого встретил.

- Чего он больше всего боялся?

- За себя. Он вместо Иешуа должен был пойти на жертву. Но не смог. Его трагедия - в осознании: когда он понял, чего он не сделал и почему. Ну, конечно, Темур приписал Пилату больше благородства, чем у автора, потому что ему хотелось поговорить об очень интересных людях. Мой герой спрашивает Иешуа: "Ты всех называешь добрыми людьми и считаешь, что придет царство истины?" И слышит в ответ: "Да". - "Никогда, никогда, мерзавец!!! Никогда не будет этого!" Но мы очень хорошо знали, что вкладываем в слова Пилата. Темур хотел, и я это принимаю, сказать, что у Пилата были мечты, которые не сбылись. Он тоже был молод... К чему-то стремился. Потом жизнь его сделала таким. Поэтому он и кричит: "Не-е-е-ет, не будет!" Сегодня слова "умер Бог" являются современной философией. И абсурдность нашего положения не оттого, что смирились. Нет. С огромной болью все воспринимаешь... Не видя осуществления своих мечтаний. Я не говорю о личном. О жизни вообще.

- Поэтому Пилат иногда старается быть более злым, чем он есть на самом деле?

- Наверно. Он просто не верит, что все люди добрые, что это возможно, и вдруг - встреча с Божественным, она не может не потрясти.

- Есть много общего во внутренних проблемах Креона в "Антигоне" и Пилата. Тем более что Креон тоже намного более благороден, чем замышлено у Жана Ануя.

- Есть общее, конечно. В основном, исходя из их положения: они оба властители. И их проблемы схожи. Просто для нас сейчас, для любого грузина, интересы государства - самое важное. Мы сегодня в таком положении, что это главный вопрос. Поэтому акцент был сделан у Темура на Креона. Если говорить более конкретно, Креон хочет каким-то образом добиться того, чтобы Антигону не казнить. И Пилат пытается сделать то же самое. Но родственные связи Креона и Антигоны придают, конечно, другой оттенок происходящему. Более личный, там все ясно с самого начала в их отношениях. А здесь Иешуа и Пилат начинают с нуля. У них не очень высокое мнение друг о друге, и оба игнорируют один другого. Но по ходу действия они обнаруживают, с кем имеют дело. Потому что сначала Иешуа думает, что прокуратор - обычный чиновник, и в его руках он может погибнуть, да? А потом у него появляется какая-то надежда, что раз этот человек может понять столько, сколько видит в нем Иешуа, то вдруг он пойдет на жертву большую? Но этого Пилат сделать не смог. В общем, наш спектакль все-таки - о двух людях, которые неожиданно находят в партнере интереснейшего и умнейшего человека. Положению Пилата не позавидуешь: каждый день он встречается с людьми, которых надо казнить. Он же прокуратор... Это его профессия. И он становится более грубым, уходит от своей молодости. Но остается воспоминание о мечтаниях. И вдруг оказывается - возможно в человеке такое, и это для него открытие.

- Бродский как-то сказал: если бы Иисус знал греческий, он лучше бы мог объясниться, и если Пилат читал бы литературу, он понял бы, кто перед ним стоит. У Булгакова Пилат более образован...

- Да, конечно. Так интереснее.

- Когда в конце спектакля Пилат ставит перед Иешуа подсвечник с зажженными свечами, не является ли это неким признанием Божественности Га-Ноцри?

- Безусловно. Пилат, может быть, не до конца уверен, потому что в Иешуа все-таки видит человека, но о чем-то более значительном догадывается даже в середине действия. А к концу ставит свечи у его ног - уже как бы преклонение. Так и задумано было. Темур хотел, чтобы они оказались достойными друг друга. Знаете, есть такая версия, что Пилат постарел, и его однажды спросили: "Почему ты это сделал?" (интонация у Отара Мегвинетухуцеси очень мягкая, когда он пересказывает вопрос, очень грузинская и теплая). В смысле - такого человека казнил. "А про кого вы говорите?" (актер меняет тон, чтобы подчеркнуть разность). Он даже не помнит. [Такая трактовка есть в рассказе Анатоля Франса "Прокуратор Иудеи"- И.К.]. У нас все же Божественность показана не так явно. Что-то, конечно, выходит за рамки просто человеческого общения. Но не до конца. Только в видениях Пилата. В конце Иешуа говорит, что придет время и Иуда восстанет. Это не значит, что они достойны Его, но они рядом. Никуда не денутся. Они тоже обречены на вечность.

"Мы, очевидно, понимаем что-либо неизбежным, а не избирательным образом, ибо нас приводит в состояние или движение понимания какой-то узел, завязавшийся в самом нашем существовании в потоке жизни", - писал Мераб Мамардашвили. Таким "узлом" понимания для Пилата стала встреча с Иешуа. "Философ нефилософом быть не может, если, конечно, он попал на эту прямую мысли, вырастающую из того узла, который заставил тебя остановиться. Это судьба!" (М.Мамардашвили).