Почти под занавес столичного театрального сезона - еще одна премьера. Спектакль "Красной ниткой" - копродукции Театра.doc и Центра драматургии и режиссуры под руководством Алексея Казанцева и Михаила Рощина.

Автор пьесы - Александр Железцов. Точнее, это и не пьеса вовсе, а многослойная, полифонически выстроенная проза, написанная в 1983 году после фольклорной экспедиции в русское село, в которой Железцов участвовал. Будь этот текст сразу же опубликован (вернее всего, по тогдашним условиям, в самиздате), автор мог бы пополнить реестр литераторов от диссидентства, ныне полузабытый. В перестройку или начале 90-х "Красной ниткой", вероятно, прошла бы по разряду "чернухи". И вот в начале третьего тысячелетия, когда общественный интерес к деревенской прозе почил в бозе, герои Железцова неожиданно заговорили со сцены - и едва ли не каждое их слово сегодня звучит откровением.

Владимир Панков, поставивший спектакль, известен прежде всего как один из ведущих актеров казанцевского центра, руководитель ансамбля "Пан-Квартет", автор минималистски-изысканного музыкального сопровождения к спектаклю "Облом off". После "Красной нитки" с ним нужно считаться как с серьезным режиссером, создающим свое, неповторимое и непривычное театральное пространство.

***

А как пойдешь в гости, возьми с собой что-нибудь искрометное: меня, например.
Венедикт Ерофеев. Из дневников

После показа железцовского текста на Фестивале молодой драматургии 2002 года, рецензенты называли спектакль "фольклорным проектом". Нынче же Владимир Панков в программке определил жанр постановки как "саунд-драму". Пока еще рано говорить, приживется ли этот новый термин в искусствоведческом словаре, но он, безусловно, оправдан, потому что фольклор здесь - не способ классификации (и умертвления) локальной реальности, а метафора к развернувшийся на сцене драме.

В прозе Железцова почти нет четко обозначенных персонажей, но очень много авторского голоса. Адекватно перевести музыку авторских интонаций на сцену можно лишь опять-таки через музыку - застольные и блатные песни, заплачки и прочий фольклорный материал позволяют современному зрителю ощутить реальность, контекст которой для него давно уже потерян.

Обращение к прозе характерно для современного российского театра. "Пролетный гусь" и "Сонечка" во МХАТе, "Черный монах" и "Дама с собачкой" в МТЮЗе - эти и другие спектакли знаменуют попытку режиссеров вырваться из плена царящей вокруг них мертвечины. Наряду с документальным театром (verbatim), работа с драматургически "неправильными" прозаическими текстами стала одной из попыток преодоления фальши, вот уже лет десять блокирующей зрительный зал от жизни, "как она есть".

Другое направления поиска новой сценической реальности - возвращение к ритму, к музыкальности как исторической и сущностной основе драмы. "Кислород" Рыжакова-Вырыпаева, "Демон" Серебренникова-Меньшикова главным действующим лицом делают, в одном случае, скороговорку рэпа, в другом - напев лермонтовских аллитераций. Сюда же примыкают спектакли Юрия Погребничко - приз, полученный театром "Около дома Станиславского" на "Золотой маске" свидетельствует, что давние режиссерские опыты с формой спектакля-концерта из области маргинальных чудачеств перемещаются в центр театрального процесса.

"Саунд-драма" Панкова соединяет в себе обе эти тенденции: здесь и прозаический текст, где авторские реплики распределены между персонажами, и игра с мелодикой речи, поиск созвучий между словом и музыкой.

Если и проводить параллели к спектаклю, на ум приходят не столько фольклорные концерты, сколько "этнический кинематограф" - "Табор уходит в небо", "Время цыган" и, конечно, фильмы Параджанова, в первую очередь - "Тени забытых предков". "Красной ниткой" - это спектакль об ушедшей цивилизации, о пролитой некогда крови, которая давно уже проросла травой, о тенях, которые живут с нами в древних и не столь уж старых народных песнопениях, о "жизни той, что бушевала здесь", а ныне - лишь полузабытый обряд.

***

все равно пригвожденность,
ко кресту ли, к трактирной ли стойке.

Венедикт Ерофеев. Из дневников.

Во время спектакля иногда чувствуешь пропасть непреодолимую между той и нынешней эпохой, а то вдруг кажется, не изменилось почти ничего.

Например, идет диалог фольклористов и въедливого, вредного селянина:

- Так, так... Народный фольклор собираете?

- А что?

- Ерунда все это!

- А что не ерунда? Пугачева по телевизору?

И ты с ужасом осознаешь, что все эти 20 лет советская певица Пугачева продолжает царить в мире российского шоу-бизнеса как луна в ночи, или, если угодно, как паучиха в паутине на фоне высушенных телец мух-конкуренток. Кстати, именно в 1983 году Алла Борисовна выпустила свой первый двойной диск "Как тревожен этот путь", обозначивший ее переход к усталости и самоповторам.

Но вот в другой сцене Инга Сметанина читает фольклорную запись тюремного романса. Звенящим голосом, вздымая к небу руку, она декламирует:

Зачем, родная, зародила,
Зачем на свет произвела?
Тюрьмой несчастной наделила,
Халат тюремный отдала?
Тюрьма, тюрьма - какое слово...
Для всех позорна и страшна,
А для меня совсем другое:
Привык к тюрьме я навсегда.
....................................
Готов я голыми руками
Замки, решетки поломать
А тута, здесь вот, часовые
Мне с под конвоя не вбежать...

Актриса не только читает эту блатную рыдалку с интеллигенско-ахмадулинскими интонациями, она сама удивительно похожа на главного поэта-женщину России времен оттепели и застоя. Однако (вот она, смена поколений!!!) выясняется, что никто из создателей спектакля не знает, из какого источника заимствован рисунок роли.

Инга Сметанина - одно из открытий спектакля. Витальная брюнетка с восточной внешностью, пластичная и порывистая одновременно она вносит в действие жизнелюбие и неподдельный темперамент. Увидев ее, понимаешь, что в ряду исполнительниц женских ролей в казанцевском Центре не хватало именно такой актрисы.

***

Они мне вот: Россия погибает.
Ну и пускай. Ей вроде бы к лицу.
Никому так не пошло умереть, как ей.
Причем самым недостойным образом.
Это входит, по-моему, в расчет Господа Бога.

Венедикт Ерофеев. Из записных книжек.

В спектакле одновременно происходят два события: внешнее (сюжетное) и внутреннее (сущностное).

Внешнее состоит в том, что в подворотне дома # 23, "за сквериком, как к магазину идти", некий Козлов по не вполне ясным причинам, а, скорее всего, без оных, зарезал заточкой некоего Еремеева. Кто-то из них был пэтэушником, то ли убийца, то ли убитый. Важнее не образовательный уровень антагонистов, а необъяснимая обычной логикой неотвратимость свершившегося. И тут - еще одно хронологическое совпадение, монтаж смыслов.

За год до того, как Александр Железцов написал "Красной ниткой", была опубликована на русском языке и стала на короткое время безумно популярной "Хроника объявленной смерти" ("Cronica de una muerte anunciada", есть и другие переводы названия). Повесть Маркеса с ныне театрализованной прозой Железцова роднит скрупулезное проживание неизбежно подступающей физической смерти.

Внутреннее событие пьесы - проживание также объявленной заранее смерти российской деревни, а шире - страны и нации. "Красная нитка" из названия не имеет ничего общего с известным фразеологическим оборотом. Среди вопросов, который герои пьесы - участники фольклорной экспедиции, задавали деревенским жителям, был и такой: "А что, бабуля, в регионе в вашем ноги покойнику красной ниткой связывают?".

(Известное ритуальное действие - связать ноги, чтобы умерший не смог потом прийти за живыми. Впрочем, как отмечала Е.Н. Елеонская, одна из самых эрудированных российских фольклористов, "разъяснить индивидуальные оттенки в употреблении нитей и узлов едва ли можно, настолько разнообразны и неуловимы представления, породившие их единообразие". К примеру, во многих местностях бытовало поверие, что если перед погребением не развязать бечевку, которой связывали ноги покойнику, на том свете он будет прыгать или ковылять.)

***

Не выпьем. Не пойдем никуда.
Чтобы на людей не смотреть
и себя не показывать.

Венедикт Ерофеев. Из записных книжек

Несмотря на аскетичность собственно драматического материала, актерские работы в спектакле - золотые россыпи удач, ожидаемых или внезапных.

Звезда казанцевского центра Артем Смола выходит на сцену под аплодисменты и смех, когда спектакль еще толком не начался. Но сквозь привычного Смолу пробивается новый, совершенно незнакомый артист - взрослый, жесткий, зловещий. Его сквозная роль - Козел/Козлов, но, по сути, он играет Смерть.

"Это еще хорошо, если сидишь. А то, бывает, сползаешь... Начинаешь только сползать: Козел отдергивает руку с расческой - слева, из-под ребер, не больно совсем, тычок просто - и ты медленно - медленно, по стеночке, машинально сглатывая еще сопли - медленно-медленно..."

И это смерть - не одного только Еремеева, но и всей России - глупая, несправедливая, медленная, и оттого вдвойне обидная...

Для Ольги Лапшиной "саунд-драма" стала идеальной возможностью соединить всегдашнюю любовь к народному пению и скоморошному "глуму" с драматической изощренностью, которую она демонстрировала в последних спектаклях.

От блоковской "вечной матери" в "Пленных духах" она смело вошла в роль "вечной бабушки", играя, кажется, всех старух российской глубинки вместе взятых.

Вот одна ее ипостась:

"По стеночке, шаркая тапками, мимо зинаидиной рухляди, мимо соловьевского холодильника, мимо кухонной двери - Здравствуйте, Зинаида Семеновна! - молчание, рот - куриной жопкой, взгляд - вбок, плевать на тебя, на дуру! По стеночке. Шаркающей кавалерийской походкой..."

А вот другая:

"Не помнила баба Саша песен, но зато увлекалась она другим жанром устного народного творчества - плачами. Вот если, скажем, пробирал вас понос под виселицей в деревне Кресты, убили у вас сына, а он и не мучился совсем - пуля в рот, вышла в затылок - если умер у вас муж и два года нет света в доме, так что довольно затруднительно выводить вшей, если есть у вас это все - считайте что у вас есть все условия для такого рода творчества. В том случае, конечно, если знакомы вы с традицией и есть в вашем плаче импровизационность и вариативность. В таком случае плач ваш имеет некоторую эстетическую ценность. И есть смысл его записывать. Ну, ладно..."

Рассказ о бабке Саше, которую немцы не повесили, - апофеоз спектакля, прошибающий любого, даже предельно нечувствительного, зрителя до слез. Самое загадочное в нем - отсутствие очевидного повода для столь острого переживания. Казалось бы, история в чем-то забавная (спаслась, благодаря поносу), и даже с хеппиэндом (помиловали и ее, и братьев). В чем же трагизм, спрашивается? Наверное, в том, что нечаянное помилование от фашистов (самое черное слово в советском словаре) оказывается единственным вознаграждением, которое бабка Саша получила от окружающего мира за всю свою жизнь.

И странным образом это ощущение проецируется на каждого из нас.

***

Вот еврей - виноват в том, что он еврей.
Француз заслуженно родился французом.
А быть русским - это легкая повинность.

Венедикт Ерофеев. Из записных книжек

В оформлении спектакля найден безукоризненно верный ход: герои одеты в черные костюмы с забрызганными по колено брючинами/юбками.

И сразу начинаются воспоминания...

Осенью 1979 года один из авторов статьи впервые выехал на "колхозные работы" в деревню Буяково Сусансинского района Костромской области, приписанную к колхозу имени Ленина.

Деревня Буяково Сусанинского района Костромской области напоминала Венецию - по дорогам, заполненным жидкой грязью, пешком не ходили, а словно по каналам на гондолах, ездили на тракторах. Иногда, например во время похода за молоком на ферму, приходилось это правило нарушать - и сапоги оставались в навозном болоте, а обратно ты шел босиком.

Трактора тоже не всегда выручали: однажды колесный трактор, везший зерно, застрял на въезде в деревню, и его пришлось вытаскивать агрегатом на гусеничном ходу.

В деревне Буякова мало кто понимал, зачем и для чего он работает, - даже на трезвую голову. Трезвая голова здесь была редкостью, а на праздники - мечтой идиота. 7 октября, на только что назначенный день брежневской Конституции, пришлось работать. Мы загрузили бидоны с молоком в тележку и проскучали час на ферме, пока не догадались порыться в соломе и не нашли там пьяного в дымину тракториста. Еще через полчала привели другого, чуть более вменяемого. Мы поехали к молочному цеху, но на склоне водила завалил тележку на бок - люди, к счастью, успели соскочить. На этом рабочий день закончился.

Больше всего запомнилась злость буяковских работяг на то, что власть украла у них два праздника. В результате переноса дня Конституции с 12 декабря на 7 октября на два года народ был лишен дополнительного нерабочего дня, праздник-то приходился на выходные.

В 1991 году советской власти предъявили и этот счет - и страны не стало. В ельцинской России календарь расцвел красными датами, и благодарные граждане ушли в непрекращающийся по сей день запой.

***

В Центре драматургии и режиссуры удивительным образом сошлись два очень похожих и очень разных спектакля о гибели российской деревни. Поставленное в предыдущем сезоне "Ощущение бороды" Ольги Субботиной по вполне современной пьесе Ксении Драгунской - лирически-ностальгическое представление об "уходящей натуре", которую, по словам драматурга, сознательно разрушают "то ли марсиане, то ли Запад, то ли российские спецслужбы". Пьеса "Красной ниткой", написанная на два десятилетия раньше, несравненно мрачней. В ней почти нет любования деревенской действительностью. Возможно, потому, что автор - перманентный антисоветчик и оппозиционер, а год 1983, если кто-то забыл, - самый мрачный в позднесоветском застое (андроповщина, закручивание гаек, "ракетный кризис" в Европе, переход афганской войны в ее кровавую и безнадежную стадию).

"Красной ниткой", то безжалостно, то безыскусно сообщает нам о том, что мы, жившие в те "года глухие", знали сами - нынешняя катастрофа нации в полном масштабе проявляла себя уже двадцать лет назад.

***

...написать задачник, развивающий,
попутно с навыками счета,
моральное чувство и чувство
исторической перспективы.

Венедикт Ерофеев. Из записных книжек

Где берут исток наши бедствия и в чем их причина? Обычно дискуссия на эту тему столь же многошумна, сколь и малопродуктивна. Начало национального упадка кто относит ко временам застоя, кто - к 1917 году, кто - к петровским реформам. Называют и дату монголо-татарского нашествия, и год избрания князем Владимиром православного извода христианства как государственной религии.

Сам Александр Железцов в другой своей пьесе - комедии "Диалоги о животных" (фрагмент ее можно увидеть в спектакле Центра "Москва - открытый город", а полностью она выходит в конце мая на сцене театра Станиславского) вложил в уста выродившегося героя-мужчины такой комментарий:

"Собственно, в этом - чуть ли не основная причина краха христианской цивилизации, в этом кровавом азарте..."

Вопрос о том, сумеет ли распрямиться Россия, опять-таки дискуссионный. Хотелось бы оставаться оптимистами, но спектакль, увы, дает скорее отрицательный ответ.

Среди либеральных публицистов принято зубоскалить над вечной русской привычкой к кликушеству и апокалипсическим пророчествам: мол, сколько их, этих мрачных предсказаний, а Россия была, есть и будет.

И вспоминают знаменитое "Слово о погибели Земли Русской", забывая, что это пророчество сбылось, и Южная (она же - Киевская) Русь с началом монгольского нашествия прекратила существование. На ее месте, в результате смешения с разными этносами, возникли три различные нации - великорусская, украинская, белорусская. Только одна из них смогла подняться и создать собственную исторически долговечную государственность, что же касается украинцев и белорусов, они создали свои суверенные государства, лишь войдя, как и мы, в штопор депопуляции и деградации.

Лев Гумилев, анализируя в книге "Древняя Русь и Великая степь" истоки "болезни христиан", о которой говорит летописец, писал:

"Итак, запустение и "погибель Русской земли" произошли не по вине злых соседей, а вследствие естественного процесса - старения этнической системы, или, что то же, снижения пассионарного напряжения".

"Красной ниткой" и "Ощущение бороды" по-разному свидетельствуют об одном и том же: русской деревни, которая на протяжении столетий была основой воспроизводства нации, более не существует.

Старение наций - черта не одной России, но всего западного мира. С той лишь разницей, что в результате активной миграции Западная Европа на глазах превращается в конгломерат арабских, африканских, тюркских, индо-пакистанских этносов. Россия остается самой "белой страной Европы", но результат такой относительной этнической однородности - окончательно порушенное село и рост внешнего давления на южных и восточных границах.

Для России, похоже, есть только один выбор: либо, уже умирая, на последнем дыхании, запустить новый национально-культурный проект и тем самым сохранить преемственность, создав в результате слияния с мигрантами юга некую новую общность, или же оказаться сметенной натиском иных культур и племен, сгинув, "аки обре".