Взойдет Звезда над головами
И скажем новыми словами,
Что для души воскресли вновь
И жизнь, и слезы, и любовь, -

пели ангелочки на музыку моцартовской "Волшебной флейты", а сами - в валенках, вязаных шапочках, атласных стеганых пальтишках и с варежками на резинках - шли на лыжах по заснеженному лесу.

Дипломный спектакль Кати Поспеловой "Волшебная флейта" - второй проект "Маленького мирового театра", который только полгода назад эффектно открылся премьерой оперы Майкла Наймана. Второй - и снова бурно обсуждаемый.

Прежде всего, Катя придумала превратить "Волшебную флейту" в русскую оперу. Она перенесла действие куда-то в сказочную Россию, сделала смешного птицелова Папагено - разбитным вертепщиком, прекрасных помощниц Царицы Ночи - веселыми деревенскими девчонками, принца Тамино - беспомощным немцем, замерзающим в русских лесах, мавра Моностатоса - прытким чертом Моностаткой, а ко всему этому художница Алла Шелимова одела всех в валенки, ушанки и лоскутные телогрейки.

Чтобы оправдать русификацию и существенное переиначивание либретто, была сочинена легенда о якобы найденном в одном из российских архивов неизвестном автографе Моцарта. Рукопись оперы "Чудесная Дуда", написанной в конце XVIII века для какого-то крепостного театра, на поверку оказалась вариантом "Волшебной флейты". На своей легенде, видимо, опасаясь музыковедческого гнева, робкие сочинители не настаивали, и на память сразу приходила гораздо более радикальная мистификация, которую несколько лет назад устроил театр "Тень". Тогда Майя Краснопольская и Илья Эпельбаум придумали, что Чайковский до "Лебединого озера" написал оперу с таким же названием и даже присутствовал при ее домашней постановке, где участвовали певцы, танцоры, актеры и куклы. Майя с Ильей настойчиво уверяли, что ставят спектакль по материалам, найденным в архивах, и взбивали свой миф такой пеной, публиковали в программке такое количество "свидетельств", написанных в совершенно хармсовском духе, что даже музыковедам казалось, что они припоминают нечто подобное. Но, как видно, что дозволено кукольному театру, не дозволено оперному...

"Русскую оперу" сочиняли большой компанией: сама Катя Поспелова и три поэта - Мария Степанова, Игорь Эбаноидзе и самый знаменитый из всех - звезда интеллектуального шансона Псой Короленко. Сочиняли, судя по всему, с удовольствием: веселая центонность (больше всего "припрягли" самых расхожих пушкинских цитат) соединилась с любимым Псоем жонглированием языками. Лирические немецкие арии Тамино легко рифмовались с простецкими русскими запевами вертепщика, да и сам Папагено, влюбившись, пел: "Похоже, рай открыли настежь/ ну и дела - дас ист фантастиш"!

Получившийся текст - неровный и рваный, стилизованный под фольклорный (от героических элементов народного театра и раешника до духовной поэзии и чувствительных романсов), оказался совсем не таким простодушным и "капустным", как прикидывался. Любовь, одиночество, смерть, религиозность - пронзительно звучали в простых словах, непривычно не заглушенных, а приподнятых музыкой.

Перед самой премьерой Татьяна Гринденко (оркестр "Академия старинной музыки"), которая была музыкальным руководителем постановки, сказала в одном из интервью, что не будет дирижировать оперой, поскольку, по ее мнению, певцы сами должны руководить оркестром, диктовать ему темп и настроение сцены, а не наоборот. И еще для нее важно, чтобы певцы "не пели", а скорее вели речитатив: если сохранить разговорный ритм речи, будет понятен смысл текста. В сущности, так все и вышло: Гринденко не дирижировала, и текст был понятен. Правда, не могу сказать, что певцы, почти поголовно приглашенные из Новой оперы, не пели - как правило, все-таки пели, но это, за небольшим исключением, было к лучшему.

Для спектакля придумали по-гофмановски волшебный ход: маленький вертеп, который Папагено носит на плече, вырастает до размеров сцены, и в романтическом сюжете оперы участвуют ожившие куклы - красавица Памина, комический черт, ангелы с флейтой. "Я на ремне весь мир ношу,/ Но сам на ниточке вишу", - распевал Папагено. Именно в куклу из вертепа влюбляется малахольный мечтатель Тамино, напоминая историю о Мари и Щелкунчике.

Но самое лучшее, что придумали сочинители этого спектакля - это воссоздание духа домашнего представления. С камерным залом, небольшим оркестром и маленькой сценой почти без машинерии, с актерами, которые без стеснения ходят через боковую дверь зала, подмигивают оркестрантам и строят глазки знакомым в зале. Со всей непосредственной, дружелюбной и раскованной атмосферой русского домашнего театра, где, надо сказать, никогда не гнушались выступать ни великие актеры, ни оперные гении. Конечно, главным героем в таком спектакле должен был стать не принц, а "автор" этого мира - Папагено - улыбчивый, живой красавец Роман Шевчук, домашний jeune premier, который стреляет глазами, рвется схватить или приобнять всех девиц без разбору и очень нравится себе и дамам. Очаровательна и кудрявая, наивно хлопающая ресницами Памина - Наталия Бороздина, и заторможенный Тамино, в своей ушанке и дохлом пальтишке похожий на пленного немца (приглашенный австриец Роман Пайер, говорят, когда-то пел эту партию у себя на родине, но, вероятно, не в таких экстравагантных условиях). И благородный Зарастро - Владимир Кудашев. (Надо сказать, все, что связано с храмом, где служит мудрый старец и его соратники с головными уборами в виде валенок, - последние масонские загадки Моцарта, оставленные в сюжете. Православными священниками здесь быть никто даже не тщится). Милы ангелочки из детской хоровой капеллы Марии Струве. Хороша и лукавая длинноногая Папагена - немка Анна-Верена Шааб, после четырех лет учебы в Москве бойко поющая по-русски. Ну и, конечно, черт Моностатка в исполнении Псоя Короленко. Постригшись и побрившись, он перестал выглядеть диким евреем с пламенным хасидским взором, в котором определенно было что-то чертовское, а стал лучезарным румяным толстяком в красном трико с хвостом - добродушным чертом из детских утренников, который напевает гнусавым голосом, делает козу красными пальчиками, весело округляет глаза и нестрашно трясет рожками перед малышами в партере, чтобы они счастливо заливались смехом. А "песенку похотливого Моностатки" я бы распространила среди всех детсадовских логопедов:

Я пришел к тебе шептаться
Шебуршиться и шуршать,
Щупать, шарить, щекотаться,
В ушко жаркое дышать.

Единственный, кто был невыносим, - это Смерть (она же Царица Ночи), которой хоть и оставили всего две арии, но и в них она свои колоратуры буквально ножом по тарелке выводила. Прочь ее из нашего домашнего театра, обратно на кухню ее!

Заковыристый, полный нестыковок "масонский" сюжет "Волшебной флейты" превратился в бесхитростную сказку, где главные секреты лежат не в причудах фабулы, а в глубинных чудесах: мистической любви Тамино и Памины, словно отравленных любовным зельем до того, как узнали друг друга, в Звезде, которая, будто рождественская, ведет старца Зарастру к встрече с избранным Тамино. Ну и, наконец, - в маленьком вертепе, ставшем целым миром.

А что до моцартовской музыки, в которую залит этот сюжет, словно в драгоценную чашу, - так она осталась собой. Странно еще раз рассказывать о том, как она течет и завораживает, глупо считать, что у "Волшебной флейты" чего-то убудет, если в этой постановке ее исполняют с купюрами, нелепо вставать в позу и декламировать: "Мне не смешно, когда фигляр презренный пародией бесчестит Алигьери".

Обидно только, что мне не удалось взять с собой на этот спектакль всех знакомых детей, а теперь неизвестно, можно ли будет его еще когда-нибудь увидеть. "Маленький мировой театр" живет по принципу "проектного театра", то есть показывает столько представлений, на сколько у него хватает денег. В этот раз средств хватило только на два премьерных показа в Театральном центре на Страстном, и найдутся ли деньги, чтобы родители с детьми и дальше приходили на "Волшебную флейту", а не на какую-нибудь "Бабу-Ягу - против", никто не знает. Жаль.