Можете себе представить: в Москву приезжает спектакль Петера Штайна и должен дважды играться в огромном театре Вахтангова, а рекламы - ноль. Причем едет не хухры-мухры, а "Чайка", чеховская пьеса, на которые, как известно, у Штайна давным-давно патент по всей Европе. Может быть, считается, что поклонники знаменитого немецкого режиссера должны сердцем чувствовать его прибытие?

Так или иначе, театр третьего апреля действительно был полон, но я, честно говоря, шла на эту "Чайку" с большими опасениями. С тех пор как в начале 90-х Штайн впервые привез в Россию свои чеховские постановки - как многие думали, точно реконструировавшие легендарные МХАТовские, - отношение к нему у отечественных театралов сменилось с обожания на ироническое недоверие. В перестроечную эпоху театральной "бури и натиска" традиционность формы, отсутствие радикальных концепций, подробная психологическая игра отличных актеров и свежесть взгляда на каждую роль выглядели таким "хорошо забытым старым", что многим казалось, что Штайн пришел вернуть нам традиции нашего же Художественного театра. За прошедшие десять с лишним лет театральных "подробников" и от российских режиссеров, и от гастролеров мы увидели немало, причем многие из них были глубже, существенней и тоньше чувствовали современность. А после не слишком удачного, по-школьному поверхностного "Гамлета", который Штайн поставил с российскими актерами, искушенные театралы, казалось, и вовсе потеряли к европейскому мэтру интерес.

Спектакль, который на этот раз привез Штайн, - это совместный проект Рижского театра русской драмы и Эдинбургского международного фестиваля. Впрочем, в Эдинбурге были не рижане - для фестиваля знаменитый немец поставил точно такой же спектакль, но с английскими актерами. А для штайновской постановки с русскими актерами (причем само появление в Латвии спектакля такого именитого режиссера - событие беспрецедентное) - пригласили нескольких артистов из Москвы. Три самые важные роли сыграли актеры не самых первостепенных столичных театров: Аркадину - Елена Стародуб (из театра "Модерн", а прежде с "Покровки"), Треплева - Иван Шибанов (театр имени Гоголя) и Тригорина - Анатолий Лобоцкий (театр имени Маяковского).

И большая часть печальных ожиданий - оправдались. Штайн поставил скучнейший спектакль с громом, шумом дождя и пением, доносящимся издалека. Были в этом вялом и тягучем зрелище какие-то фирменные штайновские подробности, забавно подмеченные детали, которые ничего не спасали, а только заставляли прежних поклонников печально вздыхать: "Да-да, это Штайн, руку его узнать можно, но как постарел..." Отдельный повод для расстройства являли собой актеры - такие же скучные, вялые и посредственные, как и весь спектакль. И лидерами по всем этим чудесным качествам были гастролеры из Москвы. Театральным людям давно известно, что нет ничего хуже, чем пошло играть пошлого персонажа, нервно - нервного и так далее. Актеры, поработавшие со Штайном, продемонстрировали нам это в полном объеме. Играя самовлюбленную и бездарную премьершу Аркадину, Стародуб сама пользовалась стандартным актерским набором премьерши небольшого театра. Молодой Шибанов скучно играл скучного Треплева. Дурочку Нину глуповато изображала рижанка Вероника Плотникова, а уж как тухлоглазого писателя Тригорина представлял артист Лобоцкий, и говорить не хочется.

Помните знаменитую цитату из той же "Чайки": "Когда поднимается занавес и при вечернем освещении, в комнате с тремя стенами, эти великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки; когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль - маленькую, удобопонятную, полезную в домашнем обиходе; когда в тысяче вариаций мне подносят все одно и то же, одно и то же, одно и то же..." Через полчаса после начала действия вон из зала потянулись первые разочарованные. Ко второму акту тот, кто сидел далеко, смог свободно переместиться в первые ряды.

Впрочем, те зрители, которые оставались, реагировали охотно, часто демонстрируя, что текст Чехова им в новинку. Особый успех имела стандартная шутка маловыразительного Сорина: "У вас, ваше превосходительство, голос сильный... но противный..."

Только одна вещь была придумана в спектакле действительно эффектно. Австрийский художник Фердинанд Вогербауэр поместил на сцене, за старой мебелью семейства Треплевых, огромный экран. Размером не во весь задник, как часто делают на Западе, да теперь и у нас, а просто очень большой, в раме. И на нем - то возникало небо с медленно плывущими тучами, то яркие пейзажи, и казалось, будто это огромное окно из темной затхлости в настоящий мир. (Кто-то говорил, что экран плазменный, а может, это и высококачественная проекция, я, признаться, не разобралась.) Сам экран перемещался, поворачивался, сначала представляя вид на озеро (видно было, как постепенно над водой встает огромная луна), в другом действии он стал боковой стеной с двумя окошками, и с залитой солнцем улицы пятна света падали на стол. По экрану пролетала огромная чайка, сверкали молнии, а к финалу он становился багровым, видимо, знаменуя смерть Кости Треплева.

Те, кто остались, - долго аплодировали, кричали браво, а кто-то даже плакал, жалея Костю и белокурую Нину. Почему-то казалось, что они впервые видят "Чайку" на сцене.