Сентябрь обещал начаться бодро. Нынче не старые времена, когда первые полсезона труппа потягивалась да разминалась, теперь каждый театр, искушенный в рекламных стратегиях, подгадывает выпуск спектакля к лету, тайно обкатывает его пару раз на зрителях, а уж в сентябре устраивает помпезную премьеру. И это бывают не какие-нибудь там рядовые спектакли, а самые что ни на есть первачи. Понятное дело: можно рассчитывать, что после долгого простоя и публика, и критика кинутся в театр, и шуму будет много. Так все и происходит, разве что театральная критика, летом поездившая по театральным фестивалям, несется в театр не для того, чтобы после долгой разлуки прижать режиссера-соотечественника к сердцу, а дабы строго взыскать с него за несоответствие европейским критериям.

Начали московский сезон с шекспировского "Сна в летнюю ночь" в драматическом театре имени Станиславского. Причудник Владимир Мирзоев на этот раз не стал приглашать из Вахтанговского театра звезд калибра Суханова или Маковецкого, а выпустил на сцену свою молодую труппу без поддержки. В остальном он сделал все, как в прежних своих шекспировских комедиях, вроде "Укрощения строптивой" или "Двенадцатой ночи". Только скучнее. Актеры, как и прежде, принимают странные позы, корчат рожи, говорят с необъяснимыми интонациями и свершают невнятно-многозначительные действия. Еще они демонстрируют физподготовку - лупят друг друга или таскают по сцене. Позволяют себе всякую отсебятину: правда, шуточки шекспировских ремесленников на тему Немировича и работы над ролью уж очень похожи на неудачный капустник актеров-первокурсников, но и в этом для мирзоевской манеры новости нет. Еще в этот раз на сцене есть что-то неотчетливо, но красиво поющие оперные певцы - все в блестках. Юноша, танцующий что-то индийское, и удушливый запах благовоний, несущийся в зал. Многочисленные костюмы Аллы Коженковой, обнажающие у красивых актрис то грудь, то ноги. Задник, почему-то изображающий роскошный многоярусный зал. Ну, и так далее.

Обсуждая этот спектакль, поголовно недовольная критика разделилась на тех, кто тем не менее во всем этом джентльменском мирзоевском наборе находил глубокие смыслы. (Александр Соколянский, "Время новостей": "По существу говоря, Мирзоев принес спектакль в жертву идее. Он не стесняется дурновкусных хохм, наигрыша и фальши потому, что знает: весь этот псевдотеатр будет торжественно уничтожен в финале".) Тех, кто смыслов не видит, но уверен, что они есть. (Алена Карась, "Российская газета": "Мы должны лишь довериться темному наитию режиссера". "Загадка нового спектакля Мирзоева именно в том и состоит, что все в нем полно хорошо запрятанных значений, так что очень быстро начинаешь сомневаться, есть ли они вообще или все является лишь игрой его свободного воображения".) И тех, кто уверен в их отсутствии. (Роман Должанский, "Коммерсант": "Осмелюсь утверждать: спектакль Владимира Мирзоева лишен смысла".)

Я рассуждать о смыслах спектакля не берусь: мне они не видны, но красноречивый режиссер, несомненно, мог бы рассказать о них тысячи интересных вещей. Ясно одно: Мирзоеву театр осточертел совершенно. Прежний драйв в его спектаклях сменился скукой, и смотреть их стало мучительно. В одном Мирзоев тверд по-прежнему: в понимании женской красоты. Когда молодые актрисы "Двенадцатой ночи" - одна лучше другой - в финале, надев тонкие белые одежды, становятся под ливневый дождь (привет Стрелеру!), а потом, облепленные полупрозрачными тряпками на голое тело, выходят на авансцену кланяться - это стоит видеть.

Второй премьерой сентября стало "Воскресение. Супер" в "Табакерке". Тоже не хухры-мухры: пьеса прославленных ерников братьев Пресняковых по Толстому, а постановка - Юрия Бутусова, не последнего питерского режиссера, уже пару лет полюбленного Москвой. Но что-то опять не заладилось. Пресняковы, раздраженные многословным морализаторством Толстого, написали бойкую пьесу, где духовное воскресение богатого развратника и пьяницы Нехлюдова - не более, чем поза. И ни карикатурное светское общество, ни туповатые крестьяне и заключенные не могут ни поверить ему, ни оценить его дел по достоинству. Да и чего, в сущности, эти дела стоят?

Конечно, никто и не ждал, что Пресняковы с благоговением приникнут к классическому источнику. Но все же, если брать для инсценировки огромный роман, основное движение которого построено на том, как человек меняется, выпрастываясь из лжи, но при этом не верить его чистосердечию и глубине, про что пьесу-то писать? Я готова уважать нелюбовь братьев к "Воскресению", но оказалось, что всерьез против него сказать им нечего.

Критики этого спектакля, оказавшиеся весьма жесткими, тоже прежде всего взялись за обсуждение пьесы. Как написала Марина Давыдова в "Известиях", ""Вокресение. Супер" - это не полноценный стеб, не добротная инсценировка и не самостоятельное произведение по мотивам. Это Толстой, сделанный на голубом глазу и изжаренный на "Голубом сале", ибо ближе к концу возникает ощущение, что новая пьеса написана не братьями Пресняковыми, а литературными клонами классика, выведенными Владимиром Сорокиным в его инкубаторе будущего". Особенно критиков озадачило, что к финалу пьеса, казалось бы, пыталась вырулить обратно на толстовскую колею, то есть Нехлюдов просветлялся-таки и всерьез становился защитником униженных и оскорбленных. Ольга Егошина из "Новых Известий" писала: "Стеб пережить можно, но Пресняковых, которые "от души о высоком", - занятие не для слабонервных. Честно говоря, в эти моменты рука рефлекторно ищет пульт, чтобы отключить звук".

Но мне кажется, что это странное превращение в конце - не совсем дело рук Пресняковых, до конца сохранивших свой глумливый тон. Скорее, это решение Бутусова, которому не на что было опереться в сатирической пьесе про глуповатых и лживых людей, чьей суматошной и бестолковой деятельности невозможно ни поверить, ни посочувствовать. Чтобы придать крепость своей постройке, чтобы дать Виталию Егорову, играющему Нехлюдова, роль, где есть хоть какое-то развитие, постановщику нужен был Толстой. Он пытался найти его в пьесе Пресняковых, но там его, разумеется, не было.

Далее среди премьер первой половины сентября - две постановки "Мастерской Фоменко". Первая - более скромная - моноспектакль Анатолия Горячева по "Запискам сумасшедшего" под названием "Он был титулярный советник". Режиссером значится Петр Фоменко, но известно, что представление это выросло из самостоятельной работы актера: в прошлом году Петр Наумович сказал своим артистам, что, пожалуй, пора вернуться к "школе", и все они взялись сами друг с другом что-то репетировать. Из показов актерских отрывков мастер и выбрал этюд Горячева как самый перспективный, чтобы превратить его в спектакль (занятно, что из актеров театра Горячев - единственный не ученик Фоменко). Горячев, до того не игравший больших ролей в театре, оказался артистом занятным и неожиданным. В спектакле для него придумано много - весь поприщинский Петербург выстраивается из огромной кровати и лестницы, вздымающейся высоко вверх. Но все дело, конечно, в актере, и знаете, что лучше всего? Там и духу нет "маленького человека". Поприщин самодоволен, горделив, набит невероятными фантазиями и очень смешон.

Ну, и последнее на сегодня - премьера "Трех сестер" у Фоменко. Спектакля ждали давно: еще весной труппа ездила репетировать в Гавр, встречалась и обсуждала будущую постановку с клубом поклонников театра, который, оказывается, там есть. Потом там же в марте сыграли премьеру, которую из патриотических соображений назвали даже не предпремьерой, а чем-то вроде "этюдов к спектаклю". В Москве, мечтая наконец выбраться из своего подвала на сцену побольше, играли в филиале Малого.

Все заранее обсуждали, как идет классическая чеховская пастель к нежной кружевной манере "фоменок". А посмотрев подробный четырехчасовой спектакль, полный тех самых очаровательных деталей, за тонкость которых так любят этот театр, - растерялись. Стали говорить о том, что Фоменко поставил спектакль как-то уж очень бесхитростно. Как будто все то, что знавшие распределение ролей критики представляли, думая о фоменковских "Трех сестрах", на сцене было. А другого - не было. А еще всех очень раздражал придуманный режиссером персонаж по имени "Человек в пенсне", читающий письма Чехова и вмешивающийся в действие. Как написал Роман Должанский в "Коммерсанте": "Неуместность в спектакле означенного действующего лица все-таки объяснить трудно. Ну, как про зеленый пояс к розовому платью - не потому, что "есть примета", а потому, что "просто не идет... и как-то странно...".

Критики с несколько смущенным удовольствием описывали милые подробности, а потом начинали как-то запинаться, пытаясь объяснить, что их все же настораживает. Алена Карась, "Российская газета": "В этом спектакле нет решительно ничего радикально нового. В нем есть только эта усыпляющая, монотонная в своем покое и нежности интонация. Его можно пересказывать с упоением до малейшей детали". Олег Зинцов, "Ведомости": "Петр Фоменко, как известно, не очень любит придумывать концепции и спорить с автором текста. Разве что по пустякам и мелочам, которые так виртуозно умеют отыгрывать его артисты и из которых обыкновенно складываются и радость, и смысл спектаклей Мастерской". И снова Роман Должанский: "Не самое это благодарное дело - рецензировать поставленные таким образом спектакли: только начнешь вспоминать симпатичные неожиданные детали, как они сразу выстраиваются в очередь на упоминание. Места немного, а предложить вместо частностей обобщение не получается, потому что оно не предложено театром".

Глеб Ситковский из газеты "Газета" подытожил: "Для того чтобы браться сегодня за "Трех сестер", нужны какие-то особо веские причины. У Фоменко таких причин было немало, и все их мы знаем по именам. Ксения и Полина, Карэн и Юрий, Галина и Кирилл... Но глубинной причины, о которой мы все не были бы осведомлены до премьеры, так и не обнаружилось. Петр Фоменко, как от него и ждали, поставил лучшую версию "Трех сестер" из всех, что имеются нынче в Москве. Кто бы и сомневался в этой победе. Но все же хотелось бы большего".

Все это, наверное, правда. Но, знаете, я вспоминаю прошлогоднюю премьеру "Трех сестер" в Малом, от которой никто не ждал так много, как от спектакля Фоменко, и, видимо, именно поэтому ее вежливо хвалили и называли "культурной постановкой". Я тоже сходила: посмотрела на красивые сценические павильоны, гостиные с обоями и фотографии на стенах, на немолодых, со следами былой красоты, старших сестер, молодую визгливую Ирину, важного резонера Вершинина и, честно говоря, сбежала в антракте. Так что как бы ни было много у нас всех вопросов к спектаклю Фоменко, мне не хватает духу назвать его неудачным. Просто потому, что он живой.