Художник Олег Мавромати опять занялся самораспинанием. На этот раз в галерее Гельмана. Акция называлась "Человек Х".

Предыдущую акцию он провел в апреле возле храма Христа Спасителя, после чего возникло уголовное дело по статье о разжигании расовой, религиозной и национальной розни. Возбудили его прихожане храма Святителя Николая, оскорбленные действом Мавромати, имевшего на спине надпись, что он - не сын Божий. Возможно, именно это и выглядело святотатством, ведь все мы, даже самые отпетые, хотим - не хотим, а являемся детьми Божьими, так утверждает Писание. Хотя иногда нам приписывают и другое родство по матери.

Что же касается самой акции - прибивания гвоздями ладоней и ног художника к кресту - то уж не знаю, что в ней разжигает рознь. Каждому, кто видит прибитого Мавромати, его невыносимо жаль. Поскольку вид чужих страданий у всякого нормального человека вызывает только одно желание - немедленное эти муки прекратить.

Об акции Мавромати хорошо рассуждать ее не видя. А увидев, рассуждать уже невозможно. Я ее видела. Рассказываю.

"Что вас сюда привело?" - с удивлением спросила знакомая модная молодая дама, увидев меня у Гельмана.

"Долг службы," - ответила я честно. Потому что нельзя профессионалу судить о чем-либо с чужих слов или по пресс-релизу. И нельзя не замечать, когда кого-то по его же желанию прибивают гвоздями к кресту. Кем бы этот человек ни был. Тем более, когда самый знаменитый галерист страны предоставляет для этого подведомственное ему художественное пространство.

Конечно, на акцию Мавромати критикам следовало бы ответить бойкотом (чтобы не поощрять безобразие). Так и случилось. Почти никто о его первом лже-распятии и не написал. Только вот телевидение сняло передачу, имитирующую суд над художником (раз он так себя называет, то и мы будем). Там бесконечно муссировался вопрос о праве художника на личное высказывание, о том, что причиненная в ходе художественной акции боль не является актом садомазохизма или членовредительства. Что богохульство здесь ни при чем. Честно говоря, мне - и как художественному критику, и как человеку православному - богохульством поступок Мавромати не кажется. Может, я на этот раз и не права, хотя, как правило, не ошибаюсь. В общем, вопрос о богохульстве оставим оскобленным верующим, заметив только, что сознательное причинение себе боли есть по христианской норме грех, но не повод для судебного преследования. И рассмотрим художественное значение акции.

В прошлую пятницу в галерее Гельмана народ собрался, но многих записных критиков там замечено не было - бойкотировали. Их и не ждали, зато очень ждали оператора. Поскольку эта акция Мавромати - часть фильма о реакции на его акцию. На стене галереи висел "концепт", где в первых же строках Мавромати оправдывается, мол, знает он, что не первый, что акционизм не в моде и что художники уже до него занимались самораспинанием. Видимо, критики Мавромати достали своим презрительным "да это уже было".

О том, что именно было, рассказал всезнающий "Коммерсант": "Художника особенно жаль потому, что по мировым художественным меркам его преступление "заурядно" и даже старомодно. Еще в начале 60-х годов группа австрийских художников, вошедшая в историю искусств под термином "венский акционизм" (Wiener aktionismus), пугала общественность своими брутальными акциями. Лидер движения Герман Нитч (Herman Nitsch) неоднократно представал перед публикой в образе распятого Христа, соединяя христианские ритуалы с языческими оргиями жертвоприношения животных". Далее сказано, что за свои художества Нитч отсидел три года в тюрьме, но стал знаменитым и богатым и что критики назвали это искусство irritart (социальное искусство): "оно и функционировало как социальный раздражитель".

Холодность "Коммерсанта" объяснима просто: его корреспондент вышла из галереи при самом начале акции Мавромати, ее нервы не выдержали даже треска скотча, которым художника примотали к планкам креста. Если бы она посмотрела, как в ладони Мавромати вбили настоящие гвозди (что сделали с ногами, я не видела - загораживали спины зрителей), как он нес после этого какую-то ахинею про день независимости Болгарии, куда он поедет со своей акцией, а потом выкрикнул что-то вроде "Танцуйте ребята" и "Искусство - это боль", как его, бледного, оставляющего кровавый след, поволокли приводить в чувство (все распятие продлилось несколько отвратительно длинных минут), то презрительно-нейтрального тона у заметки не было бы. И написание в скобках терминов на латинице не выглядело бы так цинично.

В конце концов ведь не так важно, кто именно первым написал распятие, не так важно, что и кто делал в начале шестидесятых. Мы же этого НЕ ВИДЕЛИ! А копии никогда не дают верного представления, потому что стирают эмоцию.

Марат Гельман, а за ним и Мавромати видят ценность акции как раз в социальной реакции. То есть сотворцами художественного произведения должны выступить оскорбленные граждане, суд и прокуратура. Если не выступят - не выйдет, получается, искусства. Все это кажется пустой спекуляцией, поскольку у нашего общества и без Мавромати достаточно социальных раздражителей. Глядя на его крестные муки (реальные!), хочется только одного - запретить этот ужас! Признать художника Мавромати умственно неполноценным, дураком попросту. Доказать, что он не ведает, что творит, и отдать под опеку кому-нибудь вменяемому.

Присутствующие на акции зрители чувствовали себя неловко. Никто из них такого современного искусства видеть не хотел, поощрять тем более. Так, в защиту порубавшего иконы Тер-Оганьяна выступили только тогда, когда ему грозило реальное тюремное заключение. Только сердобольный Слава Курицын, нервно подергивая плечами, пытался отнестись к Мавромати с участием. "Все-таки он страдает за наше дело". Да ни за что страдал Мавромати! В том-то и весь ужас. А если ему хочется славы и денег, то я готова организовать фонд, оплачивающий безбедную жизнь художника и статьи о нем. Уверена, многие откликнутся и помогут Мавромати материально, лишь бы он перестал распинаться.