Нет более очевидной и более банальной метафоры памяти, воспоминания и запоминания, нежели фотография и фотографирование. Любой фотографический артефакт провоцирует пароксизм ностальгии, неминуемый и машинальный, как луковые слезы, - групповые классные снимки с неизменными "рожками", курортные фото на фоне пыльных пальм, снабженные белыми "магриттовскими" подписями, выцветшие анонимные портреты, еще с 60-х зависшие в витринах фотоателье, семейные альбомы с уже не опознаваемыми родственниками. Любой этап фотосъемки услужливо предлагает себя в качестве модели психологических процессов памяти: проявление и засвечивание, щелчок затвора и "сейчас вылетит птичка".

Владимир Куприянов давно работает с этой неизбежной метафорикой фотографии как памяти. Но для него важны не столько снимки как реликвии и свидетельства воспоминаний, сколько фотография как сама субстанция времени и памяти. Выставка Куприянова "21.09.2000", открывшаяся в галерее "Риджина", посвящена алхимии превращения настоящего момента в прошлое и обратной трансформации чужого воспоминания в твой личный, сейчас переживаемый опыт. И если название выставки - дата ее открытия, то работы озаглавлены лишь относящимися к давно прошедшим годам датами этих старых снимков, найденных в чужих семейных архивах.

Эти "найденные объекты" трансформируются художником в своеобразные "машины времени", как определяет их сам художник. На анонимных старых фотографиях вырезаны центральные персонажи - так, чтобы каждый зритель мог поместить себя на их место, спроецировать себя в давно минувший момент. Эти работы заставляют вспомнить "пустые иконы" Медгерменевтов, где на репродукциях икон были закрашены черным все персонажи, так, что каждый мог мысленно заполнить очевидно пустое "свято место" по своему усмотрению. "Сакральное" пространство воспоминания у Куприянова оказалось столь же пустующим - и поэтому настоятельно приглашающим заполнить его нашим присутствием, едва ли не "засасывающим" нас. Другой очевидный образ, к которому апеллируют эти работы, - те аляповатые картонные панно из реквизита пляжных фотографов, в которых "модель" может вставить свое лицо в прорезанную на месте головы дырку, дабы предстать на фотографии джигитом, Тарзаном или Венерой Милосской. (Этот атрибут фотоателье уже не раз отыгрывался современными художниками - например, Гороховским или Митьками.) Эта ассоциация подспудно объясняет функционирование этих "машин времени" - нас побуждают к тому, чтобы сфотографироваться, встроившись в контуры этих старых снимков. Фотографическая "машина времени" Куприянова работает по принципу "Изобретения Мореля" Бйой Казареса - чтобы получить дар перемещения во времени, мы должны отказаться от нашего физического "я" в пользу его фотографической проекции.

Впрочем, Куприянов "оживляет" застывшее время фотографии, не только предлагая нам поместить себя в их пространство. Ролан Барт писал о фотографии как о головокружительном "сплющивании времени". Владимир Куприянов, оставаясь в той же неизбежной метафорике фотографии как времени, напротив, экспонирует фотографии таким образом, чтобы вернуть им не только "четвертое", но и "третье измерение". В работах с прорезанными фотографиями снимки перенесены на полупрозрачные пленки, развешанные таким образом, что на белых стенах галереи видны их теневые "отпечатки". Зритель не только может мысленно поместить себя в старую фотографию, но и буквально оказаться в "закадровом пространстве". В другой серии фотографии еле различимы сквозь толстый слой неровного стекла, буквально воплощающего "толщу времени". Приглядевшись, обнаруживаешь, что сама эта "толща", как и "психологическое" время, отделяющее нас от прошлого, - не однородна, а образована слоями положенных стопкой стеклянных пластин.

Ощутить толщу времени, его "объем" - значит, услышать его шум. У Куприянова "шум времени" становится шумом "информационным". Он складывается из тех визуальных "помех", с которыми доходят до нас старые снимки. Фотографическое "зерно", увеличенное репродукцией, желтизна бумаги, размытость отпечатка, лакуны и темные пятна, выцветшесть и засвеченность куда более ощутимо передают саму субстанцию времени, чем запечатленные на едва различимых снимках конкретные приметы ушедших эпох.