Николай Коляда поставил в театре "Современник" спектакль по своей пьесе "Уйди-уйди". Заранее известно, что об этом будут говорить, и очень не хочется присоединяться к общему хору. Говорить будут: "Ужасный спектакль!", "Что это Коляде вздумалось стать режиссером?", "Вот к чему приводит желание объять необъятное!". Реплики эти уже доносятся со всех сторон.

Объяснять ли, что Коляда режиссером стал не вчера, что по образованию он актер, что ставит свои пьесы в Екатеринбургском драматическом театре, что его спектакль "Русская народная почта", по пьесе его же ученика Олега Богаева, приезжал в 1999 году на "Золотую маску"? Правда, в Москве "Русскую народную почту" встретили глубочайшим презрением - но это уже другой вопрос.

Действительно, не должен автор ставить свои пьесы, а режиссер не должен играть в своих спектаклях - но из всякого правила бывают исключения. Коляда, хоть и не возражает, когда его ставят другие, убежден, что большинство режиссеров и его пьесы, и пьесы молодых драматургов из его семинара не понимают и ставят их совершенно неправильно. А значит, единственная возможность донести до зрителя то, что ты действительно хотел сказать, - сделать все самому.

В 1999-м, воспользовавшись поездкой на фестиваль, Коляда привез вместе с "Русской народной почтой" спектакль по своей пьесе "Корабль дураков". Он показывался днем, без какой бы то ни было рекламы, в самом глухом, естественно, московском углу - на сцене театра Гоголя. Этот спектакль почти никто не видел, не видел из публики, разумеется, потому что о публике-то и речь - для нее делалось, не для критики. Но именно на этих двух спектаклях можно было, при желании, понять, что именно Коляда имеет в виду.

Уже больше десяти лет к имени Коляды прочно приклеен ярлык "чернуха", и всем ясно, что Коляда - это даже если и не чернуха, то по крайней мере "бытовуха". Между тем, то, что делает сам Коляда, не то что бытовухой - реализмом назвать нельзя, в крайнем случае - "фантастическим реализмом".

Вся Москва сейчас преклоняется перед Гришковцом, и уже не один и не два человека, не сговариваясь, назвали его работу "новым сентиментализмом". Гришковец, которого все видели своими глазами, всем кажется знакомым, любимым, а главное - уникальным, единственным в свое роде человеком. Коляда же воспринимается не как человек, а как какое-то унылое стоглавое чудовище - говорю так именно потому, что сама пережила период отношения к Коляде как к чему-то анонимно-чернушному. Но не происходят ли "новый сентиментализм" Гришковца и "фантастический реализм" Коляды из одного корня? Может, это не Шекспир и не Чехов. Может, в этом и есть их общая слабость. Но не заметить перекличку невозможно.

"Фантастический" элемент - именно то, чем отличаются спектакли самого Коляды от чужих постановок. Фантастика эта какая-то доморощенная - крылья из картона, песни из советского репродуктора, перо Жар-птицы, воткнутое в банку с огурцами. Но уж - какая есть. Не удержусь и скажу то, что не посмела сказать год назад, - когда смотрела "Русскую народную почту", думала, что понимаю наконец, как выглядела та, первая, вахтанговская "Принцесса Турандот", появившаяся в холодном, голодном городе, с бородами из полотенец. Пусть театроведы побьют меня камнями - в данном случае важна не правда, а на секунду оживший миф. Правда - это то, как Коляду пытаются ставить. Миф - как он пытается ставить себя сам. Конечно, сказка - самая трудная вещь, и в жизни, и на сцене. И "Корабль дураков" уже не напоминал, конечно, "Принцессу Турандот", хотя и задевал за живое. Но именно на этот спектакль пришла Галина Волчек и, как гласит легенда, заплакала, и позвала Коляду на царство - ставить свой собственный спектакль в "Современнике".

Теперь наступает время печальной необходимости - присоединяться к общему хору. Потому что - хотя так и нельзя говорить √ спектакль "Уйди-уйди" мог бы быть лучше. То есть очень хотелось бы, чтобы он был лучше.

Сюжет пьесы - сватовство по брачному объявлению. В маленький город, где расположена военная часть, приезжает к сорокалетней женщине, живущей с матерью, бабушкой и взрослой дочерью, жених из Краснодарского края.

Жениха играет Валентин Гафт. Когда в самом начале спектакля все герои, включая десяток бессловесных солдат, выстраиваются в ряд на авансцене, торчит среди них хмырь с длинными волосами, в очках, в джинсах, в цветной бандане и с серьгой в ухе. Гафта я искренне не узнала - и еще несколько минут не могла поверить, что это действительно он. (Приятно все-таки не узнать Гафта!) Елену Яковлеву же не узнать нельзя, она узнаваема с первого взгляда, ожидаема, но по-прежнему хороша - зал будет, очевидно, ходить в первую очередь на нее. Дочь играет Ульяна Лаптева, претерпевающая по ходу спектакля довольно значительную метаморфозу - правда, скорее техническую, так как героиня ее, оказавшаяся взрослой женщиной, ребенком поначалу просто прикидывается. Роль жениха дочери, солдата Евгения, исполняет Олег Феоктистов. Остальные - фон: мама с бабушкой, квартиранты Сережки, солдаты.

В первом действии - все знакомятся, во втором - расстаются. Подарок, игрушку "уйди-уйди", вернули обратно, жених уехал, хотя, конечно, глупости его нет предела - не надо было уезжать. Люди все хорошие, плохих людей не бывает -эта тайна Коляде открыта. Но счастья нет, никогда не было, а самое потрясающее событие в жизни заключается в том, что за тебя один раз кто-то заступился.

Когда звучит первая непременная песня из репродуктора, когда все актеры становятся в ряд, выбрасывают вперед руки, а потом закрывают лица ладонями, кажется, что вот сейчас будет тот ожидаемый нелепый праздник. Все вроде бы заготовили - и немереное количество трехлитровых банок, и стеклянную стену солдатской бани, и многоярусные железные кровати (художник Владимир Кравцев), и песни, - но нет все-таки праздника. То ли потому что актеры чужие и нет такого взаимопонимания, какое наверняка есть дома. То ли просто Москва на Коляду действует, неуютно ему в ней - может, страшно, что не поймут. У себя в Екатеринбурге Коляда пьесу эту уже поставил - тяжело сразу ставить второй раз? Кажется, чуть-чуть бы все было радикальней - и все бы получилось. Расставил бы он солдат прямо на сцене, вместо банок, заставил бы отыгрывать каждый жест, усилил бы безумие - может, тогда? (Но с другой стороны, тогда это был бы уже какой-то откровенный формализм, который Коляда вряд ли приемлет.)

Даже второе действие, где все должно работать на контрасте с первым, не спасает, хотя оно и жестче, и сильнее. Когда несостоявшийся жених идет наконец бить обладающего слишком длинным языком солдата "за Марксину, за Энгельсину, за Людмилу, за Анжелику!" - это должно быть кульминационной сценой, квинтэссенцией всего. Заступился! Яковлева это в полной мере отыгрывает. Но почему не отыгрывает Гафт? Это, конечно, не кино с его натурализмом, но и не полностью условный восточный театр. Гафт бьет - все аплодируют, но никто ему не верит. Бог с ней, с натуральностью, √ важно, чтобы было это ощущение единственно возможного поступка, ощущение, за которым люди и ходят в театр. Может быть, через полгода, когда не будет друзей, цветов и аплодисментов, Гафт вдруг так возненавидит Коляду за то, что втравил его в это безнадежное предприятие, что ударит наконец по-настоящему - и зал содрогнется?