После ухода из Театра на Малой Бронной Сергей Женовач довольно долго находился в полуподполье - работал, кажется, только со студентами мастерской Петра Фоменко. И вот, наконец, вышел из подполья - в Малом театре. Несколько лет ходили слухи, что Фоменко будет ставить в Вахтанговском "Горе от ума" с Сергеем Маковецким в роли Чацкого. В результате "Горе от ума" поставил Женовач.

Первое впечатление от этого спектакля - Женовач полностью растворился в Малом театре. Общеизвестно, что Малый - театр актерский, режиссера там как бы в принципе быть не должно. Режиссеры Малого, как правило, либо никому за пределами этого театра не известны, либо это свои собственные мастера, знаменитые актеры - Соломин, Марцевич. Исключение, как всегда, подтверждающее правило, все же было - Борис Морозов. Морозову удалось поставить в Малом энное количество спектаклей, проходя по самому краю пропасти - не идя в разрез с существующим здесь принципом и оставаясь при этом самим собой. Спектакли Морозова этого периода, может быть, и не были шедеврами, но имели свое лицо. В Малый можно было пойти "на Морозова". Казалось, чего уж больше. Конечно, нет революции. Но этому-то театру только бы и радоваться - и бесконечно расстилать перед Морозовым красную ковровую дорожку. Видимо, не стали. Морозов ушел главным режиссером в Театр Российской Армии, вместе с ним ушли несколько актеров, морозовские спектакли из репертуара исчезли. В Малом опять наступил дорежиссерский период.

Приглашенный теперь Женовач несомненно оказывается в сложной ситуации. Человеку с именем Малый театр надо ломать. Или уж наоборот - ставить пьесу, очень хорошо подходящую по своим внутренним параметрам к стандартам этого театра. Чтобы попадание было "в яблочко". В данном случае планировался, видимо, именно второй вариант. "Горе от ума" - пьеса, слава богу, старая, известная, традиционней вроде бы некуда. Значит, для Малого как раз подходит. И вот тут-то, кажется, и была главная ошибка: Малый - "Дом Островского", а Грибоедов от Островского, с его нежным и страстным реализмом (ох, как хороши были некоторые сцены в морозовском "Горячем сердце", хоть и пьеса длинна, и спектакль тяжеловат - а жаль, что больше не увидеть!), - все-таки очень сильно отличается.

Дальше следовало бы написать две разные статьи. Одну - про то, как Женовач понимает Грибоедова, другую - про неожиданно возникшую вокруг спектакля интригу. Про "интригу", конечно, вообще не стоит писать, либо уж приберечь ее для эффектного конца. Но зрителю в зале рожки, копытца и хвост интриги показывают в первую очередь. Поэтому с нее и начну.

Дело в том, что Глеб Подгородинский, исполнитель роли Чацкого, как две капли воды похож на Олега Меньшикова. Не заметить сходства невозможно, даже когда видишь Подгородинского в других спектаклях - скажем, в "Трудовом хлебе". Ну, конечно, не двойник, но очень похож. Только моложе, со всем обаянием еще не ушедшей окончательно юности. Получается, да простят меня Женовач, Подгородинский и все остальные актеры, такая картина: обожаемый всеми Олег Меньшиков (тоже, кстати, выпускник Щепкинского училища, актер той же школы) поставил два года назад "Горе от ума", куда за бешеные деньги ломилась богатая публика. Меньшиков заставил всех пойти на "скучного" Грибоедова, и хотя постановка оставляла желать лучшего, все были в восторге. Теперь Меньшиков закрыл свой спектакль - последний раз его сыграли в июле. Кто не успел, тот опоздал. И вот Малый театр его как бы реанимирует. Вы не успели, у вас не было денег, вы хотите еще раз? Приходите к нам. Конечно, это не настоящий Меньшиков, но что поделаешь? Там было для богатых. А здесь - для бедных. Римейк.

Джинджер и Фрэд. То есть, вспомните Феллини - актер, который изображает Фрэда Астера для итальянцев, к которым настоящий Фрэд Астер никогда не приедет.

Понимаю, что все это звучит оскорбительно. Оскорбительно и для театра, и для публики. Но, во-первых, не думать об этом невозможно. Во-вторых, все равно все об этом напишут, наверняка. В-третьих, самое интересное, что, кажется, это не только проявилось в выборе актера на главную роль. Весь спектакль, вольно или невольно, выглядит римейком меньшиковского. Только, опять же, удешевленным вариантом. Костюмы поскромнее, декорация другая - но почему-то даже актеры, играющие гостей на балу у Фамусова, похожи на исполнителей тех же ролей у Меньшикова, как будто специально подбирали.

Может быть, правда, специально подбирали, но с другой целью? Может быть, это такой юмор, "постмодернизм"? Может быть. Очень может быть, но только весь этот юмор будет понятен, дай бог, критикам на премьере. Дальше придет обычный зритель, и от этого юмора мало что останется, останется "Джинджер и Фрэд". Элина Быстрицкая в роли Екатерины Васильевой.

Римейком все кажется еще и потому, что трактовка пьесы, общий рисунок спектакля мало чем отличаются от меньшиковских. Что касается Меньшикова, где непонятно кто ставил - то ли он сам, то ли Галина Дубовская, то там никто никакой особой трактовки и не ждал, там все было традиционно, актерский театр, с премьером (то есть ждали, ждали как ждали, но что вспоминать о погибших надеждах!). Интереснее всего интерпретировала постановку Меньшикова, кажется, Дина Годер в "Итогах", найдя в ней прежде всего личное - я вернулся домой, а здесь меня никто не ждет. Поставь "Горе от ума" Фоменко, сбежалась бы вся Москва, ловили бы каждое слово и нашли бы трактовку, во что бы то ни стало. Первое же впечатление от работы Женовача, повторюсь, полное растворение в Малом театре и, как следствие, отсутствие какой бы то ни было оригинальной трактовки. Но первое впечатление, как известно, обманчиво.

Женовач пьесу, если так можно выразиться, "опростил". Сделал простую историю: мальчик к девочке со своими проблемами - люблю, хочу, - а у нее свои проблемы. Вот и все, больше, собственно, здесь ничего нет. История банальная, пошлая, фарсовая. И вся пьеса в представлении Женовача напоминает скорее французский фарс, чем испанскую драму или классическую трагедию. То, что "Горе от ума", на титуле которой написано "комедия", на самом деле трагедия, только один из возможных подходов. Женовач имеет полное право считать иначе. И понимает все как сентиментальную историю неразделенной любви. В принципе, поиски "человеческого" - главная задача режиссера; в принципе, Женовач прав. "Пошлое", "опрощенное" - пожалуй, фирменный знак Женовача. У нас слово "пошлость" употребляется в столь разных значениях, что принято за него на дуэль вызывать или руки не подавать. Но для Женовача это "пошлое" - то есть обычное, обыкновенное, маленькая нехитрая правда маленького человека - кажется, самое дорогое. Несколько лет назад в ленкомовской "Чайке" можно было видеть, как Захаров в течение трех действий унижал героев, чтобы зал мог почувствовать свое превосходство над ними. В четвертом действии, правда, развернулся и заявил, что теперь все будет "красиво и благородно" - трагедия. (Рейхельгауз в "Чайке" пошел еще дальше, но там хотя бы мелочность и ничтожество всех без исключения были показаны стильно и не ради угождения залу.) Женовач же идет по внешне схожему, но, возможно, принципиально иному пути - он не принижает героев ради превосходства зала, а приближает их к залу. Смотрите - они такие же, как и вы, простые, обыкновенные, милые, глупые, слабые. Мы все одинаковые, и все их поступки вызваны такими же понятными вам причинами, как и ваши. Именно для того, чтобы добиться этого ощущения, Женовач и вставляет те куски, от которых отказался сам автор, - спектакль поставлен "с использованием ранних вариантов. Хлестова сплетничает с племянницей и отпускает мелкие гадкие замечания, Лиза с Софьей обсуждают Молчалина, Репетилов несет дополнительные горы какого-то околопостельного бреда - словом, весь "бытовизм", всю мелочность, от которой Грибоедов в конце концов отказался, Женовач нашел, бережно собрал и вернул. Так будет ближе. Это не отсутствие трактовки и не растворение в Малом театре - это принципиальная концепция Женовача.

Теперь, наконец, о самом спектакле - о том, как все это выглядит. Выглядит слабо, но мило и небезнадежно. Одна локальная революция все же произведена - декорация Александра Боровского, система передвигающихся разноцветных ширм с опорной вертикалью, белой круглой печкой, на сцене Малого выглядит, конечно, страшным авангардизмом. (Декорация эта, позволяющая использовать всю глубину сцены путем дробления ее на ровные дольки, напоминает декорацию "Пяти вечеров", над которыми, кстати, Женовач произвел очень похожую, в плане "уменьшения" героев, операцию.) Актеры делятся на "стариков" и "молодых". Старики, разумеется, блещут - более всего Соломин в роли Фамусова, так что спектакль, в особенности в первом действии, выглядит его бенефисом. И совсем не случайно, что на поклоны Соломин выходит последним - это тоже концепция, Чацкий здесь не герой, он на вторых ролях. Впрочем, и Фамусов совершенно традиционен. Молодежь же на фоне стариков проваливается почти поголовно. Старики заполняют собой сцену, молодые выглядят студентами, которых выпустили поиграть вместе с мэтрами. Их ли это вина? И их тоже, но играть им нечего. Молчалин, Скалозуб, Репетилов, Лиза - статисты, типажи. Даже Молчалин - абсолютно пустое место, а ведь это, пусть и в супертрадиционной трактовке, фигура серьезная. Здесь же, кажется, нет ни малейшего намека на содержание, за которое актер мог бы ухватиться. Примечательно, что и у Меньшикова, и у Женовача выгоднее всего смотрится бал - на фоне отсутствия подлинного драматизма в отношениях основных персонажей череда гостей, естественно, выигрывает. У Женовача во всем спектакле лучшая сцена - обсуждение сумасшествия Чацкого, когда все гости собираются вместе, образуя компактную композицию, а сбоку выскакивает франтоватый Фамусов с неизбежной вазочкой мороженого в руках (предвкушаю невозможную, вероятно, в реальной жизни учительницу, которая по дороге домой из театра спросит своих учеников: "Все заметили, как у Фамусова ели мороженое? Кто читал "Маскарад"?"). Очень здесь все вышло как-то по-хорошему "бытово", очень естественно, здесь - суть происходящего. И представляешь, как - если бы говорили не о Чацком, а, скажем, о Репетилове - Чацкий стоял бы со всеми и участвовал в этом обсуждении. Все это привычно, и все по-домашнему.

Из обшей массы "молодежи" все-таки следует выделить Глеба Подгородинского. Поскольку ему, в отличие от всех остальных, есть что играть. Его Чацкий выглядят прекрасным, нежным, влюбленным мальчиком - именно мальчиком. Он живой, умный, веселый - Софье (И.Леонова) с ним интересно, а с Молчалиным - удобно. В сцене первого появления Чацкого эта его способность заинтересовать Софью видна очень явственно: сейчас, кажется, она снова им увлечется - но потом опять понимает, что с ним неудобно, ненадежно; Софья обижается, сердится; Чацкий, как каждый второй девятнадцати-двадцатилетний, громоздит ошибку на ошибку, ничего вокруг себя не видит, перебарщивает с рассуждениями. Он очень искренний - и искренность эта благополучно поддерживает и героя, и исполнителя почти до самого конца. В конце же наступает общий актерско-режиссерский крах - слишком длинная и бессмысленная сцена с Репетиловым, потом абсолютно пустая сцена с Молчалиным, и к финалу, когда для Чацкого настает самый главный момент, вдруг оказывается, что вложить ему в свой последний монолог нечего. То, что происходило с ним на сцене два с половиной часа, помочь ему не может. Подлинные ощущения этого Чацкого - растерянность - почувствовать можно, но положения это не спасает, настоящей драмы нет. И здесь опять вспоминается Меньшиков - что бы там ни было, а финальный монолог он произносил блестяще, и слезы стояли у него в глазах, и зал готов был в этот момент рыдать от боли за него. Тот, настоящий Меньшиков, хотя бы в финале сыграл то, что хотел сыграть всю жизнь.

Для Женовача же есть вещи важнее финального монолога Чацкого -семейные отношения, объяснение Фамусова и Софьи. Фамусов кричит, ему плохо, Софья, подозрительно мало переживающая свой разрыв с Молчалиным, его опекает, укутывает пледом - будущий семейный мир налицо, ясно, что в Саратов ее никто не отправит.

Все помирятся. Счастливый конец.