В Московской консерватории сыграли симфонию Леонида Десятникова "Зима священная 1949 года".

То, что произошло, должно было произойти еще очень давно. Российская премьера симфонии Леонида Десятникова "Зима священная 1949 года" откладывалась два раза. Первый раз ее должны были исполнить прошлой весной - тогда у Российского национального оркестра, который взялся исполнить опус, случился какой-то казус с нотами и концерт перенесли на осень. Потом что-то опять не сложилось и все дело перенесли опять на весну - теперь уже нынешнюю...

Нет, господа, надо все-таки проникнуться значением этого факта. Российский национальный оркестр - самый "мажорный" симфонический монстр, не так уж часто снисходящий до сочинений российских авторов. Специально выписанный из заграницы наш соотечественник Андрей Борейко - дирижер. Две чудесные певицы - сопрано Юлия Корпачева и меццо-сопрано Елена Буланькова. В качестве аперитива - авторитетный виолончелист Борис Пергаменщиков с "Вариациями на тему рококо" Чайковского и Blumine, не вошедшая в Первую симфонию Малера часть (аперитив описывать не буду - хороший, добротный, но не более того). Короче говоря, для тех, кто понимает, - событие.

Любое сочинение Десятникова - остроумный кроссворд, шарада, разгадывать которую, впрочем, удовольствие не для всех. Простой человек, не привыкший к "чтению между строк" и ассоциативному мышлению, сидит без дела и не может понять, зачем его кормят не пойми чем. Для него десятниковский калейдоскоп из цитат, аллюзий и намеков утомителен; если уж он наткнется лбом на "Спокойной ночи, малыши" или "Умирающего лебедя", то недовольно фыркнет и обидится: он пришел-де музыку современного композитора слушать, а его кормят плагиатами. Так, кстати, и среагировала большая часть публики, растекаясь струйками из зала во время "Зимы".

История этого сочинения довольно хорошо известна. Вдохновение пришло к композитору из пыли и темноты, когда на чердаке в известном дачном поселке Кратово он обнаружил учебник английского языка для школьников 1949 года. Напечатанные там тексты, насквозь пропитанные идеологией сталинской эпохи, и легли в основу "Зимы священной". Набор школьных тем - лучше не придумаешь: про Москву (с некоторых пор это слово имеет для Десятникова символическое значение), Чайковского, Пушкина, спорт и другие безоговорочно признаваемые ценности. Простор для фантазии они дают неограниченный. Как вам, например, такое:

I want to be a pilot,
I want to learn to fly,
To be a Stalin falcon
High in the blue, blue sky.

Или (о Петре Ильиче):

Some days his mother was singing to some guests.
Little Peter was sitting and listening.
Suddenly he got up, run out of the room and began to cry.
His mother went out of him:
- What's the matter?
But he only answered:
- The music! The music! The music! (Можно, я не буду это все переводить?)

Потерев руки, представим, что сделает из этого текста Десятников. Для начала - вбухает в сочинение, как в салат оливье, побольше всяких консервов, от душераздирающего мотива из моцартовского "Реквиема" (остервенело звучащего в прологе на слова "Now, Salieri, listen to my Rite of Spring...") до интонаций из "Праздничной увертюры" Шостаковича, рисующей "патологическое веселье" (выражение автора). (Стравинский, заявленный в названии сочинения ("Зима" вместо "Весны"), тоже появится - но эпизодично. Что дальше? Дальше напишет кондовые хоровые партии, тяжелые и неповоротливые - до того, что голоса хористов будут вязнуть в этом вокальном болоте, жуя и выплевывая слова. Добавит совершенно оголтелые оркестровые партии и двух солисток - и сочинение приобретет вид жуткого марева, злостной политической сатиры, откровенного стеба.

Собственно, так Десятников и сделал, чем несколько меня разочаровал. Плакатность его симфонии, бьющей по ушам, у меня лично вместо глубокой симпатии вызвала лишь спокойное уважение - я привыкла слышать во всех десятниковских опусах мягкое обаяние автора, человека тонкого и чувствительного в лучшем смысле этого слова. Здесь Десятников сделал ставку на большой жанр хоровой симфонии и замешал, как положено по моде, соцарт на массовой песне. Но рыхлые части симфонии встают поперек горла и не дают продохнуть. Эта громоздкость, помпезность - одна из данностей того стиля, к которому апеллирует автор, но легче от этого не становится. Ирония, ставшая едва ли не непреложной истиной при обращении к тому времени, обрушена Десятниковым на слушателей в неимоверных, неумеренных количествах. Она раздавила собою все.

Поэтому сочинение необаятельно. Точнее говоря, необаятельно на шесть седьмых. Последняя, совершенно изумительная, часть обнаруживает в себе то, о чем стоило говорить. Пионерским голосом солирующего сопрано (Юлия Корпачева) слушателю нашептываются три заветных желания советского детеныша - быть летчиком (после 1961 года - соответственно, космонавтом), солдатом и "служить моему народу" (serve my people and my native land). Неожиданно сквозь патологическую устремленность в светлое будущее начинает сочиться аромат тлена. Ведь не было никакой самой счастливой страны планеты с ее самыми счастливыми детьми. Был 1949 год. Дохнущий от немощи орган Большого зала (у него выключают мотор, и его звук обращается в шорох), уводит за собой в небытие оркестр и голос. Представьте себе станцию "Комсомольская-кольцевая": изощренные мозаичные панно, изображающие радость жизни в стране Советов, рассыпаются в прах, обнаруживая за собою гнилую серую пустоту. И этой пустоте за себя стыдно. Так и последняя часть "Зимы священной": вместо банальных выкриков - сконфуженный, щемящий в своей фальшивости жизненный тупик.