Театр - искусство по определению условное и символическое. И поэтому тот факт, что московская Театральная олимпиада (лично мне, кстати, больше по душе название "Дельфийские игры"), первая в новом веке, началась с "Арлекина, слуги двух господ" миланского "Пикколо театро", на програмку которого вынесено: "последний спектакль великого режиссера ХХ столетия Джорджо Стрелера", трудно не толковать символически: для того, чтобы это заметить, не нужно даже видеть сам спектакль.

Те же, кто его видел, с радостью осознают, что этот спектакль - символ не просто преемственности театра, но и его рефлексии, его самоиронии. Перед нами двойная рама: персонажи комедии дель'арте - Панталоне, Бригелла, Клариче, Змеральдина, Доктор - разыгрывают комедию положений, закрученную путаником Арлекином - и одновременно сами актеры разыгрывают бродячих комедиантов XVIII века, разыгрывающих комедию масок.

Суфлер, кряхтя и жалуясь на больную спину, зажигает расставленные вдоль рампы свечи, занавес, закручиваясь (а не раздвигаясь, как в современных театрах), подымается вверх, и мы видим, что декорации, как и следует ждать от бродячего театра, практически отсутствуют (вместо них - три ширмы-книжки), зато музыканты сидят прямо на сцене, а Панталоне явно возглавляет эту труппу: он делает молоденькой Змеральдине замечания о произношении некоторых слов (у нас на дворе время Гольдони, и итальянский язык еще далеко не устоялся), следит за мизансценами, а главное, перед концом, когда, по воле Стрелера, на сцене гремит гром и гаснет свет (а на "родной" миланской сцене еще и накреняется карниз над сценой), он собирает вокруг себя перепуганных актеров и властно говорит: "Il teatro continua sempre!" (то есть "театр всегда продолжается!") - после чего актеры берут себя в руки и "Арлекин" действительно продолжается.

Таким образом, постановка Стрелера становится еще и символом бессмертия театра, а рефлексии - многоуровневыми: музыканты сидят на сцене, и Доктор перебранивается с суфлером (что является частью его, Доктора, типажа, то есть маски), но молния сверкает - лазерная, и для воссоздания на заднике настоящего венецианского неба с отблесками лагуны сцена должна быть прекрасно оборудована светотехникой.

Я выписал слова Панталоне по-итальянски не из щегольства, а потому, что спектакль идет без перевода. Перед началом это кажется немного странным, но после начала мгновенно понимаешь: переводить было бы просто невозможно - ведь маски все время импровизируют, подначивают друг друга, реагируют на аплодисменты и на звонки мобил (куда же сейчас без них...). Кроме того, гладкий русский литературный текст, например дживелеговского перевода, был бы прямо-таки губительным: ведь все маски говорят большей частью на своих диалектах, да к тому же не говорят, а прямо-таки тараторят со страшной скоростью и с потешными ужимками, то и дело прерывая авторские реплики ради какого-нибудь финта (в комедии дель'арте они имеют специальное название - lazzi) для увеселения почтенной публики, так что сами итальянцы едва ли понимают их от слова до слова и едва ли к этому стремятся.

Самое большее потрясение зрителей ждет, как и положено, в конце. Когда живчик Арлекин, только что ходивший на руках и прыгавший с тарелками, выйдя на поклоны, снимает свою черную маску и под ней оказываются седины и морщины 72-летнего Феруччо Солери, зал буквально заходится от восторга, а дружные аплодисменты сменяются какими-то бессвязными воплями.

Сам Солери сказал в московском интервью, что уже знает, кому передать роль, когда придет срок.

"Почему Арлекин? Снова? - писал Стрелер в програмке к своему последнем "Арлекину" в 1997 году. - Ну конечно! Снова и всегда, как всегда он был. Но другой Арлекин, возрожденный из пепла последнего - как всегда... Когда мы играем в масках из папье-маше в середине июля, папье-маше из масок расплывается на наших лицах длинными черными морщинами. Лоскутки, которые мы осторожно кладем на столы и которые мы находим наутро, готовы снова разгладится на лицах молодежи".