В Большой зал консерватории шли на Казарновскую. Кто держал в руках огромный букет, кто - один цветок. Во время концерта, казалось, под их тяжестью прогнется лаковая спина рояля.

Певица, нечасто балующая родину своим присутствием, приготовила сюрприз: впервые в России был исполнен цикл Арнольда Шенберга "Песни кабаре". Эта премьера была приурочена к двум датам - 50-летию со дня смерти композитора и 100-летию создания цикла. Легким математическим действием можно вычислить, что песни были написаны в 1901 году, тогда Шенберг работал музыкальным директором берлинского "Театра кабаре" и было ему всего 27 лет. Наверно, поэтому будущий резкий, непричесанный экспрессионизм не слышен в мелодичных напевах. А уж содержание стихов и вовсе непритязательно. Переводы напечатаны в программке, потому ничего не стоит процитировать, к примеру, текст песни "Предупреждение": "Девочка, не будь глупышкой, ищи хорошего мужа и вей с ним гнездышко. Когда появится избранник, долго не раздумывай! Пока ты хороша, лови мужа в ловушку..." Понимая всю прелесть такой наивности, зал весело аплодировал читаемому со сцены переводу: атмосфера была на редкость доброжелательной. В промежутке между двумя песнями слушателей охватил приступ кашля, он шел по залу волной, которая никак не заканчивалась. Следом раздался смех и извинительные, вообще-то не принятые внутри цикла, аплодисменты.

В том, как была составлена программа вечера, можно усмотреть нехитрый драматургический сюжет. Второе отделение концерта началось песнями Курта Вайля, с которым позже Бертольт Брехт создал "Трехгрошовую оперу". Зонги из нее принесли композитору мировую славу. Их истоки отдаленным эхом слышались в скромных песенках. Немецкий язык сменился английским, ясность гармонии окрасилась сложными "терпкими", джазовыми аккордами. Вполне логично зазвучал Джордж Гершвин, чью музыку можно даже не петь, а просто напевать, мурлыкать, слушатель все равно будет покорен очарованием давно известных мелодий.

На "бис" певица спела еще почти целое отделение: зал ни за что не хотел расставаться со своей любимицей, радостно приветствуя каждый ее игривый жест, прощая ей любые огрехи исполнения.

А они, увы, были. Справедливости ради надо заметить, что в пении не прозвучало ни одной фальшивой ноты, все верхние звуки были, как говорится, взяты, ни разу Казарновская не сбилась на крик. Но все время было ощущение напряжения, предела, за которым почти не оставалось хоть небольшого запаса. Запаса не сил, они как раз у артистки есть, запаса голосовых возможностей, когда ясно слышишь почти беспредельную свободу звукоизвлечения, когда вся звуковая масса льется как бы сама по себе. Стремление закончить каждую песню пропетой октавой выше последней нотой демонстрировало не слишком тонкий вкус певицы. Кроме того, стилистические изменения песенного жанра в творчестве заявленных композиторов хотелось бы услышать и в исполнении, а не только понять это из сопоставления дат и имен. Вот этого не произошло. Гершвин звучал как Шенберг, как Вайль. Немецкая сдержанность не сменилась джазовой негой и истомой. Было неожиданно прямолинейно, старательно и... однообразно. Так же, как и фортепьянный аккомпанемент Важа Чачавы. Странно это говорить о музыканте, который долгие годы считался чуть ли не лучшим концертмейстером страны. Иногда звуки инструмента вообще заглушали голос, поражая отсутствием ансамбля, иногда излишней бравурностью прикрывалась неточность попадания по клавишам. И - главное и самое досадное - прекрасный рояль Большого зала консерватории часто звучал как неважное пианино отечественной сборки с неотрегулированной педалью. Это не помешало раздаться многократному "браво", отчетливо и резко произнесенному хорошо поставленными мужскими голосами из разных углов знаменитого зала.