Рецепт попадания на "Декабрьские вечера Святослава Рихтера" известен хорошо. Сначала вы дышите свежим воздухом. Дышите долго, так как в кассе работают медленно. Затем вы по смешной цене покупаете билет, а лучше два, потому что потом билетов не будет. Заветную желтую бумажку храните около сердца несколько суток, чтобы в нужный день, преисполнившись величия, отправиться туда - в подъезд #5 Музея изобразительных искусств, чтобы на вас недружелюбно посмотрели милиционеры и долго, словно нехотя, гардеробщицы принимали у вас шубу.

Если вас не развернут на контроле, как меня (все большие сумки надлежит сдавать в гардероб!), то из свирепой зимы, вы сразу попадете в лето. В этом году со стен Белого зала на вас манящим взглядом глядит Моне со своими маковыми полями, окутанными духами и туманами Руанскими соборами и бессменными кувшинками. Затем прозвенит звонок, вы займете причитающийся вас стул и за два часа переживете еще одно лето.

По выходу (долгий церемониал в гардеробе, уставший взгляд милиционера, кряжистая дверь подъезда #5) вы поймете то, что, по идее, никак не поддается пониманию - нерасторжимую связь музыки и живописи. Два формально не связанных между собою вида искусства здесь столь богато дополняют друг друга, что просто диву даешься. Слушаешь Дебюсси - и видится Моне, смотришь Моне - в голове звучит Дебюсси, и иже с ним Равель, Форе и Пуленк...

На самом деле главные персонажи совсем не они, а Марсель Пруст, по направлению к которому организаторы фестиваля предложили двинуться в этом году. Книги Пруста, впрочем, на фестивале никто в руках не держал - но есть у меня подозрение, что в январе кое-кто из посетителей "Вечеров" не поленится и перечтет что-нибудь из прустовских сочинений. Но пока еще на дворе декабрь, читать не досуг, надо слушать.

Поводов для этого было много. На фестивале собрались настоящие знатоки французской музыки, владеющие тайнами звукописи и умеющие раскрыть их слушателям. Пальму первенства, вероятно, стоит отдать пианистам - их в этом году как никогда много. Честно признаюсь, что слушал не всех - и завсегдатая консерваторских концертов Юрия Мартынова, и Николая Луганского есть шанс увидеть на других площадках, без подготовительного этапа на свежем воздухе. Но приятно было вновь увидеть Елизавету Леонскую, чью проникновенную игру в квинтетах Шумана и Брамса не испортил даже брутальный Квартет им. Бородина, переживающий сейчас, кажется, времена творческого застоя. Второй раз в Москву прибыл и чудный француз Александр Таро - пианист, обладающий удивительным чувством ансамбля, подарок для своих партнеров-духовиков Оливье Дуаза (гобой) и Филиппа Бернольда (флейта).

Но больше всего запомнились двое. Сначала на сцену Белого зала ворвался Евгений Кисин, произведя на свет шопеновскую программу. Такого Шопена здесь отродясь не слышали и, вероятно, не услышат, - холеный меланхолик, под чью музыку ритмично падают дамские слезы, обрел черты штюрмера. Цикл из 24 прелюдий из гирлянды милых миниатюр превратился в опасную круговерть образов: слушая вроде хорошо знакомый цикл, сидишь как на иголках, не зная, что ждет тебя в следующем такте. Хрестоматийную Вторую сонату (ту самую, с Похоронным маршем) он сплошь залил темным цветом, - большего беспросвета в музыке Шопена, наверное, никто и не видел. Явившийся через десять дней после Кисина, Олег Майзенберг вывел зал из гнетущей депрессии, вновь заставив вспомнить о Моне и прочих французских радостях жизни. Майзенберг, мастер импрессионистической звукописи, насытил фортепианную палитру дивными, интенсивными красками: его маринистские зарисовки ("Паруса" Дебюсси, "Лодка посреди океана" Равеля) обрели удивительное эпическое величие, - где-то в этой пучине звуков аукнулся и Римский-Корсаков со своими мощными водными стихиями.

Сейчас, когда "Вечера" близятся к концу, вспоминается, как ни странно, его открытие 1 декабря - с участием канадской певицы Доминик Лабелль, обладательницы красивого наполненного сопрано. Представив на суд публики коллекцию романсов рубежа веков, Лабелль поразила своей изысканной простотой. Такой неудобоваримый для публики репертуар (французские Melodies никогда не были в почете в московских афишах) звучал естественно и строго, певица и ее опытный аккомпаниатор Иегуди Вайнер легко модулировали от кружевного, построенного на тончайших нюансах Равеля до красочного в своей оперной страсти Сен-Санса. "Когда я пою, я смотрю на пейзажи Моне - и ощущаю легкую реверберацию" - сказала Лабелль в антракте; и с нею трудно было не согласиться. Подобный синтез музыки и живописи ощутить можно только здесь и сейчас. В январе выставка останется, а вот звукописцев на сцене Белого зала уже не будет.