На главных концертных площадках Москвы, тех, которые в первую очередь ассоциируются с классической музыкой, - залы консерватории и имени Чайковского - идет фестиваль, посвященный 80-летию столичной филармонии. В афише - известные имена, составляющие славу отечественного искусства. Это - не пафосное заявление, а простая констатация фактов.

Виктор Третьяков по обыкновению обеспечивает любому залу аншлаг, и никакие погодные катаклизмы, а в нашем случае - мороз, не станут помехой для поклонников. Большой зал консерватории в тот день, когда скрипач вместе с Московским государственным академическим симфоническим оркестром под управлением Павла Когана исполнял Концерт # 1 для скрипки с оркестром ля минор (соч.77), не вместил всех желающих. Правда, надо признаться, что на второе отделение многие не остались, симфония Брукнера их столь не интересовала, но с учетом того, что стоявшие в проходах переместились на освободившиеся кресла, зал все равно остался полон.

Концерт Шостаковича давно стал классикой. Тонкие знатоки с удовольствием сравнивают трактовки. Менее искушенные слушатели просто доверяются исполнителю. Виктор Третьяков вел за собой зал и оркестр. Павел Коган "приглушил" оркестр, отведя ему аккомпанирующую роль. Не всегда, к сожалению, это было оправдано внутренней драматургией концерта, но зато позволяло насладиться красотой мелодии, которую выводила скрипка. Смысловой кульминацией стала третья часть - "Пассакалия". Скрипка то вступала в диалог, то в резкий конфликт с группой струнных или мощью меди. Трагический хорал, казалось, заполнял все пространство. Тремоло литавр накапливало энергию, тревожа и волнуя, но вся собранная сила странным образом не приводила к взрыву, а, неожиданно прервавшись, "повисала" каким-то отзвуком, уступая место солирующей скрипке. Каденция скрипки соло по своему масштабу равна отдельной части. В ней во все нарастающей виртуозности (это касается не столько темповых определений или технических возможностей) возникают образы всех трех частей, приобретая новое смысловое звучание. Напряжение нарастает, и соло почти "наталкивается" на бравурную, стремительную "Бурлеску", заключительную часть концерта.

Во втором отделении концерта прозвучала симфония # 1 до минор Антона Брукнера. Сегодня произведения австрийского композитора вошли в золотой фонд мировой симфонической литературы. Но еще совсем недавно - в это трудно поверить, но это так - изучение наследия Брукнера не входило в программу курса зарубежной музыкальной литературы в училищах. Хотя теперь невозможно представить конец ХIХ века без этих монументальных опусов. Драматизм симфонии # 1 - в конфликтном сопоставлении тематического материала. От строгих мелодий, исполняемых ясным унисоном групп, - к почти оперной звукоизобразительности. От выверенного, почти "бархатного" звучания на пиано - к долгому, мучительному крещендо. Но некоторая "надмирность", отрешенность музыки Брукнера от чрезмерной чувствительности, страстности выразилась в исполнении Павла Когана в неожиданном "размытом" звучании. Ни одно tutti не прозвучало как подлинное форте, казалось, что весь оркестр смикширован огромной сурдиной. Но справедливости ради надо заметить, что иной раз mezzo-forte в стройности звучания, когда вся оркестровая группа - словно один инструмент, важней громких раскатов бездумного fortissimo.

Последний аккорд симфонии не стал финалом концерта: слушатели долго аплодировали и вынудили-таки дирижера вернуться за пульт. На "бис" прозвучала увертюра к опере Вагнера "Тангейзер", где невероятно мощно прозвучали тромбоны, но невозможно обидно пустили "петуха" деревянные духовые. Зато "Радецки - марш" Иоганна Штрауса исправил впечатление. Его шутливо подчеркнутая кичливость, горделиво выпячиваемое армейское "рвение" были еще и актерски обыграны дирижером: то он напоминал старательного полкового капельмейстера, утрированно показывающего вступление, то вытягивался в струнку, задерживая дыхание как юный юнкер.