До открытия конкурса Чайковского, самого известного российского конкурса осталось чуть больше месяца, а скандалы уже начались. Один из этих кулуарных конфликтов и послужил поводом для встречи с известным российским пианистом и музыкальным деятелем Владимиром Крайневым

Конкурс Чайковского как дело государственной важности

Кучма патронирует мой конкурс в Харькове,
а конкурс Чайковского, видимо, ограничится
приветственной телеграммой от Путина

В.Крайнев. Из наболевшего

Легче отменить наступление лета, чем международный конкурс имени Чайковского. Сегодня уже кажется, что он должен быть по определению и будет всегда, хотя до 1958 года его и в природе не существовало. Привычка свыше нам дана, как сказал поэт! Преодолевая финансовые и внутренние этические препятствия, самый известный в мире русский конкурс продолжает свою летопись. XII Международный конкурс имени Чайковского пройдет с 6 по 23 июня в лучших концертных залах Москвы. Многое менялось в правилах конкурса за его почти полувековую историю, но по-прежнему неизменным остается самое привлекательное из условий - оргкомитет оплачивает участникам абсолютно все расходы по пребыванию, начиная с первого тура, чего нет ни на одном другом конкурсе в мире. Если говорить о новшествах, то введен официальный предварительный отбор по видеокассетам (это позволило отсечь огромную толпу "конкурсных туристов") и кардинальным образом, что называется, с головы, изменен состав жюри по всем четырем специальностям. У скрипачей жюри возглавит Владимир Спиваков, у виолончелистов - Александр Рудин (самый молодой председатель за всю историю конкурса), генералиссимуса русского вокала Ирину Архипову, долгие годы бессменно руководившую вокальным жюри, на сей раз сменит ее коллега по Большому театру бас Евгений Нестеренко, ныне преподающий в Австрии, во главе жюри конкурса пианистов - Владимир Крайнев, разделяющий свою жизнь между Россией, Украиной и Германией. Все - преуспевающие золотые и серебряные лауреаты конкурса Чайковского прошлых лет ("серебро" Спивакова на IV конкурсе объясняется просто - "золотом" Гидона Кремера).

Владимир Крайнев: Что касается скандалов, то не стоит преувеличивать их значение - это обычные закулисные конфликты и обиды на почве этики, которые случаются в любом человеческом коллективе. Иными словами, и великим музыкантам ничто человеческое не чуждо. Если конкретно, то шум поднял преподающий в Испании пианист Дмитрий Башкиров, чью кандидатуру при обсуждении состава жюри оргкомитет отклонил единодушным голосованием. В недавнем интервью "Литгазете" (# 9 - 2002 г.) уязвленный Башкиров выражает свое возмущение "безответственной" ролью Крайнева в этой истории, причем его моральные претензии можно понять: зачем приглашать человека на работу, если нет возможности гарантировать ему эту самую работу, и как это председатель жюри не волен настоять на своем выборе?

Все, что сказал Башкиров о конкурсе Чайковского, вранье с первого до последнего слова. Он говорит о некой злой воле чиновников, но в оргкомитет входит только один чиновник чистой воды, не музыкант по специальности, - Николай Иванович Бутов. Все остальные, начиная с председателя оргкомитета Тихона Николаевича Хренникова, профессиональные музыканты: ректор консерватории, директор филармонии и ректор Гнесинской академии. У нашего конкурса такое правило: сначала назначенные председатели жюри ведут переговоры и приглашают членов жюри, после чего оргкомитет голосует "за" или "против". Мы ориентировались на 15 человек, чтобы из них было не больше 1/3 русских. Я хотел, чтобы было как можно больше иностранных членов жюри, чтобы на нас потом не валили обвинения пресса и публика, что мы тянем своих. Но все равно - будут. В своем выборе я руководствовался принципом честного и непредвзятого отношения к молодым исполнителям, невзирая на то, кто у кого учится.

Русский Журнал: А есть ли конкурсы, где не имеют права участвовать ученики членов жюри?

В.К.: Из крупных - немного, пожалуй, только конкурс Бузони.

РЖ: А из каких соображений вы приглашали именно Башкирова?

В.К.: Нас не связывает ни дружба, ни сотрудничество. Я просто уважаю его как музыканта и педагога. А во-вторых, он действительно никогда не сидел в жюри конкурса Чайковского. Немного обижен. Но сейчас все эти игры в диссидентство уже неактуальны. У нас вся страна диссидентско-воровская: диссиденты стали главными ворами страны.

РЖ: Льстили ли вы себя надеждой, что подобрали некоррумпированное жюри?

В.К.: Не существует некоррумпированных людей. Все в той или иной степени служат какому-то делу, интересам и так далее. У наших русских профессоров менталитет отбора в основном на уровне консерваторского экзамена. Мне сказали, что даже есть обида на меня за то, что русские профессора в жюри конкурса - только с кафедры Нейгауза... И грустно, и смешно. Какие-то лавочные страсти! Поэтому главным критерием приглашения того или иного человека в жюри для меня была его профессиональная порядочность

Приглашая людей, я всех предупреждал, что официальное приглашение должен сделать оргкомитет. Кстати, Башкиров говорит, что долго отказывался, но на самом деле его реакция была мгновенная и радостная (это было еще осенью 2000 года). К сожалению, заседание оргкомитета, на котором были отклонены три кандидатуры (не только Башкиров, но и суперавторитетные Дэниэл Поллак и Хироко Накамура), происходило без меня. Когда меня поставили в известность об этих "отклонениях", я сказал: подождите, ничего не решайте без меня, я сейчас приеду. Прежде всего, я начал разыскивать Башкирова. Я хотел поговорить, объяснить ему ситуацию. Но найти его оказалось невозможно. На мои вопросы "в чем дело" никто из оргкомитета не мог назвать ни одного конкретного довода - вот, мол, так единодушно все проголосовали против, и все.

РЖ: Происшествие с Башкировым - частный случай или прорвавшаяся принципиальная внутренняя проблема?

В.К.: Частный случай. Дмитрий Александрович здесь практически не бывает. Вернее, когда бывает, то не живет здешней жизнью. Приехал - сыграл свои концерты - уехал. Такая залетная птица. Может быть, именно это сыграло свою роль в его "отставке". Он говорит о принципиальности и несговорчивости и тем самым опускает всех остальных членов жюри - начиная с 58-го года, тех же Нейгауза, Гольденвейзера, Гилельса, Флиера, Оборина - в грязь. Надо было думать, что и до него и до меня в жюри конкурса сидели люди, которые составляли цвет и гордость своей нации.

Моей вины в этой истории нет - это единогласное решение оргкомитета. Почему, я не могу объяснить. Единственное, что не выполнил оргкомитет и в чем Башкиров на сто процентов прав, - он не получил от оргкомитета никакого объяснительного извещения. Человеку надо было объяснить: Крайнев ограничен в своих правах - он только предлагает кандидатуры, которые дальше проходят утверждение путем голосования. Нормальное объяснение нейтрализует обиду. Увы, политес не был соблюден, и возник скандал. Все-таки у нас еще совковое мышление и наплевательство на людей любого значения. В принципе ведь подставили-то меня, столкнули лбом с коллегой, которого я ценю и уважаю. Хочется верить, что эта прелюдия к конкурсу не помешает нормальной работе жюри, в которое из русских пианистов вошли Элисо Вирсаладзе, Наум Штаркман, Алексей Наседкин и Лев Наумов. На вопрос, как готовлюсь к конкурсу, вполне серьезно отвечаю: запасаюсь мылом и новыми японскими мочалками.

Единственное, что на самом деле трагично, - нет никакой заботы "партии и правительства". Ведь раньше, при том же остаточном принципе финансирования культуры, когда приближался конкурс Чайковского, вся страна начинала работать на него, потому что это было лицо страны в глазах всей планеты, ее политический престиж. У нас все никак не могут найти национальную идею. Наверное, не там ищут. Зайдите в Библиотеку Ленина, посмотрите на корешки книг на полках, в Третьяковку, в Консерваторию - вот где русская национальная идея. Меня удивляет, почему российский президент не может быть патроном конкурса Чайковского, одного из лучших конкурсов в мире, - в других странах это считается делом высшего престижа, а некоторые короли и королевы и вовсе содержат собственные. Оргкомитет посылал в Администрацию президента соответствующее письмо, и пришел ответ, что такого нет в практике, чтобы лично президент патронировал конкурс. А вот президент Украины Кучма патронирует мой международный юношеский конкурс в Харькове - для него это, как видно, дело государственной важности.

РЖ: А как начинался для вас конкурс Чайковского?

В.К.: В 1966 году Фурцева приказала мне участвовать, а я отказался, поскольку лежал в больнице с язвой, - так меня доставили к ней прямо в больничном халате. И наказали - отменили все мои концерты в Москве, Питере, Киеве, во всех крупных филармониях и на полтора года сделали невыездным. Погорели мои гастроли по Америке, которые организовал знаменитый импресарио Сол Юрок - ему заранее сказали, что Крайнев серьезно и надолго болен. Это было в мае, а гастроли намечались на октябрь, поэтому Юрок изумился: чем же так болен 20-летний мальчик, что не поправится за полгода? В 70-м, перед следующим конкурсом, раздается звонок, и голос в трубке говорит: сейчас с вами будет говорить Екатерина Алексеевна Фурцева. Она сказала: "Володенька, значит так...", - и я, не дожидаясь продолжения, тут же выпалил: "Я согласен участвовать в конкурсе Чайковского!" Она явно ожидала другого поворота событий. Мне было уже 25, и отказаться повторно значило загубить свою карьеру окончательно.

В 90-м меня впервые пригласили сесть в жюри. И я тут же сделал переворот. Предложил, чтобы на следующем конкурсе в 94-м в жюри были бы только лауреаты прежних лет. Идея на практике оказалась поистине идиотской! Я наивно полагал, что, вспоминая свое боевое крещение на священной конкурсной сцене, нынешние мэтры будут справедливы и гуманны к участникам. Оказалось - наоборот. X конкурс превратился в сплошной скандал, премии во многих случаях дали не тем, кому нужно было, а у виолончелистов вообще пьедестал почета остался пустым.

Что такое конкурс Чайковского, я прекрасно знаю на своей шкуре. Помню, как на моих глазах остервенелые тетки-меломанки били Гилельса зонтиками, когда он дал первую премию Григорию Соколову (лишнее подтверждение тому, что Гилельс был прав - сегодняшнее положение Соколова в мировом фортепьянном раскладе). Помню, как на объявлении результатов IV конкурса публика в неистовстве скандировала "первую премию -Лиллу!!!", когда мы все-таки поделили с ним золото.

РЖ: Иными словами, конкурсант - тот же спортсмен...

В.К.: Почему только конкурсант? Любой артист, и шире - любой человек, должен быть спортсменом на дистанции под названием "жизнь". Каждый выход на сцену - риск. Конкурс - тоже экстремальная ситуация, когда ты должен выйти и, несмотря на неблагоприятную психологическую обстановку, успеть высказать все лучшее, что у тебя есть за душой. А переезды, прилеты за 20 минут до начала концерта, плохое самочувствие? Публике это совершенно неинтересно, тем более, как и твое внутренне состояние. Есть определенная логика в том, что победители конкурсов потом очень долго живут в искусстве, сохраняя прекрасную форму. Как правило, у победителей есть крепкий внутренний стержень, который их ведет и поддерживает. Таким образом, конкурс есть неизбежное зло, но с другой стороны - важный показатель выживаемости таланта.

РЖ: Получается, талант не может пробить себе дорогу, минуя конкурсы?

В.К.: Как правило. Но есть исключения. Например, оперные певцы (у них существует своя система импресарских контор и прослушиваний) или вундеркинды, поддерживаемые какими-либо авторитетами от музыки. Кроме того, не забудем, что и в музыке есть разного рода мафии: еврейская (и другие по национальному признаку), голубая, политическая... Кисину, даже учитывая его невероятную младенческую одаренность, безумно повезло, что он попал на Караяна. Тот новогодний концерт с великим маэстро и мгновенно растиражированные записи стали звездным часом Жени, и исполнительская неудача юного Кисина в Первом концерте Чайковского не имела ровно никакого значения - важно было символическое значение события, когда идол музыки с вершин своей сияющей мудрости благословил молодость на будущие свершения. Однако, как ни странно, подобные уникальные явления не выдерживают испытания жизнью: кто-то в тисках рекламы и музыкального бизнеса теряет, как тот же Кисин, свою одухотворенность и непосредственность, кто-то просто не способен существовать в ритме конвейера, каковым является нормальная концертная жизнь. Лишь избранные единицы шествуют на Олимп ровной стезей. Такова, к примеру, Марта Аргерих. В 16 лет она выиграла конкурс Бузони, после чего долгие годы безуспешно пыталась пробиться в пианистическую элиту - до тех пор, пока не получила золото на конкурсе Шопена. Видимо, это и воспитало в ней тот бойцовский дух и олимпийское спокойствие, которые и сегодня всех покоряют.

РЖ: Каковы ваши прогнозы по поводу среднего уровня готовящегося конкурса?

В.К.: Средний уровень будет очень высоким, в том числе и потому, что впервые был проведен предварительный отбор по видеокассетам, - от "туристов" нынешний конкурс застрахован. А вот звезды я пока не вижу. Те, кого я слышал, - замечательные крепкие профессионалы, но хочется, чтобы пианист хоть немного поговорил бы с богом.

РЖ: Есть ли изменения в регламенте оценок?

В.К.: Да, теперь вместо 25-балльной системы на первом и втором турах будет "да - нет - может быть", то есть отрезана любая возможность манипулировать с цифрами. На третьем туре пришлось оставить баллы, пять самых высоких из прежней системы: с 21 по 25.

РЖ: Какова пропорция представительства участников из стран Старого Света и Азии?

В.К.: В количественном отношении Азия преобладает со столь большим отрывом, что впору говорить о серьезной азиатской экспансии. Больше всего участников из Японии и Китая, но даже возьмите Америку - многие участники, представляющие США и Канаду, являются выходцами из Азии. Но они же не виноваты, что их профессионализм и технический уровень действительно выше, чем у остальных.

РЖ: В таком случае, что именно азиатская волна вносит в мировую конъюнктуру?

В.К.: Ничего. Они берут нашу традицию (в Японии преподают чуть ли не все мало-мальски авторитетные русские профессора) и тиражируют, как хай-тек.

РЖ: Так-таки ничего?

В.К.: Ну, может быт, они дают большую концентрацию среднего уровня.

О коллегах и учениках

РЖ: Чья игра из нынешних вызывает в вас душевный отклик?

В.К.: Начнем с того, что я влюблен во всех своих учеников, называю их своими детьми. У меня есть две чудесные ученицы: китаянка и японка. Такой теплоты, эмоциональности и воображения, как у них, я не встречал давно. Душевная открытость в принципе удивительна для людей восточной культуры, но они с детства находятся в европейской среде и впитывают европейскую пианистическую традицию. Из "чужих" ближе всех мне Николай Луганский со всеми его неровностями и перепадами, но он выдержал испытание временем - и заметьте, между прочим, - он чуть ли не кандидат в мастера по шахматам. Нравятся мне серьезное отношение к делу и пианистический размах Вадима Руденко, который ассоциируется у меня с пианистами начала ХХ века. Гиндин с его нарциссизмом - не мой мир. К сожалению, я не имел возможности выработать свое отношение к Борису Березовскому, слышал его только однажды в дуэте. Подрастает хорошее, яркое поколение нынешних 17-летних; как ни парадоксально, интернетизация жизни расширяет границы их кругозора. Предыдущее поколение оказалось во многом потерянным, потому что не интересовалось смежными видами искусства. Профессия не должна замыкаться в своих узко цеховых рамках.

РЖ: Ваше педагогическое амплуа: тирания или стороннее наблюдение?

В.К.: Все вместе, по необходимости. Но тиран я не в вопросах интерпретации, а в плане профессиональной дисциплины. Я тиран текста. Я учу своих учеников тому же, чему научился у Нейгаузов, - досконально до мелочей изучить авторский текст, "высосать" из него все возможное и пропустить через себя. Но при этом Бетховен должен остаться Бетховеном, а Шопен - Шопеном. Все остальное - пожалуйста, отдаю на откуп, когда я знаю, кому отдавать. Все же еще зависит от личности - они разные, а бывает просто отсутствие личности.

РЖ: Как складывается работа в Ганновере?

В.К.: К десяти утра я еду в школу и до девяти вечера - уроки, уроки, уроки... В Германии высшая профессура тоже дифференцируется, но все называются профессорами (с рангами С1, С2, С3, С4 - высший). Профессор С4 обязан обучать не менее 12 человек в классе - за большее количество учеников плата не прибавляется. Ассистенты не положены, там нет такого понятия. Раньше у меня почти все время было 28-30 человек в классе, теперь - 24-26. Есть возможность отбирать только то, что хочу, - ко мне в класс очень жесткий конкурс. 40% составляют выходцы из разных мест СНГ. Преподавать в других местах я как немецкий госслужащий не имею права по законам Германии. Сегодня стал меньше играть, иначе я просто не справлюсь с детьми. Ведь в моих руках не только их будущее, но и будущность нашего общего дела. Залетать на часок и давать ц.у. между гастролями - не для меня. Да, я наступил на горло собственной песне, но взамен получил не меньшее наслаждение.

В Германии есть такая специфика, что все как бы равны, более талантливых, выделяющихся детей не должно быть по определению. В искусстве это невозможно. По-моему, они только недавно начали это понимать. Музыкой все немецкие дети занимались до недавнего только в свободное от общеобразовательной школы время. С большим трудом удалось пробить идею учреждения, похожего на нашу ЦМШ, - организовали институт особо одаренных детей.

РЖ: А в России вы преподавали?

В.К.: Да, но успел только 5 лет. Мой педагогический дебют - небезызвестная в мире Катя Сканави. Замечательное самовыражение. По женской линии я бы поставил ее рядом с Луганским. В целом мои ученики заработали свыше 30 премий на разных конкурсах. Мой официальный педагогический стаж - 15 лет.

О личном

В.К.: Было время, когда мы со Спиваковым семь лет ходили неженатыми, и вся Москва гадала, на ком же такие женихи споткнутся. Володя был разведен с пианисткой Викторией Постниковой (потом она стала женой Геннадия Рождественского), а я - с виолончелисткой Кариной Георгиян. Мы и женились в один год, и развелись почти в одно время. Володя очень долго ухаживал за Сати, а мы с Татьяной Тарасовой "поженихались" буквально за неделю. Это был как гром среди ясного неба для всех. К 1980 году мы с Татьяной были, что называется, фигурами, она - заслуженным тренером СССР, добывшим стране энное количество золотых и олимпийских медалей, я - народным артистом РСФСР, лауреатом премии Ленинского комсомола, - так нас за границу ни за что не выпускали вместе, боялись, что, не дай бог, повторится прецедент Вишневской-Ростроповича и Годунова-Власовой. Хотя выехав параллельно, в разное время, мы все равно могли там воссоединиться и остаться. Кроме того, у меня есть еврейская кровь, и мы могли бы беспрепятственно эмигрировать и по этой линии. Другое дело, что мы этого не хотели.

РЖ: Дает ли какие-то преимущества такая семейная жизнь, как у вас с Татьяной Анатольевной, когда вы часто порознь?

В.К.: Никаких. Это неизбежные недостатки. Надо просто с огромным уважением относиться к делу, которому служит твой близкий человек.

РЖ: Кстати, где сейчас работает Тарасова?

В.К.: В Коннектикуте, под Хартфордом. Хороший город, с прекрасной консерваторией. А в Москве ей так и не дали ни грамма льда под каток. И даже когда Лужков лично распорядился, то субпрефекты - или как там они называются - буквально через день отобрали у нее этот лед. Для Америки гордость, что Тарасова работает у них. На ее катки повалил народ.

РЖ: А совместные семейные проекты у вас были?

В.К.: В свое время я придумал идею ледового театра, а Таня ее осуществила. Воплощалось все это очень интересно, жаль только, что многие постановки из-за технической сложности оборудования и заливки льда в России не шли. Помню, Плисецкая с Щедриным были в восторге от "Кармен" и "Болеро". Потом появились "Спящая красавица" Чайковского и "Золушка" Прокофьева, что называется, в подлиннике. Когда Таня работала с Торвилл и Дином в их трехгодичном мировом турне, я записал для них фонограмму Рапсодии на тему Паганини (вначале даже думали сделать музыку живьем с оркестром и поставить рояль прямо на лед - я бы сыграл, но инструменты точно замерзли бы). Кстати, мне довелось записывать и четырехминутную выжимку из этой Рапсодии для Бестемьяновой-Букина.

РЖ: Ваша семья наполовину спортивная, а сами вы имели когда-нибудь отношение к спорту?

В.К.: Был диким хоккейным фанатом, знал все и всех, но никогда не думал, что подружусь спустя годы с самим Анатолием Тарасовым, - он все изумлялся, что я помню его знаменитую "тройку" 64-го года "Маслов-Никитин-Якушев". Профессионально имел отношение к большому теннису - играл за сборную Украины от Харькова в юношеском разряде.

РЖ: Что вы делаете в оставшееся свободное время?

В.К.: Смотрю телевизор, лежу читаю. Очень люблю хорошее кино. Из передач предпочитаю новости и познавательные программы, нравится то, что делает Дибров.

РЖ: Чем вы питаетесь в Ганновере?

В.К.: Так же, как и везде, - люблю борщ. Коронное блюдо - жареная картошка с луком. В этом очень помогает мама, которая рядом со мною на протяжении всей жизни. Сейчас в Ганновере принимает самое активное участие во всех моих детях. Всех к струнке, к ногтю.

О разном

РЖ: Есть ли места на земном шаре, где вы не играли?

В.К.: Конечно, есть. Аляска, например. В Африке никогда не играл - съедят еще. А если серьезно, то они не платят ничего, - я не имею права опускать свои гонорары ниже определенной отметки, тогда мои европейские импресарио просто выгонят меня, а другие скажут: ага, раз вы играли там за такую сумму, будьте добры, сыграйте и у нас за такую. Когда артист доходит до стабильного уровня своих гонораров, он может, конечно, позволить себе опускаться, но до определенного предела.

РЖ: А где играть было неприятно?

В.К.: Бывали такие города (скажем, Фрунзе, Мары или Талды-Курган), куда мы попадали на всяческие декады советского искусства и должны были выступать в соседних аулах и кишлаках, где в пианино нет струн и педалей, а вместо звуков выскакивают мыши.

РЖ: Можете обозначить ваш самый крупный провал?

В.К.: Самый большой мой провал для меня самого случился однажды в Москве, когда я должен был играть сразу три фортепьяных концерта в один вечер. Я только что получил премию Ленинского комсомола, был в замечательном настроении и прекрасной форме. И Таня почему-то решила, что я должен помыть голову и пофенить свои 8,5 феллини на голове, чтобы они стали пышнее. Видимо, фен и сыграл свою роковую роль. Через пять минут я впал в какое-то безумие. Я бесновался в артистической, не мог собраться, совершенно не мог контролировать себя во время игры. (Похожее невменяемое возбуждение люди испытывают в альпийских районах, когда с гор дует особый ветер.) Помня тот случай, я всегда напоминаю своим ученикам идеал поведения на сцене: холод, чистота, жар и независимость. Холод - это абсолютный контроль над собой, чистота исполнения - уважение к тексту и автору, жар душевный и свобода рук.

РЖ: А курьез из последних?

В.К.: Меньше года назад в Афинах у меня произошел забавный случай с недавно умершим замечательным дирижером Джансугом Кахидзе. Афины заранее прислали приглашение с "Прометеем" Скрябина, и я так понял, что это пожелание маэстро. Приезжаю, и на первой же репетиции чувствую, что Джано ужасно не любит эту музыку и стремится быстрей ее закончить. А потом с укоризной говорит: "Слушай, зачем ты заказал это?" - "Я заказал?"

РЖ: Никогда не хотелось попробовать себя в смежных областях: дирижировать, сочинять?

В.К.: Пожалуй, нет. Хотя певцам я немного аккомпанировал. Считаю голос инструментом номер один. Самая большая и интересная работа была с Евгением Нестеренко - мы сделали несколько романсовых программ и записали всего Мусоргского, кроме "Детской" и женских романсов. Играл я с Милашкиной и Атлантовым, с Синявской и Соткилавой - но в основном камерные программы. В 80-е годы плотно работал с концертной певицей Натальей Герасимовой, солисткой хора Минина (и, по совместительству, его женой) - это были Моцарт, Глинка, Даргомыжский, Чайковский, Свиридов. И это был тот счастливый случай, когда певицу можно было назвать умной. Много камерной музыки я играл в ансамбле со скрипачами, виолончелистами, с Квартетом Бородина, с Квартетом Шостаковича. Старался по возможности не замыкаться в рамках одного рояля.

РЖ: Вас не огорчает элитарное положение классики сегодня, ведь, скажем, 50 лет назад классическая музыка составляла действительно насущную часть жизни населения нашей страны...

В.К.: Но ведь какая работа проводилась для того, чтобы у людей была такая потребность, - это же была целая идеология. В каких только местах мы не выступали! От актового зала школы до шахты! И Архипова, и Ойстрах, и Ростропович, и Флиер! Однажды после моего концерта в Амстердаме в Концертгебау ко мне заходят две женщины и говорят, что помнят меня по абонементам в своем институте. Все это сломалось в середине 80-х. Потом, заметьте, что чем хуже мы живем, тем полнее театры и концертные залы. Надо ж чем-то жить! А в принципе я убежден, что искусство все равно элитарно, другое дело, что элиту можно и нужно все время расширять.

РЖ: Согласны ли вы с утверждением многих ваших коллег, что Большой зал консерватории является каким-то мистическим пространством, выступать в котором достаточно непросто. Например, Дмитрий Хворостовский признается, что нигде не дрожит от страха - только перед выходом на сцену БЗК.

В.К.: Думаю, что тут не только мистика великих имен и особая аура, но и особая, самая добрая и самая несправедливая в мире, публика, ну и то, что Россия - вообще очень странная, загадочная страна. Я играю в Большом зале с 1964-го, и отношения с ним складываются далеко не каждый раз. С дистанции времени вспоминается, что в первые годы было легче, поскольку не было еще груза моральной ответственности. С годами понимаешь, что играть на своей публике - самое страшное дело. Русская публика всю жизнь обожала все иностранное - рабская психология, к сожалению, в крови у русского человека (вот еще ответ на вопрос, почему искусство у нас элитарно). Те, кто освобождается от рабской психологии, те и подвластны искусству, ибо оно дает возможность полета мысли и свободы ощущений. А наша публика, насколько я ее знаю с 58 года, с первого конкурса Чайковского и победы Клиберна, всегда будет ждать новых Клибернов и негодовать по поводу третьей премии Кемпфа. Это и есть рабское состояние духа. Надо брать пример с американцев, как они болеют за своих.

РЖ: Совпадала ли хоть когда-нибудь оценка критики с вашим собственным самоощущением?

В.К.: Сейчас я не читаю никакой критики, она меня абсолютно не интересует. То, как поступают с Ростроповичем, Рождественским, Спиваковым, называется словом наглость. Можно не соглашаться с интерпретацией, манерой, но можно высказывать это в человеческом, уважительном тоне. И чего добились? Ростропович не приезжает, не дирижирует, не ставит. Рождественский все отменяет. В немецкой, английской, австрийской критике бывало, что по прочтении я говорил: да, точно уловили! А русская критика появилась ведь совсем недавно. В советские времена было два типа рецензий: хвалебный панегирик (далекий от сути творчества) и идеологический разнос по указанию партии.

РЖ: В советские времена ваши записи все время крутили в моменты кончины вождей. В Одессе говорят, что именно поэтому вы и входили в почетную тройку первых пианистов Страны Советов...

В.К.: Да, доля правды в этой шутке есть. Первая моя погребальная премьера случилась на Баграмяне, был такой знаменитый маршал. Моя мама воевала в его армии военврачом. А я только что записал с моим другом, дирижером Дмитрием Китаенко, Второй концерт Рахманинова. И вот сидим мы с мамой перед телевизором, смотрим похороны на Красной площади. Уже прах в стену замуровали. Началась музыка, и вдруг я вижу, что из красной стены выплывает Крайнев за роялем. От ужаса я заорал и разбил руку о стенку. Потом Вторым рахманиновским я "похоронил" Суслова. А потом друг нашей семьи Михаил Жванецкий сказал: "Если Крайнев на экране, значит в Кремле минус один". На гробовую тему у него есть и другая знаменитая фраза: "Твои руки напоминают когти грифа над падалью". Есть у Жванецкого и целая новелла про то, как я играю на похоронах первых секретарей: "Я еще живой, а Крайнев уже играет". Гарри Каспаров в период своего общения с Мариной Нееловой знал, что его прослушивает КГБ. Когда умер Черненко, Каспаров накануне своего второго матча с Карповым был в Баку и, разговаривая с Мариной по телефону, конспиративно узнавал новости: "А правда, что завтра Вова будет целый день по телевизору играть?" Я страшно горд, что во время путча ГКЧП-91 после "Лебединого озера" не дали ни одной моей пленки в эфире! Но когда хоронили трех погибших ребят, первым, что было по всем программам, - я играл Сонату Шопена с Траурным маршем...

Беседу вел Андрей Хрипин