Как было сказано несколько лет назад на одном концерте, происходившем также в декабре, "Сегодня очень-очень холодно, особенно здесь, на сцене; мы постараемся играть тоже что-нибудь отмороженное". 11 декабря в Большом Зале Консерватории было действительно холодно: в зале многие сидели в шубах, на сцене - в свитерах. На этом фоне особенно трогательно выглядел огромный вентилятор, украшающий отныне вход в БЗК и издающий небывалой красоты звон: как сказано на пояснительной табличке, фирма "Siemens" оснастила Большой Зал новой системой кондиционирования. Так или иначе, первый концерт абонемента "Дирижирует Геннадий Рождественский" наконец-то состоялся. Как сказал сам маэстро несколькими днями раньше на пресс-конференции в "Геликон-опере", "если только меня не переедет машина, отмены не будет". Там же, тогда же Рождественский назвал себя "летуном"; в минувшую среду каждый из его выходов на сцену вполне соответствовал этому забавному определению.

Серенаду Моцарта #5 и симфонию Малера #10 Геннадий Николаевич исполнил со "своим" оркестром: Государственная академическая симфоническая капелла России, она же "капелла Полянского", образовалась в результате слияния Камерного хора п/у Валерия Полянского и Государственного симфонического оркестра Министерства культуры СССР. Когда-то Рождественский записал с оркестром "минкульта" огромную часть мирового симфонического репертуара - все симфонии Шостаковича, Брукнера, многие симфонии Шнитке, Воан-Уильямса, все балеты Прокофьева и др.; некоторые из этих записей, выпущенные на CD еще фирмой "Мелодия", до сих пор можно купить за 60 или, например, 150 рублей. Оркестр, с которым Рождественский периодически продолжает выступать, сохраняет вполне добротную форму; уже с Полянским капелла сделала ряд знаменитых записей - таких, как "Казнь Степана Разина" Шостаковича, поздние симфонии Шнитке и др. Не впервые в текущем сезоне на концертах капеллы создается парадоксальная ситуация - ко второму отделению публики в зале становится не меньше, а больше. Вероятно, обратный вариант был бы еще досаднее - однако жаль, когда столь заметный концерт начинается при огромном количестве пустых мест. Понять сей парадокс еще сложнее, когда перед входом у тебя спрашивают - и охотно покупают - лишний билет. Впрочем, к концерту как к таковому это имеет мало отношения; обратимся собственно к его программе.

Рождественский часто смешивает эпохи, в случае с Моцартом и Малером это более чем оправданно: Малер-дирижер славился как блестящий интерпретатор музыки венского классика. Даже Иоганнес Брамс, не сумевший в свое время оценить малеровские сочинения, советовал поклонникам Моцарта слушать "Дон Жуана" только под управлением Малера. Трудно сказать, впрочем, насколько уместно оказалось подобное сближение в данном случае. Геннадий Николаевич любит представлять публике не слишком "заигранные" опусы, - согласно этой традиции была выбрана далеко не "хитовая" серенада Моцарта #5 (в 7 частях), не слишком "ударно" и прозвучавшая. Вряд ли дело в Моцарте, который остается самим собой в каждой ноте: в любом - пусть даже самом раннем - его произведении через край бьет типично моцартовская жизнерадостность, которую трудно с чем бы то ни было спутать. Как раз ее и не хватало 11 декабря; публике, заполнившей зал лишь ко второму отделению, вполне соответствовал оркестр, исполнявший Моцарта аккуратно и скучновато. Среди семи частей серенады следует выделить, пожалуй, пятую - менуэт - с двумя трио и яркими скрипичными соло в середине. Могло показаться, будто и дирижер, и оркестранты берегут свои силы, свою способность взять слушателей за душу - для второго отделения; здесь хотелось бы сделать отступление.

Как известно всем любителям творчества Малера, большинство его симфоний продолжается не меньше часа с четвертью: симфонию Малер расценивал как возможность "построить музыкальными средствами целый мир". Каждая из них настолько самоценна, настолько глубока и глобальна, что практически любое концертное дополнение к ней воспринимается как "балласт" - будь то Скрябин или Моцарт, Шнитке или Бетховен - и способно лишь смазать основное впечатление. Вполне закономерно, что как минимум в половине случаев симфонии Малера звучат все-таки "сами по себе" - возможно, они в наибольшей степени заслуживают подобного подхода среди мирового симфонического наследия. Как оказалось, можно довести до абсурда и эту благую идею: недавнее блестящее исполнение Третьей - самой продолжительной - симфонии Малера оркестром Санкт-Петербургской филармонии п/у Юрия Темирканова было по неизвестным причинам разбито на два отделения. Если Малер делал специальное предписание по поводу обязательного перерыва между частями 1 и 2 Второй симфонии, то подобное раздробление Третьей показалось просто-таки преступным с точки зрения цельности ее восприятия. И Десятую симфонию, по нашему мнению, тем более следовало бы исполнять без нагрузки, как наименее находящуюся "на слуху".

Как бы то ни было, теперешнее исполнение Десятой стало несомненным праздником для столичных слушателей; если по сочности и плотности звучания бывший оркестр "минкульта" ощутимо уступал ЗКР, то по умению сочетать темперамент с деликатностью он вполне приближался к питерскому коллективу. Счастливая возможность услышать Десятую живьем вновь заставляет задуматься над последними произведениями Малера; ни "Песнь о Земле" с заключительной частью "Прощание", ни Девятая с Десятой не производят впечатления прощания художника с жизнью. Однако новые музыкальные и образные средства, которые Малер берет здесь на вооружение, не позволяют сомневаться в том, что острое - пусть даже невольное - желание перешагнуть грань потустороннего является в этих сочинениях одним из важнейших начал (ранее мы приводили размышления Шенберга на эту тему). Тогда как предыдущие симфонии завершаются оглушительным оркестровым tutti (безнадежным лишь в одном случае и торжествующим в остальных семи), три последних опуса венчает развернутая медленная часть (адажио подобного же масштаба ранее встречалось у композитора лишь в финале Третьей). Малер продолжает ставить вопрос о смысле жизни и страданий человека; но если прежде он пытался дать на него тот или иной определенный ответ, то в поздних сочинениях вопрос остается открытым. Подобной "вопросительной" интонацией - хотя и куда более умиротворенной, куда менее "надрывной", нежели в симфониях ## 5 и 6 - проникнута вся Десятая. И лейтмотив первой части, неожиданно возникающий вновь ближе к концу последней, больше похож на вопросительный знак с многоточием, нежели на традиционную для симфоний ##1-8 точку; Геннадий Рождественский позволил слушателям ощутить это в полной мере, и они воздали ему сторицей, показав свое умение быть благодарными.

Праздник состоялся, но предел мечтаний далеко не исчерпан. Не менее половины малеровских симфоний можно услышать в столице раз в сезон или даже чаще; однако Седьмая, Восьмая, "Песнь о Земле" не звучали в Москве уже несколько лет. Наряду с прочими изданиями, посвященными вопросам культуры, РЖ неоднократно писал о крайней ограниченности нашего теперешнего концертного репертуара: если Сен-Санс, то Второй фортепианный или Третья "органная"; если Шостакович, то Пятая, Седьмая, Десятая или Первый скрипичный; если Прокофьев, то Второй фортепианный или "Ромео и Джульетта"; если Малер, то Четвертая или Пятая - продолжать список можно бесконечно. "За бортом" остается огромная часть наследия композиторов "первого уровня известности"; о "втором" и "третьем" лучше даже не говорить. Во время оно Рождественский был одним из тех, кто видел свою миссию как раз в исполнении "незаигранных" опусов, в популяризации композиторов самых разных "уровней". Хочется надеяться, что Геннадий Николаевич не останется на нашей памяти последним энтузиастом подобного рода.

• Илья Овчинников. Призрак музыки
• Джон Карр. Tаинственный Малер