В мартовские дни, словно несущие на себе весенний флер рахманиновской музыки, Филармония решила устроить фестиваль, посвященный великому русскому композитору. У Рахманинова в этом сезоне юбилей - совпали две круглые даты: 130 лет со дня рождения и 60 лет со дня смерти. Фестивальная афиша выглядит внушительно: "Всенощное бдение", поэма "Колокола", "Три русские песни", все фортепианные концерты. Однако составлена она так, чтобы не урезались концертные программы абонементов. Поэтому к рахманиновским сочинениям оказались приложенными наборы из произведений Стравинского, Скрябина, Прокофьева, и обрисовалась банальная по своей формулировке тема: "Рахманинов и русская музыка". Меломаны же получили возможность глушить свою эйфорию от смакования подробностей рахманиновской лирики жесткими музыкальными ударами "Весны священной".

Фестиваль открылся безо всякой помпы в полупустом зале Чайковского, по разряду рядового филармонического концерта. Г.Проваторов в заторможенном темпе исполнил с ГСО (рук. В.Понькин) знаменитый "Вокализ" в авторской инструментовке. Мелодия меланхолично накручивалась, как вьюн, у разных групп инструментов. Духовые с большими сложностями достигали унисона. В "Симфонических танцах", прозвучавших в тот же вечер, самые яркие фрагменты - с тщательно очерченными дирижером линиями деревянных и струнных - портились расхлябанностью меди. Вторая часть утомила упорным подчеркиванием вальсового метра с неожиданными "вскриками" духовых. В целом "танцы" прозвучали философично и задумчиво, без излишнего драматизма.

Однако основным событием этого вечера и двух последующих в БЗК стало исполнение полного цикла рахманиновских концертов для фортепиано с оркестром. Фестиваль открыл "фирменный" Второй, ставший наподобие Первого Чайковского национальным шлягером. Н.Штаркман, давно уже стяжавший на ниве этого опуса исполнительский успех, появился на сцене в белом пиджаке с вальяжным видом мэтра рояля, знающего, подобно фокуснику, что сейчас захватит весь зал. Но этого не случилось. Без особого энтузиазма и внутренней энергии катились глуховатые звуки рахманиновской музыки. Казалось, мэтр музицирует для себя. Оркестр, чтобы не "забить" солиста, сдерживал свою звучность. Штаркман играл с каким-то только ему ведомым внутренним масштабом, вяловато выигрывая фактуру и не отвлекаясь на эффекты виртуозности. Волшебная по своему мелодизму вторая часть прозвучала аскетично, практически без педали, создающей "пространственные" звучности. Натуральной слезы, которую музыка второй части когда-то вышибла у Танеева, исполнение кантилены явно не вызвало. К финалу внезапно разыгрались все: оркестр, словно ветер, выдавал резкие порывы форте, Штаркман заезженно гнал пассажи по верхним опорным точкам, съедая многозвучную фактуру. Финал получился торжественным.

Следующим в программе значился Д.Мацуев с Третьим Концертом. Академическим симфоническим оркестром Ю.Симонова дирижировал украинский гастролер Р.Кофман. Мацуев, несущий имидж "нового поколения", стремительно захватил консерваторскую аудиторию напористой энергией, четкими моторными темпами, блестящей и расчетливой виртуозностью. На фоне традиционного набора уже известных средств пианиста невозможно было не заметить прогрессирующее качество звука, завораживающего невероятной легкостью в почти свистящих стремительных пассажах и своим отрешенным, хрустальным звучанием в разреженной кантиленной фактуре. Оркестр под управлением Кофмана звучал суховато и корректно, но в финале, погнавшись за развернувшимся по всей клавиатуре в победной каденции Мацуевым, выскочил за пределы своей аккомпанирующей роли. Бурный финал звучал с почти тоталитарным пафосом.

Первый Концерт Рахманинова был исполнен А.Гиндиным в сопровождении Московского Госоркестра (рук. П.Коган), которым в этот вечер дирижировал А.Скульский из Нижнего Новгорода. В качестве "увертюры" к концерту прозвучало раннее оркестровое сочинение Рахманинова - симфоническая поэма "Утес". Поразившая современников "богатством оркестровых красок", эта поэма вышла, пожалуй, слишком суровой, удивив, скорее, сумрачной маловыразительностью оркестровых групп и нечистыми деревянными. Гиндин прикрыл унылое и слишком конкретное, как в балете, звучание оркестра своей сентиментально-выразительной игрой. На фоне аккуратной, безупречно отыгранной фортепианной фактуры разворачивались все красоты певучего рахманиновского мелодизма. Люфты, оттягивающие точки наслаждений, невесомые прозрачные звучности, выплывающие словно из небытия, бубенцовые быстрые пассажи. Иногда казалось, что оркестр рыдал. Шуршащие, истаивающие звуки рояля мало совмещались с "лобовым" звучанием оркестра и в конечной точке Концерта разошлись.

Н.Петров, исполнивший Четвертый Концерт и Рапсодию на тему Паганини с тем же оркестровым сопровождением, безоговорочно покорил аудиторию своей исполнительской независимостью и почти мистической властью над клавиатурой. Казалось, что не только громыхающий в кульминациях оркестр, но и сам рояль существовали для него в другом измерении. Пассажи раскручивались, как ленты, или вспенивались, как шампанское. Откровенное rubato каденций обманно камуфлировало жестко выверенный ритм. Энергичные контрасты создавались из полнозвучных аккордовых масс и тонких акустических эффектов с зависанием на педали остатков звучности. Волнующие накаты арпеджио в "Рапсодии" сменялись графически четкими линиями суровой темы Dies irae. Петров предстал, буквально, "человеком играющим", свободно творящим собственный мир из, казалось бы, уже заезженных звуков популярной фортепианной музыки. 17 марта ему предстоит еще сыграть в зале Чайковского Третий Концерт Рахманинова. Отменное удовольствие для меломанов.