Среди апрельского концертного изобилия ряд программ посвящен 50-летию со дня смерти Сергея Прокофьева. Одну из них 8 апреля представил Валерий Полянский - прозвучали Третий фортепианный концерт, Пятая симфония и кантата "Баллада о мальчике, оставшемся неизвестным". Двумя днями позже Михаил Плетнев исполнил Седьмую, последнюю симфонию Прокофьева (вечер продолжила пятнадцатая - также последняя - симфония Шостаковича, придавшая концерту особую остроту). Еще одну прокофьевскую программу предложит 30 апреля Валерий Гергиев на Московском пасхальном фестивале. Увы, даже эти апрельские концерты частично дублируют друг друга, что напоминает о незавидной сценической судьбе большинства сочинений композитора.

Так, не слишком повезло вокально-симфоническим произведениям Прокофьева: если среди его опер, балетов, симфонических и камерных сочинений немало хитов, то из крупных опусов для хора, солистов и оркестра хорошо известны только "Александр Невский" (кантата, написанная по мотивам музыки к фильму) и "Иван Грозный" (сюита, составленная Абрамом Стасевичем уже после смерти композитора). Между тем с середины тридцатых годов этот жанр все более привлекает внимание Прокофьева: в последние 15 лет жизни он сочиняет порядка десяти кантат и ораторий. Наиболее ярка из них "Кантата к 20-летию Октября" для двух хоров и четырех оркестров, написанная в 1937 г. на тексты Ленина и Сталина; впервые исполненная через 29 лет, она не слишком популярна и по сей день, хотя могла бы совершить настоящую революцию в своем жанре. Огромный интерес представляет также "Здравица", сочиненная к 60-летию Сталина по мотивам квазинародных песен о вожде:

Ой, вчера мы песни пели да гуляли.
То не русую мы косу пропивали.
То не замуж мы Аксинью выдавали -
В гости к Сталину Аксинью провожали.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он в Москву к себе приглашает всех,
Он встречает ласково,
Говорит со всеми мудро и весело.

Наименее известна среди кантат Прокофьева "Баллада о мальчике, оставшемся неизвестным", написанная в первые годы войны на стихи П.Антокольского - по понятным причинам ее музыку отличает некоторая иллюстративность. Сжатая по времени и сравнительно несложная по форме, кантата не имела успеха в свое время, и традиции ее исполнения не существует. 8 апреля в исполнении солистов Татьяны Шаровой и Олега Долгова "Баллада" прозвучала не слишком убедительно; более уверенно показал себя хор, поведавший историю мальчика-героя. Спасибо Валерию Полянскому, напомнившему о полузабытой кантате Прокофьева, но вряд ли следовало начинать с нее программу: логичнее было бы ввести музыкантов и публику в контекст прокофьевской музыки с помощью более известного сочинения - фортепианного концерта #3, прозвучавшего следом в исполнении Владимира Овчинникова.

Первая часть концерта оказалась чуть тяжеловесной, в чем были равно виноваты и дирижер, и солист. Однако вторая часть - тема с вариациями - была исполнена легко и изящно, в полной мере дав возможность услышать "настоящего Прокофьева". Вспоминался и Прокофьев-пианист, в исполнении которого третий концерт триумфально шествовал по Европе и Америке многие годы (сохранилась даже архивная запись). Любимое публикой сочинение, написанное в 1921 г., стало известнейшим концертом десятилетия наряду с фортепианными концертами Бартока и Стравинского. Кульминацией же вечера оказалась пятая симфония, впервые исполненная в 1945 г. под управлением автора.

Сразу стало ясно, что первое отделение было лишь подготовкой ко второму, - здесь и оркестр, и дирижер показали себя во всей красе. Обычно Валерий Полянский чувствует себя увереннее, дирижируя вокально-симфонической музыкой, но периодически ему удается "прыгнуть через голову", как и произошло на сей раз: дирижер в буквальном смысле оказался исполнителем музыки, пропустив через себя каждый ее элемент, каждую ноту. Гремящие литавры в первой части иной раз казались несколько избыточными, зато струнные и духовые по-настоящему порадовали. Первую и вторую часть Полянский сыграл без перерыва, подчеркнув их контрастность; на фоне тяжеловатой первой вторая продемонстрировала поистине прокофьевскую легкость и напомнившую о Равеле буйную радость. Третья часть, проникнутая вопросительной интонацией, явилась передышкой перед четвертой: от ее сверхбыстрых темпов захватывало дух, но Полянский пошел на этот риск и выиграл.

Жаль, что вполне качественный концерт вновь прошел при полупустом зале - на концерте Михаила Плетнева двумя днями позже зал был полон, поскольку публику всё больше привлекает не столько музыка как таковая, сколько громкое имя. Не менее жаль, что из семи симфоний Прокофьева чаще играют первую и пятую, реже - седьмую (ее и исполнил Плетнев 10 апреля), практически никогда - остальные. Оконченная в 1952 году и удостоенная пятью годами позже Ленинской премии седьмая оказалась последним сочинением композитора, на исполнении которого ему довелось присутствовать. Наряду с произведениями для виолончели (полторы сонаты, симфония-концерт, концертино) и балетом "Сказ о каменном цветке", седьмую принято считать творческим завещанием Прокофьева. Но отрешившись от гипнотического действия этих слов, легко услышать, что среди последних опусов она наименее оригинальна, а среди симфоний - наиболее проста для восприятия (не считая "Классической", нарочитая "простота" которой - сознательный прием): так или иначе, пятая более совершенна, вторая - революционна, а первая - изысканна.

Если любая другая симфония Прокофьева богата нестандартными решениями и ходами, главная тема последней - печальная и проникновенная - будто возвращает слушателя куда-то во времена Чайковского; побочная же напоминает о нашем кино времен оттепели с его "ледоходом и нравственным обновлением". В исполнении Плетнева наиболее удачно прозвучала вторая часть симфонии - вальс; однако трудно было не вспомнить куда более яркие вальсы из "Золушки", "Войны и мира" и фильма "Лермонтов". В каком-то смысле седьмая - действительно итог творчества композитора, антитеза новаторской концертной симфонии для виолончели с оркестром: возможно, на закате жизни гения утомила необходимость быть изобретателем - для него оказалось важнее написать просто и красиво, нежели предложить слушателю очередную увлекательную головоломку, поразив его сложностью формы.

В качестве итога пути пятнадцатая симфония Шостаковича, представленная Плетневым в тот же вечер, выглядит гораздо убедительнее. Здесь композитор оглядывается назад, скрыто и явно цитируя себя самого, Вагнера, Россини; в то же время, чувствуя приближение смерти, Шостакович стремится заглянуть за грань потустороннего. От этого его последняя симфония так непохожа на предыдущие: две развернутые медленные части вместо одной; непропорционально короткое скерцо; подчеркнутая роль ударных; появление в последней части светлой и лирической темы, нехарактерной для позднего Шостаковича - автор старался вложить в симфонию максимум возможного. Это стоило ему второго инфаркта и длительной потери работоспособности; впереди оставались два квартета, вокальный цикл на стихи Микеланджело, "Четыре стихотворения капитана Лебядкина" и альтовая соната, но лишь последняя приблизилась к пятнадцатой симфонии по загадочности и глубине. Роднит эти оба произведения и обилие цитат - соната завершается жутковатой вариацией на тему бетховенской "Лунной", а ее середина почти буквально цитирует неоконченную оперу Шостаковича "Игроки".

Под управлением Плетнева симфония прозвучала неровно; если оркестровые tutti были практически идеальны, то камерные эпизоды иной раз не желали соединяться в единое целое. Виолончельные соло, томящий дуэт флейт, отдельные ноты челесты во второй части производили впечатление коллажа, хотя у Шостаковича едва ли была такая задача; в итоге музыка оказалась лишена необходимой напряженности. Скерцо, разделяющее два адажио, было исполнено ощутимо медленнее общепринятого темпа, из-за чего утратило свой драйв; особенно остро это ощущалось в сравнении с тем, как звучало двумя днями раньше скерцо прокофьевской Пятой симфонии. Если один его эпизод также был умышленно замедлен Полянским, то музыкантам это дало возможность "смаковать" каждую ноту и передавать слушателям свое наслаждение музыкой, всё сильнее ощущавшееся при убыстрении темпа и завершившееся брызжущим через край ликованием. И хотя в целом плетневский оркестр очевидно сильнее капеллы Полянского, во многие моменты вечера он звучал сухо и выхолощенно: образный ряд Пятнадцатой симфонии Шостаковича - инфернальное, но никак не мертвое.

Вспоминалось исполнение симфонии полтора года назад Василием Синайским, которому в большей степени удалось сохранить цельность произведения. Впрочем, Синайский руководил Госоркестром достаточно короткое время, тогда как Плетнев вернулся в РНО всерьез и надолго; 27 апреля он опять станет за дирижерский пульт в Доме музыки (наряду с музыкой Танеева прозвучит произведение и самого Плетнева, которое вслед за Прокофьевым он назвал "Классической симфонией"). В этот же вечер в консерватории откроется Второй Московский пасхальный фестиваль. Увы, в его обширной программе Прокофьев представлен всё теми же шлягерами - первый фортепианный и второй скрипичный концерты, симфонии ## 1 и 5; исключением станет менее заигранная "Скифская сюита", составленная композитором из музыки неосуществленного балета. Кстати, балеты Прокофьева (не считая "Ромео и Джульетты" и "Золушки"), как и балеты Шостаковича, также до обидного недооценены; это положение может исправить если не концертный зал, то театр - так, 18 апреля на новой сцене Большого должна состояться премьера "Светлого ручья" Шостаковича. Благодаря подобным событиям, итоги музыкального сезона могут оказаться более или менее удовлетворительными.