Концерты камерной музыки редко воспринимаются как "информационный повод"; исключениями являются, пожалуй, лишь программы немногих фестивалей, клавирабенды Михаила Плетнева и вокальные вечера в Бетховенском зале Большого театра. Между тем, январь открылся сразу тремя заметными камерными концертами. Два из них, объединенные условной принадлежностью к условному фестивалю "Русская зима", прошли в рамках абонемента "Музыкальное приношение Святославу Рихтеру"; музыку Брамса играли квартет Бородина, Юрий Башмет, Виктор Третьяков, Василий Лобанов, Наталия Лихопой и Наталия Гутман. Гутман стала также героиней интереснейшего концерта, прошедшего 11 января в Рахманиновском зале консерватории без какой бы то ни было рекламы.

Наталия Гутман, посвятившая вечер памяти своей преподавательницы Г.С.Козолуповой, представила краткую историю европейской виолончельной сонаты XIX-ХХ веков. Драматургия программы была строго продуманной: взволнованного Камилла Сен-Санса сменил ироничный Франсис Пуленк, а вслед за консерватором Николаем Мясковским прозвучал новатор Бенджамен Бриттен. Таким образом, были сопоставлены три композитора совсем разных школ, а четвертый, сам себе школа, некоторым образом суммировал их достижения.

Следить за парадоксами, на которых строилась далеко не простая программа, было сплошным удовольствием: во-первых, француз Пуленк оказался куда менее похож на своего соотечественника Сен-Санса, чем советский композитор Мясковский. Во-вторых, сочинение последнего, написанное одновременно с сонатой Пуленка, - в конце сороковых годов - не имело с ней ничего общего. В-третьих, романтическая соната Мясковского едва ли позволяла догадаться о том, что ее автор, наряду с Шостаковичем и Прокофьевым, подвергался критике как формалист - причем именно во время работы над сонатой. В-четвертых, опус Бриттена как таковой оказался парадоксом, подобно большинству лучших его сочинений. Принадлежащая совершенно иной звуковой и мелодической стихии, нежели три предыдущие, бриттеновская соната в исполнении Гутман прозвучала не менее захватывающе, став убедительной кульминацией вечера.

История появления сонаты Бриттена навела на мысли о роли личности в истории: к началу 1960-х годов композитор уже более десяти лет не писал инструментальной музыки, сосредоточившись на опере. Ситуация изменилась благодаря знакомству Бриттена с Мстиславом Ростроповичем, для которого был написан ряд виолончельных произведений; соната оказалась первым из них. Игра Наталии Гутман показала, что музыка, которая с первых звуков не кажется мелодичной, может звучать изящно, страстно и ликующе - и даже в большей степени, нежели более традиционное сочинение. Так, соседствовавшая с Бриттеном соната Мясковского - также написанная для Ростроповича - ничем не напоминала о времени своего создания. Ассоциации возникали скорее с русским и - особенно - французским романтизмом второй половины XIX века: программа Гутман не случайно открывалась сонатой Сен-Санса.

Трагический настрой сонаты обычно связывается биографами композитора с событиями его жизни, хотя спекулятивность такого подхода очевидна: бытие далеко не всегда определяет сознание, особенно когда речь идет о художнике. Соната Сен-Санса - яркий пример именно французской музыки, с характерным сочетанием печали и игривости. Черты национальной школы были хорошо слышны и в сонате Пуленка, сочетавшей удивительную мощь с глубокой нежностью. Вполне естественно, что во время исполнения сонаты в зале раздался детский смех: несмотря на обилие парадоксальных гармоний, это была, несомненно, веселая музыка, напомнившая о Пуленке - соавторе балета "Новобрачные на Эйфелевой башне". Программой были довольны не только слушатели, но и сама Наталия Гутман, дважды вышедшая на бис. Страсть, с которой прозвучало скерцо из сонаты Шостаковича, заставила публику аплодировать стоя. Отрадно, что настоящим музыкальным событием все еще может оказаться скромный по сравнению с помпезными фестивалями и гастролями концерт.