Быть заслуженным музыкантом - дело непростое; может быть, даже еще более деликатное, чем быть заслуженным артистом. Необходимость демонстрировать драйв былых времен и в то же время блюсти собственное достоинство создает массу сложностей. Все это сочетать, при этом не впадать в занудство и не выглядеть смешно - дело тонкое, не каждый справляется. В довершение ко всему музыкант со стажем обязан учитывать запросы всех своих поклонников - и стародавних, и свежеиспеченных; угодить на них тоже задача не из легких. Три недавних диска, о которых "так долго говорили большевики", оказались своего рода наглядным пособием по арт-технологии. Их можно воспринимать в качестве трех характерных примеров - так трое заслуженных музыкантов выживают в мире современного шоу-бизнеса.

"Stardust. The Great American Songbook. Vol. III" Рода Стюарта, "Real Gone" Тома Уэйтса, "Dear Heather" Леонарда Коэна - трех этих дисков действительно давно ждали. Каждый музыкант сумел вполне грамотно создать вокруг еще невышедшего альбома атмосферу загадочности и довести любопытство публики до необходимого градуса.

Род Стюарт записал третий том "Stardust. The Great American Songbook". И если к первым двум дискам публика отнеслась не вполне всерьез и сочла их то ли аперитивом, то ли "разогревом", то последний альбом взорвал чарты и сорвал оглушительный аплодисмент американской общественности. По сути дела, рецензия на эту пластинку должна бы обойтись без упоминания имени самого Стюарта. Стоило бы отметить филигранные фортепианные рулады Кенни Эшера, воодушевленные и решительные басовые партии Боба Крэншоу и духовые - выше всех похвал - что труба Артуро Сандовала, что саксофон Дэвида Коца. Следовало бы рассказать о специальных "подарках для публики" - Стиви Уандер подыграл Стюарту на губной гармошке, Эрик Клэптон, понятное дело, на гитаре. Все эти блистательные музыканты блистательно отыгрывают четырнадцать хитов мирового значения - произведения Джорджа Гершвина, Ричарда Роджерса и Лоренса Харта; а поет при этом Род Стюарт, который - признаемся честно - самым главным вокалистом этой планеты не был и в лучшие годы. Не стал и теперь. Тем самым голосом, которым тинейджерские кумиры восьмидесятых годов затягивали "Девочка моя-а!", Стюарт поет гершвиновскую "S'Wonderful" или "Night and Day" Коула Портера. Легкая хрипотца оказывается не милой имитацией старинной записи, а довольно нахальной халтурой. Вполне трогательно солист объясняет, что в его задачу не входило петь канонические хиты так, как пел их, например, Армстронг; и надо сказать, что с этой задачей Стюарт справился блестяще. В тот момент, когда после фортепианного соло он затягивает "What A Wonderful World" (слишком исполнительски маркированную композицию), эффект обманутого ожидания доходит до предела, и слушатель, нервно посмеивавшийся поначалу, смиряется.

Приходится смириться, потому что другого выхода нет. Если "Stardust" побил все мыслимые тиражные и чартовые рекорды, значит, это кому-нибудь нужно. Значит, это необходимо - адаптированный вариант приджазованной классики XX века, классики без кофеина, никотина, перехвата дыханья. Стюарт с третьего раза взял публику измором, и меломаны, прослушавшие два предыдущих дикса остраненно и иронически, на сей раз как будто сдались. Альбом оказывается удачным поводом для встречи знаменитых музыкантов; и на нем звучит история музыки. Скупо и дельно - как в хрестоматии. Композиция "Stardust" Кармайкла и Пэриша стала заглавной - и в романтической метафоре то ли верный расчет, то ли оговорка по Фрейду. Пыль, знаете ли - хоть и звездная.

Великий лирик-алкоголик Том Уэйтс, выпустивший диск "Real Gone", держит свой фан-клуб в неизменном напряжении, и именно это дает право поклонникам раз от раза становиться все придирчивее. Глухое ворчанье, как было тонко подмечено в одной статье, стало раздаваться задолго до выхода альбома. Судьба "Real Gone" вызывала серьезные опасения - и напрасно: в очередной раз оказалось, что мы плохо знаем Уэйтса. Великий знаменитый циник проявил чудеса изобретательности и оказался вроде Колобка - от всех злопыхателей ушел, от любых упреков увернулся. Привлекши к сотрудничеству своих сыновей (читай - прогрессивную молодежь) и начинив альбом винилом и электроникой, Уэйтс разделался с теми поклонниками-завистниками, которые заводили туманные разговоры об устаревании похмельного хрипа (интересно, существует ли хоть одна статья о Уэйтсе, миновавшая упоминание прокуренного (испитого) голоса?). Но и архаистам, мечтавшим упрекнуть кумира в измене традициям, пришлось справедливости ради промолчать. Смена инструментального состава оказалась лишь удачной маскировкой; и сквозь сумасшедшие сэмплы и бараночный хруст прорывается такой оголтелый романтизм, что Дассену не снилось. Композиции на "Real Gone" перемешаны по трогательному принципу "чтоб никто не догадался": шепоты, крики и шейкеры ("Top Of The Hill"), затем латинообразные рифы в исполнении Марка Рибо - совершенная какая-то кумпарсита ("Hoist That Rag"), затем радийные помехи ("Don't Go Into The Barn"), затем лиричные напевы Уэйтса в лучших традициях блатняка, сумерки нежности, первый медляк и все, что за ним воспоследовало ("Dead and Lovely"). И так далее. Все это выполнено так лихо и захватывающе, с таким свирепым профессионализмом, что любая предъявленная Уэйтсу претензия автоматически превращается в нудную придирку. Мелодизм перемежается поп-механикой - и под прикрытием своих электроноваций Уэйтс позволяет себе неслыханную роскошь: не меняется практически совсем.

И наконец семидесятилетний Леонард Коэн, философ и властитель дум, под свой день рождения обрадовал публику альбомом "Dear Heather". Самый творческий принцип этого музыканта (лирика, литератора) заключается в том, чтобы никогда не меняться; и по всем законам добра и красоты Коэн должен был всем осточертеть уже очень давно. Новый альбом ничем не отличается от предыдущих: тот же голос саксофонного тембра, те же медитативные и завораживающие композиции, те же диско-девушки в стилистике группы "Мираж" на бэк-вокале. На этом держались все прошлые коэновские пластинки, и на каждой из них был хит, от которого в горле вставал ком. Ради "Thousand Kisses Deep" был придуман альбом "Ten New Songs" (да и фильм "Хороший вор"), ради "First We Take Manhattan" - диск "I'm Your Man" (ни о какой объективности речь не идет, ясное дело - кто от чего кайфует, это только вопрос вкуса). Есть такой хит и на "Dear Heather" - это третья на диске композиция "The Letters", которую Коэн поет вместе с Шарон Робинсон. Ее голос, хрипловатый, словно примороженный и постепенно оттаивающий, как будто создан для этого дуэта, на котором слушатель стремительно теряет способность ехидничать. На третьей композиции в процессе отстраненного анализа диска происходит сбой; становится ясно: Коэн держит власть над своими слушателями ровно так, как было тридцать лет назад. Как и тогда, тембр его бьет непосредственно по эрогенным зонам впечатлительных дев. Как и тогда, ему прощают неоновых бэк-вокалисток. Как и тогда, он не знает про себя, поэт он или музыкант (на новой пластинке Коэн, в чем-то умилительно наивный, поет и читает стихи - собственные и Байрона; в страсти к демоническим образам эти двое, пожалуй, посоревнуются). Как и тогда, в его песнях и глазах мерцает тяжелый иудейский трагизм. Как и тогда, он способен ошеломить поклонников - но вот в чем подвох: настоящий шедевр - явление вневременное, и если человек сочиняет шедевр, то это уже не "как в старые времена", а как-то совершенно по-другому. И этим, на мой взгляд, "Dear Heather" отличается от двух прочих рецензируемых дисков.

Те, кто до сих пор оставались равнодушными к творчеству Коэна, вряд ли изменят свое мнение после выхода "Dear Heather" - хотя всякое бывает. Все прочие скромно промолчат - как-то неловко говорить о гипнотическом воздействии, которое ты испытываешь на себе уже много лет. С 1967 года ненавязчиво, но неизменно наводить этот морок на публику - такое может не всякий.

Коэн, как обычно, держится особняком, работает на свою аудиторию, никаких планов по покорению мира не вынашивает. Двое других вышеупомянутых классика раскручены куда больше и явно рассчитывают на громкий успех. Они решают проблемы собственной актуальности по-разному, а степень удачности этих решений может вызвать сомнения критиков, но не поклонников.