Есть в любом искусстве проблемы, вечно и неизбывно занимающие умы ценителей. Одна из таковых - проблема "современности" того или иного произведения (иной раз - жанра, иной раз - автора). Это, разумеется, не вопрос возникновения произведения (или жанра) и даты рождения автора. Это - глубокая философическая задумчивость о вневременных явлениях. Два совершенно разных недавних концерта как раз наводят на мысли о проблеме "современности".

Французский литератор и музыкант Венсан Дюместр со своим ансамблем Le poeme harmonique уже знаком нашему зрителю: музыканты приезжали к нам прошлым летом, до этого, в сентябре 2003 года, выступали на фестивале Earlymusic в Архангельском. "Малый состав" ансамбля (пять человек вместе с Дюместром) представил публике программу "Музыка, танец и поэзия в салонах Людовика XIV".

Дюместр - ярчайший адепт и представитель той сферы музыкальной жизни, которую называют Earlymusic. Реставрация давних традиций, реанимация забытых композиторских имен и старинных инструментов - этот непростой путь выбирают для себя многие современные музыканты, получившие классическое образование. Причин у такого решения может быть множество. Одна из них заключается в том, что для исполнения старинной музыки иногда необходимо забыть все, чему тебя учили прежде, и одолеть ступень "нового профессионализма" (так, в частности, объясняет свои творческие искания Татьяна Гринденко). Второе объяснение облечено в куда более расплывчатую и романтическую формулировку. Временная дистанция создает атмосферу таинственности. Чем раньше написано произведение, тем оно для нас загадочнее; чем меньше шансов у исполнителя воспроизвести подлинное звучание, тем большую интригу ощущает слушатель.

На этой интриге построен весь интерес к Earlymusic, интерес, рождающийся по обе стороны творческого процесса (интерес зрительский и исполнительский; динамическое взаимодействие спроса и предложения). Этой интригой был движим и сюжет очередного концерта Le poeme harmonique. Пространство и без того небольшой сцены визуально сужено; в уголке - музыканты, в центре - красавица-вокалистка, изысканный танцор и трикстер-андрогин-декламатор. Голос Клэр Лефийятр не нуждается в усилителях; любые вспомогательные технические блага неизбежно разрушат эфемерный эффект "старинности". "Матовый нефильтрованный" вокал покрывает весь зал, сливается с тускловатым звуком барочной гитары, с рассыпчатыми переливами теорбы и в то же время дает расслышать и кашель в зале, и шарканье танцорских ног по паркету. Эти кашель и шарканье - не менее необходимые, чем музыка, пение и декламация, компоненты происходящего. Никто не сможет назвать действо концертом, потому что именно так, звуковым штрихом, каждым жестом актера или внезапной его статуарной неподвижностью создается у зрителя иллюзия подлинности (какой, к дьяволу, концерт, когда это - утренник, представление в гостиной, один из типичных салонов времен Людовика). Вычисление порядкового номера Людовика зачастую отходит на второй план именно из-за эффекта прикосновения к тайне. Из-за чувства сопричастности - а раз так, то и достоверности. В то, что прежде в салонах именно так пели, так нараспев и неистово декламировали стихи, так по-марионеточному резко и неестественно двигались танцоры, - во все творящееся на сцене хочется верить. В этом величие и грандиозный успех Дюместра и его ансамбля.

Есть тайны, которые по техническим причинам не откроются никогда. Углубляясь в историю, досконально изучая приметы эпохи (а ровно этим Дюместр и занимается, сотрудничая с Версальским центром барочной музыки), музыкант помнит о том, что труд его и напрасен, и прекрасен. Ноты, рисунки и описания вряд ли заменят звуко- и видеозапись. Время идет назад. В этом заповедном пространстве уже утрачена (еще не обретена) надежда на передачу традиций из поколения в поколение. Нюансы интонации, особенности звукоизвлечения и акустики, вибрации голоса, динамика движений - все это станет плодом воображения, творческого запала музыканта. Так исполнитель превращается в соавтора. Так рождается на свет новая музыка; на мой взгляд, самобытная, самодовлеющая, совершенно современная.

Стремление уйти в неведомые музыкальные пространства характерно для разных музыкантов. Только эта черта дала повод для сюжетного объединения двух ансамблей - Le poeme harmonique и Caprice Антона Брежестовского.

"Эльфийскую музыку", на которой в данный момент специализируется Caprice, можно с равным успехом называть музыкой и прошлого, и будущего - о том рассказывает сам Брежестовский. Тут и мифотворчество, и собственный авторский визионерский опыт, и, обозревателю на счастье, прикол. Блестящее музыкальное образование, мастерство и чувство юмора (признание за стебом права на жизнь в произведении) - все это не дает Брежестовскому превратиться в автора, пишущего на радость завсегдатаев Нескучного сада.

На концерте вокалистка Инна Брежестовская в окружении пяти музыкантов представляла публике новый альбом Elven music III (заключительная часть трилогии еще не выпущена, но уже на подходе). Затейливая жанровая мозаика этих композиций как будто сама раскладывается на кусочки. Отметая (отмечая на ходу) понятные григовские ассоциации, невольно фиксируешь черточки средневековья в струнных; тут же издевательски всплывают в памяти опыты Нино Рота в "Ромео и Джульетте"; где-то услышишь музыкальные приметы вполне западноевропейской барочной традиции; где-то вспомнишь про изысканные "кельтоманские" штудии Telenn Gwad и Si Mhor. Все это не столько напрямую цитируется в произведениях, сколько крутится где-то в районе подкорки, смутной памяти и бокового зрения (слуха?). На этот случай один литературовед придумал термин "семантический ореол".

Этим уходом то в прошлое, то в дебри своей фантазии (фэнтази?) Брежестовский демонстрирует свой способ борьбы с идеей "современности" в музыке. Это его способ решения вечной проблемы - и в этом он неожиданно сближается с Дюместром (только в этом - иных сравнений, например качественных, тут быть не может). Желание играть музыку, которую никто никогда не слышал и в которую зрителю хочется верить, чревато странными сближеньями.