Во второй половине марта к нам приедет сразу несколько звезд мировой величины - группы Jethro Tull, Brazzaville, кубинская певица Омара Портуондо и нубийский музыкант Хамза Эль Дин.

Пока же возник повод поговорить о музыке отечественной; хуже того - о русском роке. Для начала в "Клубе на Брестской" отыграли по очереди Федор Чистяков и Петр Мамонов. Двое из странноватой галереи "героев русского рока". Сразу оговоримся - ничего субъективнее нельзя себе представить. Для кого-то в этой галерее могут оказаться Гребенщиков-Кинчев-Башлачев, для кого-то Шевчук-Макаревич-Шахрин. А уж собственно творцов русского рока было совсем грандиозное количество, его кто только на досуге ни творил (и наиболее успешно в этом качестве, надо признать, выступала Джоанна Стингрей).

Чистяков и Мамонов при полном своем, казалось бы, несходстве демонстрируют миру похожие схемы-мифологемы творческого поиска. Sex-drugs-rock-n-roll, надрыв, тупик, слом, край гибели, катарсис, категорический отказ от мерзостей рок-н-ролльного существования, толстовский уход - в религию ли, в припадание к корням. Мы знаем множество примеров, когда подобные идеологические кризисы становились причиной кризисов творческих. Ни в случае Чистякова, ни в случае Мамонова этого, кажется, не происходит. Первый эволюционирует в сторону ровного, благодушного и вечно молодого профессионализма; второй - в направлении трогательного, доброжелательного старчества.

Чистяков не сыграет ни "Человека и кошку", ни "Иду, курю" - нечего воспевать грехи юности и подавать молодежи нежелательный пример. На концерте из старенького прозвучит только "Ехали по улицам трамваи" - да и то в цензурированном варианте. Потом будут "Темная ночь" блюзом, "Ой, цветет калина" через "Summertime" выльется в "Старый клен". Не о чем грустить - баян и голос Федора звучат все равно по-старому. Пусть нет и не предвидится драйва былых времен, "Индейца" и "Цикория". Превращение неистового панка в спокойного профессионального блюзмена - трансформация вполне в духе времени.

Мамонов также скрывался от безумного мира, полного порока и искушений - собственно говоря, скрывается до сих пор, отсиживается в деревне Ревякино Нарофоминского района и журналистов встречает по первости неприветливо. Тем не менее, нет-нет да появится на публике - то с "Шоколадным Пушкиным", то в безвременно почившей, к сожалению, телепрограмме "Земля-воздух", то с новым спектаклем. На Брестской он выступал один, без актеров; и тем самым усложнил задачу рецензентам: сумасшедшее шоу в жанре "Петя-цветомузыка" язык не повернется назвать ни концертом, ни моноспектаклем.

Неуправляемый поток сознания хлещет со сцены. Болезненная пародия на все разговоры и темы на свете; вот оно, мое "блаженное бессмысленное слово" - нервным окриком, быстрым шепотом. Пение, высочайшего класса лицедейство, кривлянье, беспощадная гастроскопия собственной внутренней жизни - Мамонов отчаянно, узнаваемо, виртуозно играет темой старения. "Вот так целую ночь - вроде спишь! А вроде - и не спишь! Целую ночь!" Добрый тревожный старичок со слезящимися глазами не то что жалуется, а тихо горюет; уверяет, что за ним "идет поколение". Эта вполне искренняя и смехотворная в устах Мамонова (на то и рассчитанная) патетика озвучена голосом, который не изменился с 85 года ни на йоту. "Дядечка особенный", заросший щетиной Мамонов полнится любовью ко всему миру; и его лепет-эквилибризм насыщен эротикой до предела - ничуть не меньше, чем двадцать лет назад. Прежде в "Союзпечати" звучал низкий, лишенный, казалось бы, эмоций голос, а в нем клокотала растревоженная яростная страсть и горькая любовь Настоящего Мужика. Теперь бешенство поутихло, а любовь - тут как тут, как ни в чем не бывало.

С течением времени любовь в ее многочисленных значениях становится стержнем, на котором держатся мамоновские композиции; страсть-желание и радостная расположенность ко всему и всем на свете сплетаются воедино. Этой любовью дышат мамоновские выступления (сольные ли, в компании); какой-то неуловимо родственной любовью сочились песни Алексея Хвостенко, раннего Чистякова, Агузаровой - но ряд этот, как уже было сказано выше, до безобразия субъективен, алогичен и несуразен.

***

Русский рок диктует развитие темы, подсказывает оригинальнейший сюжет: плавного переход от старых мастеров к молодым, подающим надежды. С надеждами дела обстоят не то чтобы оптимально. Этот самый сакраментальный русский рок в нынешнем своем состоянии имеет, судя по всему, один бесспорный предмет гордости. Во всяком случае, большая часть музыкальных критиков признала новый альбом Земфиры Рамазановой шедевральным, а саму певицу утвердила в ранге гения. Земфира, говорят, единственный персонаж в современной отечественной музыке, достойный доброго слова; она же - прямая наследница то Ахматовой, то Агузаровой и залог возрождения нашей эстрады. Ни один миф никогда на ровном месте не возникнет.

Новый альбом переименован из "Нефти" в "Вендетту" - удачный повод для броских газетных заголовков из серии "Земфира объявила вендетту". Переименование вроде бы - дань звучной фонетике, в первую очередь ("вендетта" звучит более хлестко); впрочем, от звенящей в "вендетте" агрессии певица не отказывается. Агрессия создает в альбоме полное единство "существа и оболочки": обложка в крови, обагренные девичьи пальцы прикоснулись к чужому внешнему миру, где поет для каких-то сволочей певица Валерия. Агрессивные гитарные риффы. Извечный исподлобный взгляд хмурого тинейджера. Не до конца, к сожалению, воплощенные (это признают даже самые ярые почитатели), но затейливо задуманные фокусы с электроникой - плод сотрудничества Земфиры с Игорем Вдовиным и Владимиром Корнеенко. Сдержанное жанровое разнообразие: тут вроде бы и опыты в самых разных направлениях (от блюза до трип-хопа), а при этом полное единство сюжета, интонации, ритма. Минимум два радийных хита уровня "созревших девушек" и "плачущих мачо".

Земфира, безусловно, молодец: в отличие от многих своих коллег, она действительно работает честно. Альбом сделан старательно, без изначальной установки на халтуру. Но экстатический восторг вокруг "Вендетты" явно подразумевает какие-то достижения и подвиги, оставшиеся для меня пока тайной, каковое несоответствие мучает меня не первый день. Тени Агузаровой и Ахматовой маячат где-то на периферии сознания. О чем-то еще, пожалуй, имеет смысл спорить (у Земфиры вокал сильный, но все-таки не агузаровский никак; та самая "диковатость", которой так обаятельна и мила Земфира, была одной из сотни агузаровских масок-ипостасей); когда же дело доходит до сопоставления с Ахматовой, я умываю руки и предоставляю площадку литературоведам.

Кое-какие мрачноватые объяснения происходящего приходят в голову. Наверное, это вариант: развести немыслимое количество умтурман и зверей. Возвести в ранг патриархов братцев-параноиков, которые сочиняют песни со словом "понЯла" и с этим делом занимают третье, кажется, место в "Чартовой дюжине" "Нашего радио". И потом на этом фоне обрадоваться Земфире, понять, что она - гений, и "реально заплакать" на ее концерте - и еще на премьере "Турецкого гамбита". Земфира - молодец; все вопросы по поводу происходящего не к ней, а к публике-критике. Певица же застраховалась от строгого анализа и вопросов строчкой "Твой аналитик просто блядь" и нарочитым лаконизмом.

Давно, к счастью, уже не те времена, когда стоящая музыка могла появляться только в стороне от мейнстрима. Поэтому следующий сюжет тоже удручает меня своей несуразностью. Над загадкой судьбы Захара Мая я опять-таки давно мучаюсь; и каждый его концерт усиливает мое ощущение полного разлада здравого смысла с происходящим на нашей "рок-сцене" - или как это прикажете называть? Продолжим линию провокаций и сугубого субъективизма: Захар Май, на мой взгляд, один из самых необыкновенных и талантливых современных российских музыкантов.

Есть мощнейший вокал. Есть желание и умение работать: сочинять новенькое свое, перепевать чужое, играть аранжировками. Есть эпатаж - не в качестве самоцели, а ради шутки (вполне удачной), ради гомерического смеха в зале. Есть бережное и уважительное отношение к своему зрителю. Есть блеск и мастерство. Есть намертво прилепившийся к Маю ярлык маргинальности. Дьявол разберет, по каким сумасшедшим законам формируется творческая репутация артиста. Харьковский музыкант, достигший нездешнего профессионализма за время долгой жизни в Штатах, в начале двухтысячных попал в поле зрения поклонников и творцов "Нашего радио". К 2002 году дружба с радиостанцией, а заодно и с публикой-критикой достигла апогея: эфиры, фестиваль "Нашествие", проект группы "Шива", альбом "Черные вертолеты", восторженные рецензии критиков. Куда все ушло, где эти тени минувшего? Ярчайший харьковский рок-музыкант 80-х мог стать, на радость авторам газетных заголовков, "кумиром начала тысячелетия", но пока не стал. Не сложилось. (Пенять на леность самого героя в данном случае как-то не приходится. Не так работает, не так играет (не играет вовсе) музыкант, ждущий у моря погоды).

Откуда берутся железные представления о "культовости-актуальности", кто формирует их - публика, грамотный продюсер? Уж никак не критика. Справиться с этими шорами далеко не всякому музыканту под силу. И можно только "тонко приколоться..." Май покамест справляется: дает концерты, записывает песню на стихи Цветаевой ("А в моем дому завелось такое" пел, помнится, и Мамонов в свое время), играет так, что сам черт ему не брат; поет, среди прочего, "Марш энтузиастов" и интересуется, сразу ли расстреляли автора текста? Автора с примечательным псевдонимом Д'Актиль (на самом деле Френкель) не расстреляли вовсе, хотя дело удивительное: он и в Нью-Йорке побывал, и служил в политотделе первой Конармии; а ему дали написать и "Марш" в 36 году, и еще много разных песенок. Правда вот, знают его мало - не Долматовский-Матусовский.