Двухдневный фестиваль "Русский стиль. Усадьба. Джаз", проходивший в Архангельском, в который уже раз заставил критиков рассуждать о проблемах жанра и о соответствии этому жанру. Скажем прямо, совсем немногие команды, принимавшие участие в фестивале, имеют непосредственное отношение к джазу. Большая часть выступавших артистов играет с джазом: жонглирование аранжировками, тонкие музыкальные каламбуры, выстроенные на почве жанрового смешения и смещения, - все это превращается в систему сигналов, на которые так радостно откликается современная публика. На площадке "Партер" проходили выступления совершенно разных музыкантов. Баловня и любимца столичных меломанов, авангардиста, экспериментатора Алексея Айги, разудалых пацанов из Billy's Band, музыкантов Safety Magic, исполняющих сложносочиненные этнические напевы, и лидера группы Tequilajazzz Евгения Федорова очень трудно объединить по единому стилистическому признаку. В то же время на площадке "Аристократ" собрался весь цвет отечественного джаза. Здесь вполне звездный состав участников привлек внимательную и серьезную публику, а в "Партере" творилась радостная расслабуха в стиле MTV. Отсюда же оправдательная нота в рецензиях - мол, опен-эйр - дело веселое, не столько музыкальное, сколько развлекательное, главное, чтобы солнышко светило. Ну и добро бы так - в конце концов, несколько площадок и были задействованы для того, чтобы развести разных музыкантов и, соответственно, разных слушателей. Однако же некоторая чрезмерная сумасбродная разрозненность, мне кажется, имела место - и дело не в том, что название фестиваля категорически перестало диктовать свои правила. Не в номинации дело, а в том, что в перечне участников фестиваля оказались и команды, на мой взгляд, совершенно "случайные", весьма и весьма далекие не только от джаза как такового, но и от всего музыкального искусства в целом. Что как-то не способствует успеху любого фестиваля, как его ни назови.

Впрочем, фиксироваться на неудачах не имеет смысла - благо, их почти не было. Куда важнее один сюжет, как кажется, не предусмотренный специально организаторами, но тем не менее довольно интересный. Женский джазовый вокал в трех совершенно разных исполнениях, более того - ипостасях - звучал на фестивале в Архангельском.

Появления на сцене Леры Гехнер ждали с нетерпением - для некоторой части публики знакомство с певицей состоялось на прошлом (и первом) фестивале в Архангельском. Уроженка Петербурга Лера - тогда еще не Гехнер, а Касьяник - долгое время жила в Гамбурге. Там сформировался круг ее творческих интересов, там Лера начала петь и всерьез занялась джазом (заодно и приобрела фамилию Генер, впоследствии кем-то неверно транскрибированную). Ее миграции между Россией и Германией и спорадические некрупные концерты не давали московской публике возможности полноценного знакомства. В начале 2000-х годов был сформирован Lera Gehner Band, стали регулярнее и российские гастроли и совместные выступления с известными отечественными джазовыми музыкантами (например, с фьюжн-группой "Трансатлантик"). Ее прошлогоднее выступление на сцене в Архангельском казалось знакомством - когда-то отложенным и наконец состоявшимся, имя ее сассоциировалось с этим топонимом, и Леру на фестивале ждали.

Первая оторопь, которую вызывает один только вид Леры на сцене, сменяется шоком, когда она начинает петь. Невысокая, круто кудрявая барышня в сценическом костюмчике в стилистике ранней Саинхо Намчылак или поздней Аллы Пугачевой тонко и точно воспроизводит звучание старческого негритянского вокала в лучших традициях "Хижины дяди Тома". Лерин голос плещется в нижних регистрах, сиплое контральто переходит в рык, в хрип, в сварливый старушечий скрежет. В памяти к чему-то всплывают слезоточивые воспоминания с набором кодовых понятий ("плантация", "хлопок", "генерал Ли"). Сочетание этого дикого вокала и вызывающего, упоительного, нарочито безвкусного сексапила производит необходимый эффект и доводит зрителя до нужной кондиции: Гехнер нужно слушать в ошеломлении. Предельная неестественность этого сочетания становится изюминкой всей ее музыкальной деятельности. На "вокальную традицию Нины Симон" накладывается легкое сумасшествие внешнего облика, и в стихии этого диссонанса барахтается пришибленный зритель. В этом для Гехнер кроется и определенная профессиональная сложность - постоянно держать публику в таком состоянии непросто. Опыт показал, что с большим энтузиазмом публика воспринимает старинные джазовые стандарты, которые Гехнер - вольно или невольно - начиняет историческими и литературными ассоциациями. Всякое же уклонение от этой жанровой линии есть отказ от "политики дикости", соответствия образа и вокала у Гехнер быть не должно; и зрители сдержанно встречают ее попытки разнообразить репертуар.

А на площадке "Аристократ" среди звездных джазменов выступала Татевик Оганесян - и ее выступление без преувеличения можно назвать главным событием фестиваля. Звезда семидесятых годов, прозванная "Эллой из Еревана" и признанная лучшей джазовой певицей Советского Союза, она уехала в Штаты больше двадцати лет назад. Она приезжает нечасто, и на крупных сборных концертах неизменно затмевает всех прочих участников. Каждый ее концерт - горькая радость для меломанов, радость, наполненная ностальгией и тоской предстоящего расставания.

Творческий путь Татевик Оганесян - весьма показательный пример макабрического бытования джаза в советской стране. Органы госбезопасности относились к джазу амбивалентно - не то слово. В двух фразах эту историю не пересказать, джаз запрещали и разрешали с хорошей регулярностью, но в дебрях этого безумия некоторое предпочтение, видимо, отдавалось straight-ahead'у. Заигрывания с фолком, этникой или иные стилистические смешения не приветствовались вовсе. Так, главный джазмен Союза Олег Лундстрем, виртуозно и загадочно выстраивавший отношения с властью, рассказывал в интервью, что джазовые обработки русских народных напевов вызывали наибольшее чиновничье неудовольствие. Татевик Оганесян, верная наследница вокальных традиций Эллы Фитцджеральд и Билли Холидей, живя в Союзе, радовала поклонников исполнением джазовой классики и, лишь уехав в Америку, на родину джаза, она стала придумывать обработки армянских народных мелодий.

На фестивале певица представляла смешанную программу - часть ее составили знаменитые джазовые стандарты, часть - фолк-эксперименты. Выступление Татевик Оганесян сейчас - все равно что мгновенное прикосновение к самой истории - к трем разным эпохам и топосам. В стройном и строгом голосе вся мощь традиционного нью-орлеанского звука, вся дикая грация древней Армении, вся настороженность советского джаза. Приверженность канону отражается не только в исполнении стандартов, знакомых каждому меломану. Филигранная обработка превращает старинную армянскую песню в образчик божественной боса-новы - это магическое "не-напряжение" голосовых связок, эти хрупкие вокальные переливы могут напомнить о классике жанра, об Аструд Жильберто, например. Все эксперименты остаются в рамках канона, и имя Татевик Оганесян автоматически ассоциируется с этой строжайшей и великолепной классикой (о каком бы музыкальном направлении ни шла речь) - так распорядилась история.

И воплощением противоположного сюжета оказалась певица, чьим выступлением завершался фестиваль. Нино Катамадзе и ее группа Insight, к счастью, набирают популярность; и то, что им было отдано почетное финальное место, разумеется, неслучайное решение организаторов. В рамках обзоров РЖ мне уже представилась возможность рассказать о творчестве Катамадзе (а точнее, спеть ей дифирамб). И выступление Insight на фестивале было пронзительно и захватывающе - как всегда. Но странную мысль навевала эта светлая и горькая музыка. Нино росла и училась музыке в сумасшедшей стране в сумасшедший исторический период. В 1990 году она поступила в Батумский музыкальный институт - исторические комментарии тут, надо думать, излишни. С начала 2000 годов к Катамадзе приходит популярность. Во всех ее электронных экспериментах, в умопомрачительной аранжировке "Сулико" (по распространенной легенде - любимой песне Сталина), в каждой ноте звенит одуряющий гомон свободы. Для Нино Катамадзе классика и канон не органичны настолько же, насколько органичны они для Татевик Оганесян, насколько необходимы они для Леры Гехнер, которая делает себе из них ноу-хау.

Разумеется, дальнейшее сопоставление трех вокалисток смысла не имеет - ведь тут речь идет о слишком уж разномасштабных величинах. Сравнивать их и вспоминать о гамбургском счете - занятие нелепое. Но за тремя исполнительскими манерами, тремя ипостасями женского джазового вокала скрывается сама история - или три исторические линии, совершенно разные, но сошедшиеся в единой точке. Нарочитый историзм и неестественность Леры Гехнер, органический историзм Татевик Оганесян и внеисторическая естественность Нино Катамадзе будят, конечно, смутные ассоциации с терминами из учебника марксизма-ленинизма, однако в сочетании своем интересны. И размышляя об этом, бродишь по Архангельскому и, переходя с одной площадки на другую, наблюдаешь, как почтенные седовласые мужи, промокая глаза платками, повторяют: "Ай, Нино, ясочка, радость наша, ай, молодец, пой еще сто лет и двести лет!..." или "Вай ме, Татевик, ясочка, порадовала сердце, ну, будь счастливая всегда...."

Надо признать: это лучшее выражение всех твоих чувств в эту минуту.