Знаете, так бывает: читаешь-читаешь, скажем, газету... Чего тут, казалось бы, такого - слова, написанные на бумаге, в которую еще и сельдь пряного посола можно потом завернуть. Но в какой-то момент понимаешь: имярек истощил твое терпение. Романтизм, конечно. Думаешь: и наплевать, мне-то что. Но время идет - а это пакостное впечатление никак не растворяется в его течении, лежит на дне. Вот и выходит, что покамест его оттуда не достанешь, оно так и будет мешать. Известное дело - единственный способ избавиться от впечатления - перевести его изнутри наружу.

1

Не один год сталкиваюсь на страницах "Коммерсанта" с Миленой Орловой. Ничего в ней такого особенного нету - средний уровень глупости и нахальства, характерный для этого органа. Иногда чуть повыше, иногда думаешь: ладно, и хуже видали. Но тут как-то тиснула она статейку к столетию смерти Исаака Левитана. И этого уж, знаете ли, стерпеть нельзя. Дошла гиря до полу.

Написана статейка в распространенном в столице тоне "все дураки, кроме меня". Перевраны биографии самого Левитана, Чехова, переврана "Попрыгунья" последнего - и в пересказе, и в цитате, но это бы еще ладно. Таково обыкновение "буржуазно-респектабельной" журналистики: ничего не проверять, полагаясь на память и фантазию, - ведь нельзя же, право, сомневаться в собственном выдающемся интеллекте. Интереснее другое: в этом тексте отразились характерные умонастроения многих "новых людей" текущего "нового времени". Автор пишет: "Вся его живопись кричит, пищит и стонет: вот как надо любить Россию! <...> Его картины, скорее, указание на то, как надо смотреть на русский пейзаж, какие чувства при этом испытывать. Что, смотря на пейзаж, обязательно надо испытывать чувства. А без этого и пейзаж не пейзаж. <...> До сих пор многие любители прекрасного уверены в том, что, восхищаясь левитановскими березками, они восхищаются чистой живописью. Ан нет. На самом деле они учатся любить Россию".

Разумеется, всякое использование искусства в пропагандистских целях (в том числе, для пропаганды патриотизма) отвратительно, однако это вина пропагандистов, а никак не искусства. Тут спорить не о чем. Но Орлова явно имеет в виду другое.

Дело в том, что Исаак Ильич Левитан вступал в сложные эмоционально насыщенные рефлексивные отношения с изображаемой действительностью. Рефлексивные - потому, что любовь к России для него не была неосознаваемой, как дыхание, частью жизни (вроде толстовского: "Люблю ли я свой палец? А поди отрежь его"). Рассуждая на эту тему в статье "Любить Петербурга" (журнал "Собака ru", #2, 2000), Татьяна Москвина справедливо заметила, что для всякой любви нужна эротическая дистанция. У Левитана она как раз была - и картины его, впитав эту энергию, отдают ее зрителю. Пробуждая в них ответное чувство.

Но ведь испытывать чувства не принято! Это вульгарно, это пошло, это не comme il faut. Прилично испытывать разве что чувство легкого презрения. Лозунгом социального слоя, рупором которого служат многие авторы "Коммерсанта", могли бы стать слова Пачкули Пестренького из "Незнайки в Солнечном городе": "Никогда не умываться, ничему не удивляться". Складывается круг людей, которые ничего не любят и не ненавидят. Они "ценят" - например, комфорт во всех его видах, включая душевный. Способности страдать они, кажется, лишены органически. У них есть свои писатели, свое кино, телевидение, газеты (не только "Ъ"), которые одновременно выражают это представление о жизни и формируют его.

В частности, в этом мире принято относиться к России как к стране, где иногда выгодно делать бизнес, но, как правило, некомфортно жить.

Известно: отношение к родине (отношения с родиной) - чувство иррациональное. Рациональное отношение вызывает государство. К примеру, наше государство - одновременно бесчеловечное, жестокое, хамское, беспомощное и бездарное - вызывает вполне рационально обоснованную ненависть. А вот родина... Чехов писал из Ялты: "У нас природа грустнее, лиричнее, левитанистее, здесь же она - ни то, ни се, точно хорошие, звучные, но холодные стихи". Помню, в Апеннинах, по дороге из Рима в Болонью, меня застала гроза - зрелище это, доложу вам, такой силы и красоты, что от восторга пред Божьим величием в зобу дыханье сперло. А чем восторгаться, едучи по Мурманскому шоссе, ведущему из Петербурга на север, глядя на эти чахлые кусты, на унылую равнину, на лес, в котором есть что-то инвалидное, уродливо-недоразвитое? Нечем там восторгаться. Но сдается мне, что тоска, накатывающая от этой картины (то ли она оказывается частью тебя, то ли ты - ее продолжением), - одно из тех чувств, которые делают человека человеком. То же - и печаль, источаемая знаменитым пейзажем Левитана "Над вечным покоем". Сказать, что он - "указание на то, как надо любить Россию", мог лишь человек вполне бесчувственный. Каковым быть, конечно, модно.

Все тот же Чехов, однако, заметил в письме к Суворину: "Пейзаж невозможно писать без пафоса, без восторга, а восторг невозможен, когда человек обожрался". Не сомневаюсь, что много и хорошо кушающие московские интеллектуалы презрят нас с Чеховым как романтиков, безнадежно выпавших из современного дискурса. Однако мне, например, людей, у которых градусник эмоциональной жизни навсегда остановился на отметке "тепловато", - жаль.

2

А еще вот есть такой журналист Дмитрий Губин. Нынче московский, работал он на РТР, в настоящее время - на "Радио России". А до этого пребывал в Санкт-Петербурге. И вот теперь г-н Губин из своего прекрасного столичного далека пишет корреспонденции в газету "Петербургский Час пик", а я, будучи оной газеты штатным сотрудником, поневоле их читаю. И из них восстает довольно ясная и непротиворечивая картина мира.

Губинские тезисы таковы: в Москве гладкие дороги, освещаемые блистающими фонарями им. Ю.М.Лужкова, дворники убирают, кафе зазывно распахнули двери, людей на улицах не режут, инвестиции привлекаются, земля дорожает, народ богатеет. А в Петербурге ничего такого нет по той причине, что сонные и глупые жители коснеют в своем консерватизме, выбирают губернатором не разбери поймешь что, и ни тебе инвестиций, ни асфальта. Например, по поводу возможности строительства парламентского центра и переноса парламента Д.Губин пишет: "Средний москвич свято убежден, что за любой проект, способный привлечь к себе прессу, политиков, чиновников, риэлтеров, туристов, зевак, шумиху (а в конечном итоге - деньги), следует бороться и биться, Питер же черпает горькую усладу в том, что его минуют любые проекты. Это называется "особой петербургской гордостью".

Собственно говоря, сия тирада - не что иное, как парафраз речей, обращенных А.И.Штольцем к И.И.Обломову. Русская история описала круг (вот и ibid. согласен: "Россия сегодня даже не по законам, а по направлению движения - буржуйская страна"), а полтора века назад строительство буржуазного общества было предметом пристального анализа русской литературы. Илья Ильич так отвечает другу детства: "Ты посмотри, где центр, около которого вращается все это: нет его, нет ничего глубокого, задевающего за живое. Все это мертвецы, спящие люди, хуже меня, эти члены света и общества! Что водит их в жизни? Вот они не лежат, а снуют каждый день, как мухи, взад и вперед, а что толку? <...> И воображают несчастные, что они выше толпы: "Мы-де служим, где, кроме нас, никто не служит; мы в первом ряду кресел, мы на бале у князя N, куда только нас пускают". <...> Стараются заполучить громкий чин, имя. <...> Дела-то своего нет, они и разбросались на все стороны, не направились ни на что. Под этой всеобъемлемостью кроется пустота, отсутствие симпатии ко всему!"

Здесь Обломов обретает влиятельную союзницу в лице странницы Феклуши из драмы "Гроза", произведения еще одного глубинного знатока буржуйской (по направлению движения) России: "Вот хоть бы в Москве: бегает народ взад да вперед неизвестно зачем. <...> Ему представляется, что он за делом бежит; торопится, бедный, людей не узнает, ему мерещится, что его манит некто; а придет на место-то, ан пусто, нет ничего, мечта одна. И пойдет в тоске".

Боже упаси понять меня в том смысле, что я против пуховых дорог и совестливых дворников. Я - за! Очень даже. Двумя руками за то, чтобы петербургские дороги замостили, фонари горели, а вода в кране текла. Я только против того, чтобы объявлять это целью жизни. Мир, некоторым образом, не сводится к одному лишь коммунальному благополучию. Сострадание вызывает человек, все счастье которого - ехать на хорошей машине по хорошей дороге, а вся печаль - отсутствие удобных парковок.

Когда я был в возрасте Владимира Ленского (героя романа "Евгений Онегин", а не корреспондента НТВ в США), он меня немало раздражал - причем, как теперь понимаю, тем же, чем петербуржцы раздражают кое-кого из нынешних москвичей. Отсутствием практического отношения к действительности. Например, "цель нашей жизни для него была таинственной загадкой..." А нынче, став Ленского более чем вдвое старше, сам ломаю голову над тем же дурацким предметом. Потому, что ведь нельзя же вовсе исключить такую вероятность: а вдруг душа и впрямь бессмертна, и вот ты помрешь, а она предстанет перед Божиим престолом. И Он спросит: "Душа, что ты делала в земной юдоли?" И ведь как-то придется отвечать. Вы никогда не пытались этот ответ сформулировать заранее?

Разумеется, само по себе внимание к матерьяльному миру не делает человека обывателем (равно как и презрение к нему не превращает его в интеллигента).

Не существует "мещанских ценностей" - они становятся таковыми в отсутствие других. Стоит комфорту, великому доброму изобретению цивилизации, из средства стать целью - и он немедленно подпадает под юрисдикцию пошлости.

Губин пишет: "Наличие крупной политической структуры всколыхнет город, создаст рабочие места, заставит быстрее бегать, дальше прыгать, глубже дышать, раньше вставать". И еще: из Петербурга уезжают на заработки все, "кому жизнь - игра, борьба, движение". Хорошо, допустим, игра - ради себя самой. Но борьба - за что? Движение - куда? Куда нам следует быстрее бегать и дальше прыгать? Раньше вставать - чтобы что? Чтобы заработать денег, шубу жене купить у самой знаменитой петербургской меховщицы Танцуриной, бывать у князя N на показе эротического белья, гордо открывать бар со словами "Что будете пить?", сходить на Спивакова в первый ряд кресел, шампанского попить в антракте, потом компанией поехать в ресторан, покушать вкусно, попеть в караоке? В другой своей статье Д.Губин ссылается на чиновника Бубенцова из акунинской "Пелагии и белого бульдога" (и это тоже весьма характерно: Бубенцов - стилизованный Ставрогин из "Бесов", но модный детектив, разумеется, доступнее не слишком прихотливой культурной памяти). "Пелагия" - дайджест (искусный до пародийности) тем и мотивов русской литературы от Достоевского до "Вишневого сада". Как раз в последнем имеется диалог все на ту же тему "направления движения" России: "Лопахин. И вишневый сад, и землю необходимо отдать в аренду под дачи. <...> Раз окончательно решите, чтобы были дачи, так денег вам дадут сколько угодно, и вы тогда спасены. Раневская. Дачи и дачники - это так пошло, простите".

Вообще-то, ответ на загадку Ленского давно известен: смыслом жизни может быть только духовная деятельность, все остальное направлено лишь на ее, жизни, физиологическое поддержание. Потому и петербуржцами люди становятся не по рождению или стажу пребывания на этой территории. И дело совершенно не в том, что Д.Губин (репрезентируемый теперь как "московский петербуржец") - уроженец Иванова, а в Ленинград перебрался только в 1987-м. Нужды нет - автор повести "Невский проспект" (1834) впервые увидел этот проспект под новый 1829 год ("Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал. Я его воображал гораздо красивее и великолепнее", - писал он тогда матери). Дело в другом: петербуржцем человек делается, когда вступает с городом не в физические, а в метафизические отношения: "Без вишневого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом..." Сам этот город есть порождение грандиозного духа, и стать ему хоть сколько-нибудь адекватным можно лишь в результате изрядного духовного труда. И губернатор Яковлев неадекватен городу стилистически - это можно обсуждать с эстетической точки зрения. Но так кипятиться из-за того, что при нем асфальтовые покрытия нехороши, право, странно. В Москве асфальт лучше, и, более того, мэр Лужков пестуемому им городу как раз глубоко стилистически адекватен. И все, кому жизнь - борьба и движение, благополучно продвинулись на открывшиеся под его сенью рабочие места. И я, ей-богу, не пойму, что им за печаль еще и нас просвещать - ввиду непонимания нами своего счастья, воплощенного парламентом на взморье или, допустим, башней в 53 метра ввиду Петропавловки возле Сампсониевского моста (проект которой, говорят, уже принят). Ibid. пишет про петербуржцев: "Каждый отвоевал свою раковину, пометил свою территорию, к юдоли своей приспособился, а если кто тычет в глаза тем, что мы бози и нази, - так попросим всех от винта". Да уж, будьте добры, пожалуйста.