|
||
/ Обзоры / Text only < Вы здесь |
Блеск На "Золотой маске": cпектакль театра "Игуан" с точки зрения поэта и философа Дата публикации: 27 Марта 2001 получить по E-mail версия для печати Когда Поль Валери говорит, что "наше тело имеет достаточно власти, чтобы одной своей силой, своим движением изменять природу вещей так глубоко, как то никогда не удается духу в его умозрениях или грезах", - я, невольно вычитая собственное из высказывания, готов согласиться, следуя с понятным восхищением его мысли далее, вплоть до заключительных слов (такова действительная власть музыки) диалога "Душа и танец", отданных Атиктее, танцовщице, той, которая возникает в значении времени и чтения тенью демона самого Валери и которая на вопрос, откуда она "возвращается", отвечает - и даже не отвечает, нет... (кому и зачем надобно отвечать?) - скорее, произносит или бесстрастно роняет в полузабытьи, вернее, обращается с признанием: "в тебе была я, о движенье, за пределами всего, что есть". С признанием кому? Мне? Но кто я ей, кто я некоему Валери, уже ничего не знающему о тех странностях, которые мы негласно условились называть жизнью. Постоим в театральном подьезде, откуда начинался вечный российский театральный разъезд. Он такой же, как и все подъезды местности: кто-то наверху распивает напитки, кто-то повыше, куда лень лезть, лезет под одежду друг другу, кто-то орет из двери, чтобы не сквозило, а кто-то пытается просто пройти и не заметить налитых кровью глаз человека, которому по непонятному ряду причин хочется зарезать вас сапожным ножом безо всякой на то нужды. Но, опять-таки, поговорим о другом, например о победах и поражениях: первые чрезмерно возбуждают, вторые формируют память. Мое поражение и победа одновременно - театр "Игуан", театр танца, более того, как пишут регулярные издания, "современного". Кому современного, чему современного - отказываюсь понимать изначально. Я готов согласиться с Полем Валери еще и потому, как мои собственные праздные и, разумеется, случайные мысли о "балете", о коем я вознамерился говорить с самого начала, но по причине полного недоумения и незнания предмета которого старался не упоминать до последней минуты, следуют трассой траектории, заведомо отклоняющейся от территории понимания "балета", пусть даже более необязательного слова "танец", - понимания, представляемого газетами отменно работающей машиной тавтологии, что питается нескончаемым уподоблением одного другому, порождая куда как уютные иллюзии следования, "развития", "искусства", "духовности", "аллюзий", "шемякиных", традиции, наконец (наверное, лучше все же избрать другую тему)... Троя и "Титаник" находятся на одном дне нашего непритязательного обихода, как сокровища, которым никто и никогда не найдет применения. Когда-то для многих они приблизились к тайной игре богов, для нас в итоге стали линиями, расчерчивающими лист школьной тетради, где иному удастся, вопреки месту и времени жительства, написать нечто вроде непритязательного изложения "Моя жизнь". Иногда я вижу Александра Блока с гитарой, идущего через мост Александра Невского. Этот образ (не понятно чем) страшен, побуждая воображение видеть акварельные битвы неких издательств. Некоторые успевают лишь смочить слюной палец, чтобы перевернуть страницу и оцепенеть пред пустотой следующей. Мало кто доходит до конца - и, переворачивая окончательную, шевеля, словно во сне, как когда кто-то преследует и не поднять руки, губами, читают по столбцам таблицы умножения. У смерти не отнять одного - иронии. И та - всегда невпопад. Для меня это театр бесконечного поиска. Поиска пристанища, денег, реквизита, понимания близких, билетов, рюмки водки, сигареты и когда-то - меня. Однажды они меня нашли какой-то зимой в Смольненском соборе, я стал у них dramaturge, или, по-иному, poet, я стал их поэтом (некоторые и по сию пору не верят, что я сомневаюсь в существовании поэзии), то есть зав. репертуаром, которого, разумеется, нет и не было. И не будет. Догадываюсь почему. Пусть те, кто думает, что это плохо, бросят в меня камень. Я легко его поймаю, как в статье про "Историю "О". В действительности история нашей любви смотрится совершенно по-иному - во-первых, я не знал, что их уложат под "золотую маску" (расскажи мне потом, чем руководствуются мозги придумывающих всякие названия), во-вторых, я ничего не понимаю, я просто схожу с ума, когда я их вижу. Мне хочется быть таким же, как они. Прольется ли свет сквозь прорези "золотой маски", или не прольется - дело десятое. Утешение ищи в "Скупом рыцаре" А.С.Пушкина или в статье Ролана Барта о фильме Эйзенштейна "Иван Грозный". Объясняю: каждый имеет две ноги, голову (чему безоговорочно верим), две руки, а этого всего в сумме достаточно для рисунка в первом классе. Затем мы, скверно прочитавшие Тургенева и Джойса, начинаем пририсовывать себе не только длинные волосы и низкого порядка детали, но и - паче того - блеск в глазах. На сцене блеск в их глазах обеспечивается электриком. Вне сомнения, если таковой отважился работать. Лампы перегорают. Не та скорость света. Что мне до учителей, что мне до них, странствующему с казенной подорожной офицеру? Я люблю богатых, что, скажем, вовсе не препятствует чувственно относиться к бедным, политикам и критикам. Но когда я вижу представление "Игуан", я понимаю, насколько безразличны мне те и другие - возможно, первые прежде всего; хотя ищущий театр, как мы говорили выше, зависит лишь от колебаний температуры, курса ценных бумаг, но ни в коем разе - не от колебания вкусов. Хотя в нестерпимом утреннем блеске этого театра, театра "Игуана", все пропадает, поскольку все они и есть волокна блеска, сияния, которое, ослепляя, дарит зрение, абсолютно очищенное от какого бы то ни было желания власти и потому - жалости. Камера. поставить закладку написать отзыв
|
URL |
|
||